Трампономика как закономерная фаза глобализации
Экономическая модель, которую упорно пытается построить Дональд Трамп, выглядит консервативным откатом к модели деловых отношений минимум конца XIX века и одновременно попыткой создать эдакий откровенный неоколониализм с официальной метрополией в лице США.
Наглядным подтверждением тому служит, например, заявление хозяина Овального кабинета на нынешнем саммите НАТО, где Трамп открытым текстом потребовал от европейских союзников выплаты дани в размере не менее четырех процентов их ВВП ежегодно. В деньгах это примерно 640 млрд долларов, львиная доля которых, в представлении Белого дома, должна расходоваться на закупку оружия и оборудования исключительно американского производства. И это в условиях, когда из 27 членов альянса только Польша, Эстония, Великобритания и Греция выполняют норматив в 2%. Не считая, конечно, самих США, расходующих на оборону 3,61% национального ВВП.
Словом, позиция Трампа выглядит по меньшей мере странной. Проталкивая ее, за полтора года своего президентства он успел рассориться буквально со всеми союзниками по коллективному Западу, а с ключевыми вообще оказаться в состоянии острой торговой войны. Мало того, жесткое противостояние не утихает и внутри самих США, где нынешний глава государства пытается одновременно и заинтересовать транснациональные корпорации к возврату «домой, в Америку», и решительно задушить их.
Такое сочетание противоположных посылов получило наименование трампономики, по аналогии с рейгономикой, придуманной и реализованной другим американским президентом. Говоря о ней, эксперты в основном сосредотачиваются на обсуждении очевидных парадоксов и критике последствий, упуская при этом системный смысл ее возникновения вообще. При всей внешней эксцентричности Трамп не производит впечатления полностью неадекватного самодура. В высших эшелонах среди богатых и успешных такие не встречаются.
В трампономике присутствует четкая внутренняя логика, только лежит она в стратегической системной, а не сиюминутной тактической плоскости, и порождается не личностью конкретно Трампа, а объективными законами большой экономики.
Отказ от Бреттон-Вудской системы был явлением закономерным. Задачей любого бизнеса является максимизация прибыли и сокращение издержек. Пока он маленький, например, в виде частной пекарни или магазинчика, возможности выполнения задач ограничены множеством других факторов. Когда он дорастает до уровня корпораций, степень их возможностей «устранять проблемы» многократно увеличивается. Бреттон-Вудская система ставила доллар в жесткие рамки золотого обеспечения, тем самым принципиально мешая росту корпоративной прибыли в финансовом секторе, к концу 70-х начавшем превращение в транснациональную форму.
В сущности, в 90-х годах Америка глобализм не придумала, а только запустила термин в официальный публичный оборот. Тогда как практически процесс глобализации начался вместе с переходом на Ямайскую финансовую систему в 1976—1978 годах. Именно тогда классическая формула капитализма — деньги-товар-деньги — видоизменилась до другой сегодня привычной схемы: деньги делают деньги. Это прозвучит парадоксально, однако товар в ней превратился в форму досадной издержки, подлежащей сокращению. Идеальной корпорацией постиндустриального мира стало предприятие, владеющее только деньгами, патентами и разного рода «авторскими правами», причем еще и территориально предельно децентрализованное, то есть в своих ключевых элементах структуры под юридическую зависимость любого государства не подпадающее.
Крупный бизнес увидел в этом возможность снижения налогового давления, что тоже всегда относится к области базовой задачи всемерного сокращения издержек. Как подсчитали эксперты Института налоговой и экономической политики (Institute on Taxation and Economic Policy, Вашингтон), к концу 2017 года только американские ТНК укрыли на иностранных счетах около 2,7 трлн долларов, что соответствует 13,9% ВВП США. При средней ставке корпоративного налога в Америке в 34%, благодаря «глобальной распределенной структуре собственности», тот же Google на протяжении более чем десяти лет платил налоги по ставке в 6%, а лидер «оптимизации» — корпорация Yahoo! — вообще всего 1,35%. Учитывая совокупный годовой оборот лишь пяти ведущих «оптимизаторов» в 12−13 трлн долларов, их прямая выгода от глобализации достигала по меньшей мере 3,84 трлн долларов в год.
Начавшийся в 80-х годах массовый перенос фактического производства «в дешевые страны», прежде всего, в Китай, не только позволил еще больше снизить конкретно производственные издержки, но и облегчил транснациональным корпорациям переход на ту самую «распределенную структуру собственности», по мере достижения которой на повестке дня оказался только вопрос легализации. Нет, легализации не самих денег, а общественно-правового статуса частной бизнес-структуры наравне с государством.
К настоящему моменту операции на рынках за пределами США обеспечивают юридически американским ТНК по меньшей мере 40% их совокупного оборота, а общий размер лежащей в офшорах нераспределенной прибыли оценивается в 30 трлн долларов, что в полтора раза превышает ВВП США. Сумма более чем достаточная для оправдания начала скрытой войны против государства как института.
Ее суть сводится к коренному различию в подходе государства и корпорации к рынку. Для государства рынок это не просто территория, на которой что-то продается или производится. Точнее, это именно в первую очередь территория и живущие на ней люди, а потом уже бизнес и все остальное, что как раз и порождает у государства неотъемлемость социальных обязательств. В бюджете США суммарная доля социальных расходов достигает 65,6%. Впрочем, с небольшими различиями в деталях, так дело обстоит везде. В Германии на социальные программы тратится 68%, во Франции — 60%. Причем для государства эти расходы непроизводственные, в том смысле, что они не приносят прибыли. Государство выполняет социальную функцию перераспределения части доходов внутри социума в пользу бедных. Насколько хорошо или плохо — вопрос отдельный.
