Народ России – лишние люди в мировой экономике?

Леонид Фишман, Виктор Мартьянов, Дмитрий Давыдов. Рентное общество: в тенитруда, капитала и демократии. М: Изд. Дом ВШЭ, 2019

Мы, как и поколения людей до нас, многое ожидаем от технического и научного прогресса. Автоматизация и рост производительности труда должны освободить нас от глупой, тяжкой, но необходимой для физического существования человечества работы. Как утверждали философы и экономисты уже в ХХ веке, «постиндустриальная» экономика будет способствовать развитию в каждом человеке общительности, гибкого мышления, творчества… Короче говоря, мы вот-вот должны подойти к моменту, когда капитализм сдержит своё главное обещание: купленный страшной ценой прогресс приведёт нас в общество изобилия, свободы и самовыражения.

Однако капиталистическая погоня за прибылью и властью вносит существенные коррективы в этот процесс. С одной стороны, процент задействованных в производстве и сельском хозяйстве граждан действительно сокращается. С другой — выкинутые из этих секторов люди отнюдь не становятся учёными, политиками или свободными художниками. Ведь при капитализме изобилие концентрируется в руках немногих: финансистов, крупных владельцев акций, звёзд, немногочисленных «элитных» (что совсем не значит «гениальных») художников и отдельных учёных-бизнесменов (вроде важного для западной идеи Илона Маска, поддерживаемого государством).

Попросту говоря, попадающие в эти растущие «ножницы» люди оказываются лишними, не нужными ни «традиционному» производству, ни новенькой «постиндустриальной» экономике. Их могут бросать на произвол судьбы, им могут выплачивать пособия, или создавать рабочие места ради рабочих мест, или выбрасывать в сферу мелких услуг и лавочек (необязательные, но приятные закусочные, развлечения, салоны красоты и пр.), обслуживающих преимущественно друг друга. Но существование «ненужных» людей лишено устойчивого основания, постоянно находится под вопросом. Сократят ли пособия? Предложат ли новый контракт или подработку? Поддержат ли мелкий бизнес? Поделятся ли сверхприбылями из боязни массовых бунтов — или закрутят гайки?..

«Лишние» люди становятся центральной темой в книге исследователей из Института философии и права Уральского отделения РАН Леонида Фишмана, Виктора Мартьянова и Дмитрия Давыдова «Рентное общество: в тени труда, капитала и демократии».

Авторы утверждают, что до недавнего времени политика и общественная жизнь определялась противостоянием широких масс трудящихся и узкого класса капиталистов, присваивающего большую часть результатов массового труда. Работники могли прибегать к саботажу, бойкоту, стачкам, то есть к приостановке производства, от которого напрямую зависело богатство и потребление высших слоёв. Место в производственном процессе давало людям право требовать перераспределения богатств, участия в политике и управлении и т. д.

Теперь же лишь небольшой процент человечества действительно имеет место в процессе производства. Остальное же общество, и капиталисты, и широкие массы, живут на «ренту»: перераспределение созданного немногочисленными производителями богатства. Авторы доводят эту мысль до предела и по сути утверждают, что труд сегодня стал аналогом «природных богатств», которые сыплются на общество «автоматически», как из рога изобилия. Практически это объясняется внедрением роботов и «автоматизации».

Соответственно, перераспределение такого «естественного» богатства определяется уже не ролью человека (или группы) в производстве, а «чисто» политическими, силовыми, идеологическими и тому подобными факторами. В книге прямо указывается, что общество вновь становится феодальным, сословным. Массы «ненужных» людей претендуют на долю общественных благ просто по факту своего существования. Точнее было бы сказать: постольку, поскольку они предоставляют политическую и силовую опасность для власть имущих (либо из-за того, что «сокращение населения» недоступно элите по моральным и религиозным соображениям).

