Хороший плохой театр

Поскольку спектакль антрепризный (и почти однократного показа), ещё и с разным составом, то вряд ли можно говорить о том, что «актёрско-режиссерский» рисунок остаётся одинаково выверенным постоянно. Скорее, это то, что называется на английском work in progress. Проба творческой работы, которая происходит в присутствии зрителей. Сразу оговорюсь, что, несмотря на «суровую критику», считаю, что дело это правильное. Хотя бы потому, что не укладывается в уже готовые формы. Если будет возможность посмотреть, то посмотрите. Хотя бы в записи. А то и удастся посетить сам спектакль когда-нибудь. Долгих ему лет жизни. Хотя и он полуэкспериментальный. Что, скорее, хорошо.

Я могу описать только опыт собственного посещения. В этот раз, скажем, Сын (Артём Баландин) играл нервного, блатного, ранимого, опустошённого, мучительно пробивающегося к отцовской любви и к самому себе молодого человека. С явными прихватками «нормального пацана» 90-х. И сложно было понять, где это «штампы» актёра, а где «героя». Отец (Иван Глин) был «потерянным», часто смотрел в пол, вообще был погружён в себя (вероятно, не случайно часто его даже не было на сцене, он звучал как «голос по телефону» или собеседник в темноте зала), в его игре сочетались любовь и ненависть, и власть, и потерянность, слабость. Может быть, и актёрская. И даже человеческая. Ирина (Елена Воинова) играла «женщину с трудной судьбой», искусственно смеялась, водила хороводы, почти плакала, надрывала сердце и разве что не ломала руки… Это, впрочем, любили делать все актёры. Говоря всё это, разумеется, я подчёркиваю, что это всего лишь частные зрительские наблюдения, не более того…

Прямо передо мной в зале сидела и откровенно смеялась над спектаклем какая-то женщина, несколько издевательски комментируя его своим спутникам. Спектакль был бесплатным (для приглашённых друзей), поэтому мне даже стало как-то неловко. Позже она посмотрела с телефона «список вызовов» (я невольно подглядел через плечо). Вероятно, она была актрисой или человеком искусства. И смотрела на происходящее чуть-чуть свысока. Как народный артист на утренник в детском саду. Я стараюсь не занимать «снобирующую» позицию, насколько возможно. В конце концов, любая попытка творчества заслуживает попытки уважения. Даже в Петербурге. Где всегда можно найти «более профессиональное в искусстве».

Хотя в данном случае слишком уж странноватое получается произведение. Далёкое как от «коммерчески успешных» антреприз (или блистательных и лёгких мюзиклов, или роскошных опер, где кричат «браво» и бросают букеты), так и от андеграундного «бедного театра для ценителей». Не говоря уже о мейнстриме с его «золотыми масками». Я сразу скажу о тех вещах, которые мне кажется «слабыми». Я не очень люблю, например, когда в спектакле звучит неоригинальная, чужая музыка… Или когда актёры чуть-чуть вымученно существуют, словно бы они делают это ради денег или в надежде хоть на какое-то творчество. Но их можно понять. Они вынуждены работать с материалом, который им дан. Либо уходить уже буквально проводить утренники и свадьбы. А здесь хоть какая-то надежда на искусство.

А что это за материал? Достаточно парадоксальный и сложный. Чуть-чуть зная автора повести, я с любопытством слежу за его творческим развитием, которое тоже нетипично. Крупный изобретатель, учёный, разносторонний и сложный творческий человек, ещё и из бизнес среды 90-х (которая понятно на что обрекла людей), во второй половине жизни он внезапно начинает много (и часто наивно) писать… Вызывая зачастую раздражение «профессионалов». Словно бы к нему приходить вторая юность. Сознательно отступим от трагедий его реальной жизни, которые отразились в повести. Просто заметим, что творчество часто нужно и как терапия.

Будем считать это просто произведением. Особенно поскольку жизнь здесь проходит множество преломленний и возгонок, как в самогонном аппарате или алхимической лаборатории. Вначале через прозу, потом пьесу по её по мотивам, потом режиссуру и, наконец, актёрскую игру. И зрительское восприятие. Что мы видим на сцене? Почти всё объясняется, игра иллюстративная, взаимодействие очень условно. Режиссёр добавляет условности (например, показывая убийство через танец и театр теней). И это незамысловатое решение (дистанцироваться от «реализма» и «натурализма») до какой-то степени спасает спектакль. Танцы, танго, театральность, театр теней… В зале никто не плачет и не смеётся.

Хотя произведение заряжено темами, которые всех волнуют, а для кого-то, особенно в России (и я в их числе), являются самыми кровавыми и тяжёлыми. Мечта отца о «достойном сыне» и сына «о достойном отце», которым не суждено сбыться. Отец, который становится чучелом — шляпой на вешалке (в буквальном смысле воплощенной сценографией). Сын, который становится то ли зеком в кепочке, то ли тенью отца… Кто кого кастрирует в этой истории? А вот ещё и женщина? Какова её роль? Спасительницы? Убийцы? «Действия» здесь как такового нет, равно как и опыта театра 20 века (с их Бруками, Гротовскими, Додиными, Мейерхольдами etc), который практически прошёл стороной. Перед нами самодеятельность на кровоточивые темы. Простые сценические эффекты. Заламывания рук. «Сын» была наиболее интересная для меня лично как зрителя актёрская работа, где (возможно, невольно) возникает некоторый объём сценического существования. Мы не можем понять, какой он, «плохой» или «хороший». И его становится жаль. Хочется пожелать актёру новых ролей, пьес, театров и успехов.

В произведении почти нет подтекстов и «недосказанности». Как и нет и драматургии в традиционном понимании. Но это и не «вербатим», и не «док». А что-то другое. Есть элементарная, но хорошо работающая сценография: кресты, вешалки, семафоры. Некоторая «достоевщинка» во всём, червоточинка, слезинка, гнильца. Театр такого рода сложно назвать «хорошим», но, безусловно, можно назвать интересным. Ибо театр, лишенный «хорошего вкуса», тоже может быть интересным. Я вот люблю плохой театр. Хотя бы для однократного просмотра. Это живое, пусть не очень совершенное, но любопытное произведение искусства. Рекомендую к ознакомлению, равно как и саму повесть «Сжечь мосты».