Жертвы и травмы 90-х: почему Россия никак экономически не расцветёт?

В. В. Волков. Силовое предпринимательство, ХХI век, экономико-социологический анализ. СПб: Издательство Европейского университета в Санкт-Петербурге, 2020

«Лихие 90-е» стали родовой травмой российского общества, которую, оказывается, проще забыть или подменить обобщённой ностальгией (вкладыши из жвачек, музыка, дворовые компании), чем по-настоящему изжить. Отечественные реформаторы утверждали, что дети рэкетиров и коррупционеров эпохи «первоначального накопления капитала», получив по наследству крупные компании, станут законопослушными бизнесменами. Но так ли проста эта трансформация? Отбросило ли наше общество выработанные в борьбе за выживание негативные привычки и установки — или лишь немного изменило их? И неужели элита, допустившая развал страны и передел собственности, не рассчитывала таким образом получить какие-то особые позиции и блага?

Доктор социологических наук Вадим Волков в книге «Силовое предпринимательство, ХХI век» разбирается, как же именно происходили развал и пересобирание российского государства и насколько это определило его современные черты. Центральным для автора является вопрос, как после Перестройки распределялся между государственными и частными лицами силовой ресурс, как он задействовался для установления новых порядков и получения экономических выгод.

Мы привыкли, что монополию (полную или почти полную) на насилие удерживает в своих руках государство: обезличенная, формализованная, публичная бюрократическая структура, претендующая на выражение «общей воли» нации и поддержание «общего блага». Однако, как показывал теоретик элит Ричард Лахманн, подобная централизация — исторически новое состояние, пришедшее на смену длительной борьбе элит, групп, классов и их разнообразных альянсов за власть и богатство. Неудивительно, что оно легко может «откатиться назад»: так происходит в постколониальной Африке, нечто похожее случилось и у нас.

Волков не углубляется в причины развала СССР, но утверждает, что к 1980-м годам большая часть номенклатуры перестала служить советскому государству как общему делу, сосредоточившись на частных интересах отдельных групп и кланов. Государственный аппарат превратился в инструмент получения личной выгоды, перераспределения общественного богатства в свою пользу. Количество перешло в качество: государство начало рушиться, и частные интересы элит оформились в автономную от него сферу частной предпринимательской деятельности. Проще говоря, был сделан выбор в пользу капитализма с его частной собственностью.

Тем не менее автор не рассматривает 90-е как заговор или хитро разыгранную комбинацию. Реформаторы, одержимые неолиберальной идеей, верили, что рынок самостоятельно отрегулирует экономику, а любое государственное вмешательство лишь затормозит процесс, и потому его возможность нужно свести к минимуму. Парадоксально, но функционирование (и тем более создание) здорового рынка требует пристального контроля со стороны государства: установления и поддержания «правил игры», обеспечения безопасности участников, развития инфраструктуры, даже направления капитала в производительные сектора (а не спекуляции, на которых сосредоточился на Западе освобождённый неолиберализмом бизнес). Россия же оказалась тотально к этому не готова. Элиты были сосредоточены на личном обогащении, законодательная база оставалась путанной и противоречивой (так, налоговый кодекс был принят только к 2000 году!), правоприменительная практика не сложилась. Но важнее всего, по мнению автора, то, что государство, привыкшее напрямую управлять производством и распределением, не понимало своей новой роли и не знало, как выстраивать отношения с частной экономикой.

Читайте также: Мифы перестройки тянут Россию на дно: как сбросить балласт и начать жить?

В результате с падением советской системы в России образовалось хаотичное, раздроблённое, никем толком не контролируемое поле. Вместо монополии государства на нём стремительно начали расти отдельные очаги силы и организации — разномастные группы, боровшиеся за выживание, власть и обогащение в новых экстремальных условиях.