Современная политика концентрируется на государстве как главном владельце и «распределителе» общественных благ: группы людей, объединяющиеся вокруг любых случайных символов (расы, пола, «гендера», места жительства, профессии, даже «мнимого» труда), пытаются вытребовать себе у государства больший процент общественного богатства. На это у них нет никаких оснований, кроме обобщённого гуманизма и смутного призыва к «равенству» и «справедливости». При этом где-то рядом остаётся меньшинство реальных производителей: не столько рабочих, сколько учёных, инженеров и реально талантливых художников. Остальное же общество обречено на «неполноценность» — даже если им дадут (незначительную) долю богатств, они не смогут реализовать себя в полезной деятельности, и будут вынуждены занимать себя играми и не представляющим общественной ценности творчеством. То есть стагнировать, если не деградировать.

Схема эта нечто схватывает, но держится на целом ряде недопустимых упрощений. Авторы с самого начала заявляют, что рента у них — это не экономическое понятие, а политическое; потому в книге ведутся длинные (и часто повторяющиеся) рассуждения о возможном будущем устройстве общества «ненужных» людей, однако его предпосылки и основания почти не рассматриваются и не исследуются. В результате, чем дальше заходит повествование — тем сильнее оно расползается, накапливает внутренние противоречия; разные главы (и разные авторы?), похоже, опираются на немного разные аксиомы, случайные наблюдения и редкие, дающиеся без всякого контекста и анализа, цифры (так, приводятся данные Росстата, что доля зарплаты в доходах всего населения России снизилась с 1990 по 2014 годы; то, что в эти цифры входят олигархи и бенефициары, но не входит разросшаяся за то же время теневая экономика — почему-то не учитывается).

Например, в одних местах авторы принимают без доказательств идею, что всех вот-вот заменят роботы; в других — они предполагают, что «постиндустриализм» создаётся в странах первого мира за счёт эксплуатации рабочих из стран третьего мира; в третьих — на примере России рентное общество неожиданно связывается с неразвитостью рынка при историческом господстве номенклатуры и государственной собственности (старая либеральная сказка о неправильном российском капитализме, игнорирующая тот факт, что квазимонопольное сращивание бизнеса и государства — общемировой тренд как минимум с конца XIX века, ничуть не помешавший тому же Китаю). Как это всё связано и как (по мнению авторов) устроена мировая экономика в целом — остаётся неясным.

Трудно отделаться от ощущения, что в книге описывается делёж шкуры неубитого медведя. Из перемещения промышленности в Азию странно выводить ликвидацию производительного труда как такового; тем более, что реальный процесс не столь однонаправленный, и всё большее число стран «центра» сегодня озабочено реиндустриализацией.

Необходимо опуститься с небес постиндустриализма на землю и начать с точного ответа на конкретные вопросы. Материальное богатство существует, и его больше, чем когда-либо. Кто и как его производит? Какая часть не-индустрии на самом деле участвует в производстве — учёные, ремонтники, дизайнеры и т. д. На каких основаниях и кто распределяет материальный продукт по миру?

И «финансовые» США, и «постиндустриальная» Европа, и «ресурсная» Россия не могут существовать, не получая материальных благ из Азии или других индустриальных стран. Но динамика этой ситуации сложнее, чем описывают авторы. Концентрация производства даёт важные преимущества Китаю и становится источником нестабильности в «постиндустриальных» странах. Экономисты вроде Адама Туза показывают, что китайский «реальный сектор», как минимум, позволяет китайцам гораздо легче переносить кризисы, а как максимум — является силой, удерживающей и стабилизирующей мировую финансовую систему. Материальный продукт всё ещё остаётся «базой», не позволяющей остальной экономике уйти в отрыв и совсем уж произвольно жонглировать деньгами.

С другой стороны, мировое разделение труда оказывается проблемой. Россия, наиболее близкая к обрисованному «рентному обществу» благодаря нефтегазовым доходом, распределяемым через государство, тем не менее встаёт перед проблемой восстановления науки и производства из-за неустойчивости положения «сырьевого придатка». Западные страны, от США до Чехии, также в последние годы стараются укрепить «реальный сектор». Всё это слабо напоминает описанную в книге борьбу за самозарождающиеся из рога изобилия блага.

