Евгений Чижов, «Собиратель рая»: люди безвременья и ностальгия как диагноз

Память… Никто особо не задумывается о ее ценности, пока она исправно функционирует, как о воздухе, пока не начинаешь задыхаться. То, что сейчас и отнюдь не только у нас так много говорят о памяти, означает, что с ней что-то очень и очень не так.

В небольшом романе Евгения Чижова «Собиратель рая» память — центральная тема. Собственно, с этого и начинается повествование — со скитаний пожилой женщины, ушедшей из дома в поисках своего настоящего, как ей кажется, обиталища — коммуналки в старинном доме, где она жила много лет назад. Но то, что поначалу представляется всего лишь грустным симптомом болезни Альцгеймера, быстро перерастает в нечто куда большее и всеохватное.

Скитается в тумане беспамятства семидесятидвухлетняя Марина Львовна, но такой же заблудшей душой выглядит ее сын Кирилл-Король, находящийся вроде бы в самом расцвете сил. Он даже более потерян, при всей внешней самоуверенности, харизме и эффектном «лайфстайле», потому что Марина Львовна смогла прожить полнокровную жизнь, была окружена любящими людьми, а не смотрящими в рот поклонниками-«учениками», и дала жизнь сыну. Сын же вышел похожим не на человека, даже пусть и очень странного, а на некое не от мира сего и даже пугающее существо, лишенное собственной жизни и личности, и вынужденное стягивать с миру по нитке, чтобы создать хотя бы подобие своей самости, прикрыть внутреннюю мучительную и стыдную наготу, но это ему так и не удается. Ему самому просто нечего о себе помнить.

У Терри Пратчетта в фантастической повести «Шляпа, полная небес» есть такое смертельно опасное и при этом глубоко несчастное существо — Роитель, бестелесный и безмозглый дух, вселявшийся в могущественных или одаренных людей, чтобы обрести защиту и временное успокоение от вечного страха. Когда (очень скоро) «хозяин» погибал, существо отправлялось на поиски следующего, волоча в себе отпечатки загубленных им личностей и фрагменты их памяти. Окончательный покой Роитель обрел только в царстве Смерти.

Король барахольщиков от Роителя отличается лишь тем, что те, лоскуты чьих судеб, приобретенные на барахолке, он натягивает на себя, мертвы без его помощи или как-то иначе затерялись в пучине времени. К тому же он обладает незаурядным интеллектом и даже склонностью к философским экзерсисам. Его попытки обрести «истинную свободу — свободу от времени» лишь напоминают постулаты духовных учений. На самом деле его стремление абсолютно антидуховно. Он не стремится к Вечности, его не влечет любовь к Богу, во взаимную любовь к Которому можно облечься, как в одеяние, подобно мистическому «ангелу внутренних небес». Он лишь меняет одно краденое, точнее, честно купленное на «блошинке», чужое время на другое, такое же чужое. Его «свобода» — это свобода бесконечно менять маски, примерять вместе с костюмами отблески жизней тех, кто жил, мечтал, боролся, воевал или воровал. Свобода быть всеми — и никем.

Что до любви, то любить Кирилл не умеет. То, что толкает его всю ночь метаться по зимней Москве в поисках заплутавшей в воспоминаниях матери, не любовь и даже не чувство долга, а страх потерять последнее подтверждение того, что он вообще существует. Пока постепенно теряющая память Марина Львовна помнит его, он живет, а умирает вскоре после того, как та его окончательно забывает. Причем, даже умирает не своей смертью — не в том смысле, что насильственной, а именно чужой — как мог бы погибнуть его мимолетный знакомый-собутыльник и как не мог погибнуть он сам, не умевший и не любивший драться. Умирает на чужбине, хотя всю жизнь пытался собирать по кусочкам потерянную страну, потерянный рай.

Собственно, роман именно об этом — о том, что случилось с жителями страны, которой не стало, у которых «все будущее оказалось в прошлом». О людях, больных ностальгией, так похожей на болезнь Альцгеймера, когда помнится лишь давнее, а сегодняшнее испаряется из памяти. И не важно, стоит ли это настоящее того, чтобы его помнить. Превращение души в барахолку, «блошинку», населенную полусумасшедшими стариками — это по-настоящему страшно. Ничего общего с любовью к Родине эта болезнь — ностальгия — не имеет. Недаром героев в итоге судьба сводит в Нью-Йорке, в «Большом яблоке», в котором они бессмысленно копошатся, как «червячишки», в точности по предсказанию чокнутого «пророка» — без смысла, без цели, без любви, надежды и веры.

Структура романа такая же хаотичная, с взаимопроникающими временными слоями. Это давно не ново, но в данном случае весьма уместно. Встречи и разговоры героев столь же хаотичны, они словно толкутся в броуновском движении частиц распавшегося целого. Действия как такового нет, с героями почти ничего не происходит, а если происходит, то напоминает тягостный сон (подробные описания тягостных снов мало чем отличаются от реальных событий). Даже то, что может и должно стать поворотным пунктом (ночь страстной и нежной любви между Карандашом и Лерой), не меняет ровным счетом ничего. Заблудившаяся старуха дважды выходит целой и невредимой из своих скитаний, в которых практически неминуемо должна погибнуть, атмосфера и логика повествования недвусмысленно ведет ее к гибели, но гибнет в итоге не она.

Некоторое сожаление вызывает то, что автор порой слишком прямолинейно проговаривает те мысли и выводы, к которым читателя хорошо бы было подвести, чтобы он пришел к ним как бы сам. Вместо этого важные вещи пробалтываются в досужих послеобеденных разговорах героев, тем самым обесцениваясь. Впрочем, возможно, такова и была задумка, потому что в мире-«блошинке» даже что-то очень ценное может запросто оказаться на одном прилавке или коврике с какой-нибудь ерундой и уйти за те же копейки. И пойди отличи одно от другого под слоями грязи и патины.

«Собиратель рая» — это роман-посткатастрофа. Не постапокалипсис с его законами жанра, уже не страшный в этой своей условности. Книга пугает ощущением жизни даже не на руинах, которые можно или отстроить заново, или снести и создать на их месте что-то другое. На барахолке и в квартире коллекционера-маргинала не построишь и не создашь ничего. Наверное, такое произведение могло возникнуть именно сейчас, через почти тридцать лет после гибели великой страны. Раньше все же надежды хотя бы немного перевешивали разочарование и тревогу. Страна — точнее, ее осколки — слишком надолго зависли в муторной дымке невнятного существования, лишенного любого смысла и цели, кроме самого существования. Поиск смысла заменяет ностальгия по прошлому или попытка к бегству из одной выморочной реальности в другую — чтобы ностальгировать по оставленному. Ностальгия — как диагноз поколению, лекарства же нет как нет.

Но, черт возьми, «Рабочего и колхозницу» действительно отреставрировали и вернули на место. И это действительно красиво — красотой, устремленной в Будущее.