Духовные суррогаты и оккультизм. Почему они так популярны?

Существует очень распространенное утверждение о том, что «жить надо не материальными, а духовными ценностями». Я всячески поддерживаю такой, устремленный к духу, ход мысли. Однако на практике это утверждение, вследствие своей крайней упрощенности, обычно ни к какой духовной жизни не приводит. Тот, кто его произносит, обычно грубо противопоставляет дух и материю, однако, быстро убедившись, что «кушать-то все равно надо», забывает о своих же словах, ибо в этом бытовом виде это утверждение к жизни не применимо. В итоге оно бесконечно кочует из одной головы в другую, оставаясь невыполнимым благопожеланием, о котором все твердят, но которому никто не собирается следовать. Таким образом в общественном массовом сознании забалтывается и обессмысливается важнейшая тема духа и под все разговоры о духовности мы продолжаем жить лишенной духа жизнью.

Более того, когда выясняется, что одними духовными ценностями жив не будешь, на смену словам о приоритете духовного над материальным быстро приходят слова о том, что сначала нужна материальная база, а потом, по остаточному принципу, уже можно и духу причаститься. Сначала поел, решил все свои домашние бытовые вопросы, а потом уж в театр или на выставку можно сходить, книжку почитать. Разумеется, при таком подходе до духовного дело обычно не доходит.

Но часто по поводу духовной жизни можно услышать еще одни народные слова: «пора бы и о душе подумать». Правда в данном случае обычно уже забывается вопрос о духе. А между тем большинство духовно-философских систем подразумевает соединение духа с человеком именно через душу, и, стало быть, духовная проблематика почти всегда нераздельно включает в себя проблему души, духа и их соединения. Но подобными категориями простой человек обычно уже не мыслит и часто неосознанно отделяет проблему духовности от душевности.

Короче говоря, трудно понять, что на самом деле имеет ввиду так называемый простой человек, когда он говорит о духовной жизни. Да и сам он обычно не очень это понимает. Однако, несомненно, что часто духовной жизнью живут самые простые люди, которые ни каких умных книг по духовной проблематике не читали. Так это обычно бывает во времена духовного подъема и большой беды, когда простые люди массово начинают совершать подвиги. Подвиг же является одним из несомненных фактов, утверждающих «приоритет духовного над материальным».

Но сегодня мы живем совсем в иную эпоху — эпоху распада. Если в эпохи подъема особенно незачем думать о сложнейшей духовной проблематике, ибо люди и так одухотворены, то в эпоху распада об этой проблематике в основном говорят не думая для того, чтобы заболтать отсутствие духа в жизни. Кроме того, эпоха распада — это всегда эпоха суррогатов и эклектики, а также эпоха присутствия самого духа этого распада.

В подобные эпохи обсуждение духовной проблематики требует особой щепетильности, аккуратности и хотя бы самых грубых различений, ибо различения в такой период прежде всего и утрачиваются. Об этом гениально писал великий Шекспир в своем «Гамлете». Когда его главный герой встречает дух своего отца, он в своем монологе говорит следующее:

«Дух, представший мне,

Быть может, был и дьявол; дьявол властен

Облечься в милый образ; и возможно,

Что, так как я расслаблен и печален, —

А над такой душой он очень мощен, —

Меня он в гибель вводит».

В самом деле, если мы живем в эпоху распада, а шекспировский Гамлет жил именно в такую эпоху, то, скорее всего, явится не добрый дух, а злой. Шекспир тут как всегда многослоен, но один из основных смыслов этого монолога состоит в том, что явление человеку дьявола, также как и явление доброго духа или Бога, равно удостоверяют то, что он не свинья, а существо духовное. Ведь дьявол к свинье не придет — она и так свинья. И именно в этом главная соблазнительная сила дьявола — его явление само по себе удостоверяет человечность. Благодаря этому явлению Гамлет однозначно убеждается, что его душа бессмертна и потому он уже не боится идти за призраком. Он говорит испугавшимся товарищам:

«Зачем? Чего бояться?

Мне жизнь моя дешевле, чем булавка,

А что он сделает моей душе,

Когда она бессмертна, как и он?

Меня он снова манит; я иду».

Во времена упадка ничего так не желает человек, как удостовериться в том, что он, собственно говоря, в каком-то смысле еще есть и что он еще человек. Поэтому явление любого духа для него становится бесконечно ценным. Вот о чем нас предупреждает Шекспир. А предупредив, дает критерий, по которому следует оценивать явившийся дух. Этот критерий прост — дух должен быть порожден реальностью и ей соответствовать.

Когда Гамлет ставит перед Клавдием и королевой пьесу «Мышеловка», он не только проверяет реакцию короля на предмет его виновности в убийстве своего отца, но, пожалуй, в большей степени проверяет характер явившегося к нему духа. Об этом Гамлет прямо говорит, обратившись к своему другу Горацио:

«Прошу тебя, когда ее начнут,

Всей силою души следи за дядей;

И если в нем при некоих словах

Сокрытая вина не содрогается,

To, значит, нам являлся адский дух

И у меня воображенье мрачно».