Интересно, что Волков отрицает простое возвышение советского криминала и коррумпированных чиновников. Классическая «воровская» система адаптировалась к сильному централизованному государству и с его крахом также оказалась в хаосе. На сцену вышли новые группы «рэкетиров» — спортсмены, бывшие военные, уволенные силовики (что характерно, группы, зависевшие от государства и потерявшие после Перестройки всякие перспективы). В книге показывается, что их организация и идеология сильно отличалась от советского криминала, поскольку создавалась уже в капиталистических условиях, что порождало множество конфликтов между «поколениями» преступников. Старый криминал пытался вписаться в новый мир, но в целом проиграл конкуренцию.

С некоторым запозданием в игру вступили обломки государства. С одной стороны, сокращаемые силовики создавали частные охранные предприятия и корпоративные службы безопасности. С другой, силовые ведомства пытались решить проблему увольнений, «прикомандировывая» сотрудников к предприятиям (ФСБ) или организовывая ведомственную охрану (МВД) на коммерческой основе. Наконец, чиновники (в особенности региональные) активно использовали остававшийся в их распоряжении инструментарий (проверки, контракты, заведение уголовных дел), чтобы также войти в игру. Каждая группа привносила в процесс свои особенности: большее участие государства, формализацию, опору на закон (вместо криминальных понятий), уменьшение прямого физического насилия. Но в целом процесс шёл по «рэкетирской» логике, лишь более упорядоченной и централизованной. Волков показывает (на примере конфликта с олигархом Владимиром Гусинским и других скандалов), что даже Служба безопасности Президента активно участвовала в характерной для 90-х силовой «конкуренции» как с другими ведомствами, так и с частными охранными структурами.

Рэкетиры начинали с банального вымогательства: «коммерсанты» воспринимались ими как низший сорт людей, нужный только для того, чтобы кормить «достойных» бездельничающих бандитов. Конкуренция заставила преступников заниматься защитой платящих им бизнесменов, вести переговоры с другими группами и их «сферой влияния», собирать информацию (что, по замечанию Волкова, является основной повседневной деятельностью силовых структур). По сути образовался рынок силовых услуг, на котором, конечно, началась концентрация силового капитала: одни рэкетирские группы проигрывали, другие — выигрывали, разрастались и усложнялись. Бандиты, думавшие о дальней перспективе, начали выстраивать более тесные отношения с бизнесом: собирать информацию о потенциальных партнёрах, давить на конкурентов, вкладывать свои деньги в развитие. Такие группы выигрывали конкуренцию и подавали пример другим.

С какого-то момента бандиты-бизнесмены столкнулись с тем, что дальнейшее укрупнение невозможно без каких-то отношений с государством. Бизнес занимал всё больше времени, чем рэкет. Их начал волновать вопрос о закреплении своих шатких позиций. Криминал попытался стать легальным, «обелиться» (в том числе в глазах общества), пойти в политику, опереться на более мирные (а потому менее затратные и рискованные) способы решения конфликтов, в том числе через адресацию к закону. Однако, как отмечает Волков, во всём этом имели преимущество структуры силовиков, бывших и действующих. К 2000-м годам рэкетиры оказались заметно потеснены ЧОПами и коррупционерами, и даже самые «успешные» из них оказались поглощены более близкими к государству силами.

Нужно отметить, что автор рисует логичный переход от «лихих 90-х» к путинской стабилизации и централизации. Государственная власть не просто внезапно восстала как феникс, а воспользовалась сложившимися в её пользу обстоятельствами. Волков указывает, что уже Ельцин в 1997 году внезапно перешёл от слов к делу, запустил налоговые реформы и усилил контроль за судебной системой. Кризис 1998 года шокировал общество (не только озабоченных безопасностью накопленных за 90-е богатств «капиталистов», но и весь народ, столкнувшийся в том числе с перспективами резкого сокращения существовавшей по инерции социалки) и до предела усилил общий запрос на сильный центр и вменяемые правила игры. Придя к власти, Путин чётко и прямо адресовался ко всем этим накипевшим проблемам. Именно приведение в порядок налоговой системы и финансов, особо отмечаемое Волковым, ставил в заслугу российскому президенту главный стратег «Морган Стэнли» Ручир Шарма.