Далее, неиндустриальные отрасли также не стоит сбрасывать со счетов. Потребности человека (и производства) развиваются, и они не ограничиваются производством подшипников. Автомобиль, продукт индустрии, также может оцениваться как ненужная роскошь; что уж говорить про кофемашины или беговые дорожки? При этом медицина или музыка были востребованы на протяжении всей истории; утверждать, что врач или музыкант не затрачивает труда или что их труд не оказывает действия на реальность (живого человека) — абсурдно. Эксплуатация в сфере услуг также очевидна: и художник, и музыкант, и врач, и повар являются источником прибыли для владельца галереи, агентства, клиники, ресторана. Меновая стоимость, в конце концов, является общественным отношением — люди готовы платить музыканту, хотя большая часть этих денег уходит капиталисту. И всё равно, слишком большая хозяйская «наценка» вызывает у публики возмущение и поиск обходных путей (в том числе нелегальных). Борьба же за трудовые права переходит от профсоюзов в иные, более гибкие общественные организации, более соответствующие текучей занятости.

Читайте также: Отнять доходы, образование и шанс выжить: капитализм для третьего мира

Характерно, что авторы так и не решают отмеченный ими парадокс: несмотря на то, что труд, по их мнению, становится ненужным — его количество (интенсивность и продолжительность рабочего дня) только возрастает.

Наконец, вернёмся к индустрии: авторы замечают, что стоимость «одной и той же» рабочей силы в разных странах может отличаться в разы. Отсюда делается вывод о произвольности любых стоимостей. Но даже если отбросить степень эксплуатации (ограничиваемую профсоюзами, которые тоже «входят в стоимость») и возможность демпинга, рабочая сила в Европе включает иные стандарты медицины, жилья, питания и т.д.; на самом производстве установлены другие условия труда, оборудование и пр. Воспроизводство рабочей силы в развитых странах включает, в том числе, и доступ к немалому спектру услуг, что прекрасно понимал уже Маркс, не сводивший стоимость рабочей силы к физическому выживанию. Более того, с развитием и усложнением китайской индустрии мы видим, как всё те же факторы становятся «стандартом» рабочей силы (и уровня жизни) в Китае.

Над описанной системой стоит класс капиталистов, получающий очевидные сверхприбыли за счёт владения и вредных для общества спекуляций. Доходы эти «конвертируются» не в «статус», а в конкретное неравенство материальных благ и доступности услуг.

В общем, авторы отказываются от изучения сложной структуры производства, труда, обмена в сегодняшнем обществе, подменяя всё это фантазиями на тему автоматически работающих роботов и произвольной борьбы человечества за льющиеся с неба блага. Все важные и интересные наблюдения в книге соотносятся с этой вульгарной моделью экономики, абсолютизируются, лишаются глубины и противоречия.

Некоторые сферы и страны действительно пользуются свободой «рентного общества», но свобода эта не абсолютна и создаёт нестабильность. «Лишние» люди действительно существует — но не потому ли, что капиталистическая экономика нацелена не на потребности, а на денежный спрос, который гораздо более узок и специфичен? Борьба за государство и его богатства действительно стала главным трендом в политике: но не потому ли, что государство вообще всегда находилось в руках господствующего класса, который уже в начале ХХ века определялся концентрацией капитала? Сведение конфликта интересов к борьбе за статус, позволяющий «автоматически» получать некий набор благ — абсурдно, поскольку игнорирует тот объём труда, который необходим для поддержания жизни за пределами узкого (хотя и богатого, а потому обладающего колоссальным влиянием) сектора финансов или крупного владения.

Авторы загоняют читателя в ловушку, возводя один из компонентов мировой системы (борьбы граждан за нефтяной и финансовый бюджет в России и США) в абсолют, пытаясь распространить его на остальной мир, не видя, что он — лишь одна сторона «равновесия» (не очень-то стабильного и качественно меняющегося в ходе общего развития человечества). Похоже, эту ошибку делает подавляющее большинство исследователей, концентрирующихся на постиндустриальном аспекте и пытающихся вывести из него далеко идущие умозрительные выводы (антиутопии). В данной книге, состоящей скорее из рассуждений, чем научного описания, это особенно явно.