Как мы знаем, Гамлет нашел полное соответствие между сообщением духа и реальным положением дел. Однако, во времена декаданса подавляющее большинство искателей духовного о подобном соответствии совершенно не задумываются. Когда перед кончиной Российской Империи постепенно уходила вера в идеал православной монархии и мечту о кресте над Святой Софией, ее место занимала вера в спиритизм, оккультизм и бог знает, во что еще. Ровно то же самое мы наблюдаем и сегодня, когда, например, Карлос Кастанеда может прекрасно сочетаться с христианством, йогой и магией, ибо духовность — она и есть духовность. Растет не только увлечение восточными тайнознаниями, разумеется суррогатного характера, но и культами типа Вуду, откровенным сатанизмом и прочим. А весь этот декадентский оккультизм в целом, влекомый духом безвременья, направлен на что угодно, но только не на реальность и почти никто, в отличие от Гамлета, ей соответствие не ищет.

Поставив вопрос о различении духов и способе, которым это различение можно осуществить, Шекспир задевает фундаментальную проблему всего человеческого бытия — что такое человек и куда он движется. Еще более емко и более светским образом этот вопрос можно сформулировать так: куда и как человек выходит из природы. Ведь человек потому и человек, что сумел противопоставить себя и свое культурное существование природе и зверю. Именно этот конфликт лежит в фундаменте вопроса о человечности. Куда устремлена человеческая душа и с каким именно духом она хочет соединиться? От этого зависит всё дальнейшее направление духовного движения, которое, хотя и будучи духовным, может привести и к погибели.

Как это не удивительно, критерий Шекспира о соответствии духа и реальности полностью соответствует пониманию религиозности у Маркса. Ведь недаром Шекспир был самым читаемым автором в семейном кругу Маркса. И хотя вслед за Гегелем Маркс считал, что рано или поздно религию заменит нечто другое, он прежде всего нападал отнюдь не на религиозность как таковую, а именно на ту религиозность, которая не имеет и не хочет иметь соответствий в реальности и противится ее изменению. Таким образом, Маркс разделял религиозность на реакционную и революционную. В «Тезисах о Фейербахе» он писал о религиозных мистериях следующее:

Маркс понимал, что религиозный мистериальный опыт был древним средством, при помощи которого человек изменял мир и осмысливал свою практику. О такой возможности религии сыграть революционную роль Маркс писал и в работе «К критике гегелевской философии права»:

В книге «Крестьянская война в Германии» ему вторил Энгельс:

О реакционной роли религиозности, когда религия становится «опиумом для народа» Маркс писал в той же «К критике гегелевской философии права»:

После Маркса это бинарное представление о религиозности в рамках марксизма развивал любимый зять Маркса Поль Лафарг и выдающийся британский марксист-религиовед Джордж Деруэнт Томсон.

Но обратим внимание на то, что главная претензия Маркса к реакционной религии заключается в том, что она «претворяет в фантастическую действительность человеческую сущность» и тем самым от нее отчуждает. Существо же этой родовой сущности, по Марксу, по большому счету состоит в одном — она позволяет человеку изменять как материальный и социальный, так и духовный мир. Такое понимание существа родовой сущности вполне соответствует и ее пониманию в христианстве. Вот что пишет о христианской культуре выдающийся философ, культуролог и протестантский пастор Пауль Тиллих в своей книге «Теология культуры»:

Как мы видим, двойственную природу религиозности понимал и Тиллих, который видел внутри христианства как «консервативные тенденции», так и революционные. Причем Тиллих считал, что подлинно христианским является стремление к «демонстрации революционной силы, направленной на радикальное преобразование общества» за что, в свою очередь, ратовал и Маркс.

О том же говорит и Шекспир, который уподоблял дух отца Гамлета «кроту», которого позже стали называть «кротом истории». Этому «кроту» в «Гамлете» противостоит другой землекоп — могильный червь. Именно с червем сравнивает Гамлет Клавдия, говоря, что, по сути, этот червь поедает человеческую природу:

«Не долг ли мой — тому, кто погубил

Честь матери моей и жизнь отца,

Стал меж избраньем и моей надеждой,

С таким коварством удочку закинул

Мне самому, — не правое ли дело

Воздать, ему вот этою рукой?

И не проклятье ль — этому червю

Давать кормиться нашею природой»?

Этот червь, по Шекспиру, олицетворяет циклическое первоначало, которое есть смерть. Царство преступника Клавдия для Шекспира — это царство смерти. Для Маркса же таковым является царство капитала и пестуемой им буржуазной религиозности, отчуждающей человека от его родовой сущности, то есть от его родовой способности к изменению себя и мира вокруг.

Человек выходил из природы благодаря способности преобразовывать себя и ее. На этом пути он постепенно увеличивал мощь этой способности. Это есть дух человеческого развития. Если же дух направляет не на развитие и изменение, он, так или иначе, ведет человека к смерти, в какие бы соблазнительные обличия она ни рядилась. Конечно, можно сказать, что смерть, в определенном смысле, тоже является выходом из природы и противостоит ей, однако вряд ли этот путь можно назвать подлинно человеческим…