Ожидает ли Россию технологический прорыв?

***

Трауинн Эггертссон. Несовершенные институты. Возможности и границы реформ. М: Издательство Института Гайдара, 2022

Проект постсоветской России держался на предположении, что можно просто отказаться от «ошибочной» советской системы, скопировав уже существующие в «передовых» странах капиталистические институты и технологии. С высоты лет провал первого плана кажется очевидным: сама идея неолиберального свободного рынка была скорее утопией, экспериментом, чем описанием западных реалий; мало внимания уделялось переходу из точки А в точку Б, в частности проблеме создания рынков государством; проблемы, к тому моменту уже порождённые диким капитализмом по всему миру, игнорировались (либо принимались как необходимая плата — «не все смогут адаптироваться к рынку», но реформаторы якобы не обязаны помогать отставшим «совкам»); и т. д.

Менее понятно, что же мешает воспроизвести имеющиеся технологии. Азиатские страны весьма успешно справились с этой задачей, даже в условиях поддерживаемых государством монополий или ограниченных рыночных реформ. А ведь их учёные явно уступали советским! Может, дело в русской лени? Однако сопоставление России со странами с сопоставимым или более высоким ВНП на душу населения показывает, что у нас один из самых высоких уровней участия в рабочей силе (для женщин — выше, чем в Германии и Японии). По данным ОЭСР, мы также среди лидеров по среднему количеству рабочих часов в год. В некоторых отраслях, вроде добычи нефти или металлургии, по производительности труда Россия также опережает другие страны. Однако то же нельзя сказать про зарплаты: они одни из самых низких среди стран с сопоставимым ВНП на душу населения, даже в упомянутой металлургии. По подсчётам экспертов «Инвест-Проекта», даже с учётом затрат государства на социалку, «рентабельность» среднего гражданина России в 2019 году составила 194,4% (т. е. доходы от эксплуатации труда в 2 раза превышают траты компаний и государства на поддержание рабочей силы). Проблемы явно не в «исчерпанности» человеческого ресурса.

Так что же препятствует нашему «догоняющему развитию»? Почему одни страны (и отрасли) наступают Западу на пятки, в то время как другие довольствуются стагнацией? Ответы на эти вопросы ищет исландский экономист Трауинн Эггертссон в книге «Несовершенные институты. Возможности и границы реформ».

Автор доказывает, что внедрение новых технологий — не объективный естественный процесс, а результат политического и общественного выбора. Соответственно, нельзя полностью разделить техническое развитие и развитие социальных институтов. Так, Эггертссон анализирует исторический парадокс Исландии: веками жители занимались рискованным и непродуктивным (из-за природных условий) фермерством, несмотря на то, что прибрежные воды были богаты рыбой, высоко ценимой в соседних государствах. Причём в XVI веке Англия даже пыталась развивать местное рыболовство — но впоследствии эти изменения были целенаправленно отменены. Автор объясняет это, с одной стороны, сопротивлением местных землевладельцев и опиравшейся на них метрополии, Дании, боявшихся потерять политическую власть. С другой — устоявшейся системой взаимопомощи населения, которой угрожал «выход» рыболовов. Хотя робкие попытки реформировать систему периодически предпринимались, им мешала разобщённость граждан и изолированность Исландии от внешних сил, заинтересованных в новой индустрии.

Как показывал социолог Джон Урри, схожая логика действует и в странах, находящихся на передовом крае научно-технического прогресса: технологии, определяющие будущее, обычно оказываются не самыми эффективными и революционными. Изобретения нуждаются в продвижении влиятельной группой, а также требуют, чтобы широкая общественность включила их в свои повседневные практики. Потому итоговые изменения регулярно оказываются более консервативными, чем могли бы быть. Вспоминая концепцию научных парадигм Томаса Куна, можно заключить, что то же касается и теорий. Потому мы и не получаем схождения общественно-политических систем под действием якобы универсального «прогресса».

Логично задаться вопросом: почему тогда изменения, нередко резкие, всё же случаются? Эггертссон отмечает, что экономические теории ХХ века не дают чёткого ответа. Кейнсианство (несмотря на сомнения самого Кейнса) сводит проблему к объективным математическим расчётам экспертов и властей. Неоклассическая школа, поначалу атаковавшая идею технократии, подменила её неопределённым кругом «рациональных акторов», обладающих полной информацией и мгновенно принимающих наилучшее решение. Оба направления мысли фактически утверждают, что мы живём в самом лучшем из возможных миров, трансформирующемся лишь под воздействием внешних факторов: новых открытий или катастроф. Объяснение различий находится в столь же статичных природных условиях или менталитете.

Россия, по мнению автора, стала жертвой подобного мышления: стоит только заменить плохие советские институты на хорошие капиталистические, как всё общество перестроится и станет «прогрессивным». Лишь провал реформ заставил либеральных мыслителей заняться проблемами перехода.