Проблема в том, что случилось не чудесное возрождение сильного государства, а именно переход: хотя система стабилизовалась, она была далека от идеала «либеральной демократии» с верховенством закона, обезличенным государственным контролем, активным гражданским обществом. Волков доказывает, что в 2000-е насильственное перераспределение собственности продолжилось.

«Победители» предыдущих этапов добились высокой концентрации капиталов, силы и коррупционных связей. Мелкие конкуренты были задавлены или поглощены, и борьба развернулась между крупными, завязанными на государство силами. Целью было создание вертикально интегрированного холдинга (через захват всей экономической цепочки, от производства до сбыта), отраслевая монополия, получение доли в экспортоориентированных предприятиях и в сфере полезных ископаемых (особенно при том, что в 2000-е начался резкий рост цен на энергоносители). Наконец, быстрая прибыль от захвата и распродажи чужих активов.

Самые выгодные схемы опирались на принятый в 1998 году закон о банкротстве и требовали комплексной, состоящей как из законных, так и из незаконных элементов силовой структуры: сбор информации о предприятии через базы силовых ведомств, контроль за судебными инстанциями, вооружённые группы для захвата предприятия, поддержка или нейтралитет региональной власти и т.п. Следовательно, победителями на этом этапе оказывались всё ещё не добропорядочные, законопослушные капиталисты, а предельно двусмысленные, коррумпированные конгломераты.

Волков отмечает, что институты общества — это не формализованные правила или записанные законы, а устоявшиеся (и закреплённые организационно) способы практического применения и трактовки этих правил. Другими словами, хорошо прописанный закон — лишь полдела; нужно ещё найти людей, которые будут честно следить за его исполнением и трактовать букву закона в интересах общества. Нужно, чтобы правильный порядок вошёл в культуру общества и закрепился в его повседневной практике. Иначе получается ситуация с «законом что дышло».

Эти задачи на Западе решали через коллегии адвокатов, юридические сообщества, независимость судей, систему сдержек и противовесов. Как видно по мировому кризису демократии, тоже не слишком успешно. В конечном счёте многое зависит от давления общественности. Если практика «верхов» не вызывает протестов, то она будет всё больше и больше подчиняться их частным интересам, а не какому-либо видению «общего блага».

Заметим, что, даже если 90-е и оказались непредвиденно хаотичными, победителями вышли в основном не случайные выскочки-рэкетиры и даже не поднявшиеся с низов бизнесмены-авантюристы — а структуры, завязанные на растасканные советскими элитами части государства. Если СССР разрушался ради превращения партийных и силовых верхов в частных собственников, то план сработал.

Книга подводит к мысли, что новые хозяева жизни — не классические капиталисты-производственники, а владельцы специфических силовых машин, исторически ориентированные на захват и передел ресурсов, а не производство и конкуренцию. Государство же оказывается в странной позиции: бюрократия далека от идеала обезличенных блюстителей процедур и служителей общественного блага. Люди, призванные трактовать закон и призванные следить за его исполнением, формировались в условиях, когда закон был «что дышло». Власть, независимо от её идеалов и намерений, должна была считаться с такой странной коррумпированной реальностью.

«Лихие 90-е» оставили после себя важность неформальных связей и решений, повышенное значение контроля за информацией и её сомнительного использования, богатый репертуар не совсем законных методов воздействия, сосредоточенный в немногих руках. Отмерли ли эти черты к 2021 году сами собой за ненадобностью? Или их наследие до сих пор мешает развитию производительных сфер экономики, гражданского общества, переориентированию капитала на национальные интересы (даже в условиях иностранного давления)?

Читайте также: Стабильное государство против демократии: как власть убьёт ответственность

Непохоже, чтобы кто-то во власти или какое-нибудь массовое политическое движение озаботилось излечением этих родовых травм, выправлением институтов, общественной практики и сознания. Если старые привычки элиты дремлют сейчас — это не значит, что они не проявятся в критический момент, когда Россия встанет перед требованием ускоренного развития, радикальной смены курса, борьбы с компрадорским капиталом или активного включения народа в политику. По крайней мере, о такой возможности надо помнить и быть к ней готовым.