Главное состоит в другом: бизнес, в особенности наиболее крупный, в лице ТНК, рассматривает рынок только как источник прибыли, но не считает себя обязанным нести какую-либо социальную нагрузку, полагая любые налоги издержками, требующими максимально возможной «оптимизации». Своими, то есть теми, в чью пользу извлекается и потом распределяется прибыль, бизнес считает только небольшое число собственных владельцев (собственниками крупных корпораций в мире являются менее одной сотой процента населения стран, к которым они юридически относятся) и, с большими оговорками, свой производственный персонал, также составляющий незначительную долю населения. Например, численность штата корпорации Google составляет всего 57 148 человек, тогда как население стран, в которых корпорация «зарабатывает деньги», превышает полтора миллиарда человек.
За прошедшие почти сорок лет транснациональные корпорации значительно продвинулись в распространении весьма выгодной для них глобальной модели экономики и тем самым превратились уже не только в социально-экономическую, но и системную государственную угрозу всех стран мира. С той лишь разницей, что для большинства рынков они являются иностранными, позволяя тем самым логически обосновывать введение протекционистских мер по защите «отечественного производителя».
Однако в действительности за этим фасадом стоит не сам протекционизм как таковой. Он является лишь инструментом пресечения попыток крупного корпоративного бизнеса выйти из-под подчинения государства как социального института. В деталях частные решения между собой могут заметно отличаться. В России реализуется один комплекс мер, в Китае — другой. Но, в сущности, речь идет об одном и том же — о ликвидации основ глобализма.
Китаю в этом смысле проще. По данным за 2014 год, он сосредоточил у себя 50% мирового промышленного производства, в том числе: 45,1% кораблестроения, 60% производства цемента, 63% — обуви, 70,6% — мобильных телефонов, 80% — производства кондиционеров и энергосберегающих ламп. Россия, с ее долей в 3,7% от мирового объема, находится в заметно худшем положении, однако также противостоит глобализму достаточно успешно. Что бы там ни говорили критики.
А вот для Трампа сложившееся положение предельно критично. Устройство государственной модели США изначально отличалось самой высокой в мире степенью частно-государственного сращивания. Противостоящие ему корпорации не просто «свои». В Штатах уже давно сложно понять, где заканчиваются интересы государства и начинаются интересы частников. Наглядным примером каши может служить использование государственных заключенных в частном бизнесе. С другой стороны, эти «свои» оказываются немногим хуже чужих. В результате президент США вынужден одновременно решать три прямо противоположные задачи, которые в сумме и формируют внешне странную модель его трампономики.
Во-первых, если не исправить отрицательность внешнеторгового сальдо, то в пределах одного десятилетия США банально разорятся. Даже имея формально бесплатный «денежный печатный станок», государство все равно тратит на обслуживание госдолга 1,6% расходной части бюджета. На фоне всего бюджета в целом это немного, однако если учесть никак не снижаемую в нем долю социальных расходов, то свободных денег в нем остается всего треть, и на их фоне текущая сумма обслуживания долга уже составляет десятую часть. Более того, из той же трети финансируются госаппарат, внешняя и внутренняя политика, пропаганда, фундаментальная наука, спасательные службы, а самое главное — армия и национальная безопасность. Иными словами, там уже сейчас заканчиваются деньги на обслуживание «бесплатного долга».
Однако, и это во-вторых, принудить корпорации к возврату производства в Америку силой не получается. Они, как бароны времен Иоанна Безземельного, требуют за это больших преференций, в значительной степени нивелирующих главную цель процесса — расширения налоговой базы государства. Для поддержания американской экономики на плаву остро требуется сохранение внешней видимости ее финансового благополучия, а значит предоставления инвесторам широкой гаммы преимуществ по сравнению с другими рынками. В том числе гарантий неприкосновенности капиталов офшорного происхождения. Разумеется, исключительно американских. А именно их выковыривание под налоговый раздел является второй главной системной задачей трампономики.
Это как раз порождает третью задачу. Товары мало производить, еще надо найти, кому их продавать. Но рынки давно и прочно поделены. Для освобождения места товарам американского производства с них надо сначала выкинуть кого-то другого. Это порождает проблему, так как ключевых рынков, кроме американского, на планете осталось всего два — европейский и китайский. Пекин свой защищает достаточно успешно. Что предопределяет неизбежность попыток американской экономической экспансии в Европу и откровенного раздражения Трампа от явного нежелания европейцев перед Америкой капитулировать. А так как нынешнего арендатора Белого дома очень поджимают сроки и ему очень нужны деньги, ему приходится разговаривать с союзниками как с уже бывшими союзниками.
Что, собственно, мы сейчас и наблюдаем. Разваливается не просто мир глобального доминирования Америки. Идет крушение самой транснациональной глобальной модели экономики, известной как Ямайская система. И этот процесс закономерен. А трампономика — лишь один из вариантов его частного проявления. И не более того. Другой вопрос, что ей на смену потребуется заключение какой-то другой мировой финансовой конструкции. Но на данный момент пока не просматриваются ее даже самые общие черты. Следовательно, и сам текущий кризис будет продолжаться. Он не закончится даже в случае прямого банкротства Америки.