Эггертссон же предлагает более реалистичную и открытую схему, в которой составляющие общество группы имеют ограниченные, упрощённые модели социального устройства (и возможных изменений), собственные иерархии ценностей и интересов. Неполнота картины неизбежна: даже если что-то хорошо работает в другом государстве, никто не может точно предположить, как это будет работать в иных условиях. Более того, даже кажущиеся успешными решения всегда противоречивы, подвержены постоянной деградации: в книге показывается, как Запад на протяжении ХХ века перебирал разные теории и проекты (социальное государство, золотой стандарт, дерегуляцию рынка и пр.), первоначальные успехи которых постепенно сменялись падением под грузом накопившихся проблем. Все группы — и частные, и государственные — не воспринимали реформы пассивно: они обучались на практике, корректировали своё мнение и ожидания, находили лазейки, генерировали новые идеи, трансформировали нормы и модели общественно-политической системы.

Внутренняя динамика объясняет, например, расхождение путей СССР и Китая. Автор отмечает, что советские власти ещё с конца 1950-х годов пытались плавно реформировать систему (можно вспомнить попытки децентрализации 1965−1970-х годов и введение хозрасчёта), что перекликается с китайскими трансформациями. Одной из главных проблем, по мнению Эггертссона, оказалось противодействие управленцев среднего уровня. Хотя руководство СССР было способно сохранить властные позиции даже при полном переходе на капиталистические рельсы (что во многом подтвердилось после развала Союза), изменения били по низшим уровням управления, не предлагая им никакой компенсации. В Китае культурная революция Мао также привела к некоторой децентрализации (особенно в условиях традиционной силы региональных властей). Но в дальнейшем реформаторы нашли способ удовлетворить местные элиты — в частности, отведя им место в «поселково-волостных предприятиях», постепенно становившихся капиталистическими.

Проще говоря, Китай смог в достаточной степени компенсировать потери широкого круга управленцев, заручившись их поддержкой в реформах. В России же преобразования в итоге опирались на узкий круг олигархов и высшей элиты (что видно по приватизации), что определило политику шоковых реформ и критическое ослабление государства в 1990-е годы (социолог Владимир Волков детально описывает распад госуправления и дикую конкуренцию структур, брошенных на произвол судьбы). В книге описывается, как сужение «правящей коалиции» и социальной базы реформ приводит к массе долгоиграющих негативных последствий, стагнации и ренто-ориентированной экономике.

Но не стоит забывать и о гарантиях для народа. Эггертссон концентрируется в основном на возможном противодействии, подрыве новой системы, из-за страха неопределённости, невозможности предугадать будущий общий выигрыш. Но эти опасения небеспочвенны. С одной стороны, неолиберализм по факту приводит к вопиющему росту неравенства, когда плоды развития и повышение уровня жизни полностью обходят большинство граждан. С другой — как доказали нобелевские лауреаты по экономике Абхиджит Банерджи и Эстер Дюфло, с адаптацией людей к новой системе возникают существенные технические трудности. Не так-то просто переехать со всей семьёй из депрессивного региона, в котором закрылись градообразующие предприятия, получить новую специальность, найти работу и т. п. Может, поддерживать работу убыточных предприятий и не лучшее решение — но реформаторы должны помочь обычным людям перестроиться, а не надеяться на чудесное действие рынка. Даже если реформы получится провести и без этого (ведь граждане нередко лишены права голоса), равнодушие к попавшим в беду рано или поздно потянет экономику на дно.

Книга позволяет снять жёсткое разделение плановой экономики и стихийного рынка. Вместо этого Эггертссон рисует картину постоянно развивающейся игры государства (впрочем, также разделённого) и общественных групп, в которой успех зависит не от выбора «правильных» моделей, а от понимания разнообразных интересов и умного взаимодействия. Политика здесь не сводится к технократии, всеми способами проталкивающей решения, а занимает особое место. В то же время любое «национальное единство» и «идеальное общественное устройство» оказываются лишь кратковременными иллюзиями: по мере накопления практического опыта всеми сторонами ситуация объективно изменяется, и то, что работало на общее благо вчера, становится проблемой сегодня. Почивание на лаврах «конца истории» смерти подобно.

Автор открывает новые возможности в ситуации, когда ни один из «крупных проектов» (социализм, либерализм, госкапитализм), кажется, толком не работает. Но выход из тупика требует от общества многого: и в плане самоорганизации групп, и в плане интеллектуальной работы, и в плане пересмотра сути политики. Впрочем, за последнее время многие исследователи пришли к схожим выводам — дальнейшее развитие нуждается в значительном усложнении структур управления и принятия решений. Напрашивается и расширение целей политики: не только рост ВВП, но также социальные блага, досуг, культура, равенство, экология, в конце концов. Хотя Эггертссон упоминает, что у разных групп могут быть разные ценности (а значит, критерии оценки реформ), он всё же ограничивается рассмотрением проблем индустрии.

Простые рецепты больше не работают. Но как подготовить общество к сложным действиям? К сожалению, автор не даёт ответа на этот вопрос, концентрируясь на отношениях элитных групп. Многие конкретные общественные процессы всё ещё непонятны, мало изучены — и потому велико искушение упрощённых моделей. Остаётся надеяться, что разочарование в устройстве сегодняшнего мира направит людей на долгий, трудный, но правильный путь.