Непростой «Простой карандаш» — фильм о том, что значит быть интеллигентом
«Красота спасет мир», — сказал когда-то классик, точнее, один из его героев. Сегодня над этой цитатой принято если не посмеиваться, то иронично улыбаться, считая её, и впрямь, чем-то идиотским. Ироники забывают, что Достоевский имел в виду красоту внутреннюю, душевно-духовную, ту, которая не имеет ничего общего ни с гламурными журналами, ни с ньюэйджевским прекраснодушием, которое про абстрактную «любовь» и цветочки в автоматных стволах. Такая красота вместе с настоящей любовью, про которую было сказано, что нет больше той любви, как если кто положит душу свою за други своя, действительно может спасти мир. На самом деле, ничто другое спасти его и не способно.
Фильм Натальи Назаровой «Простой карандаш» — как раз о такой любви, чуть ли не единогласно признанной наивной, несовременной, юношески максималистской, самоубийственной и какой угодно ещё. Обесценивающих эпитетов найдётся на три пухлых словаря, если в глубине души скребётся зависть.
Главная героиня фильма — учительница рисования. Учитель — частый персонаж в нашем кинематографе, да и не только в нашем. Наряду с врачом и священником это одна из базовых цивилизационных фигур. И кризис цивилизации не мог не отразиться на этих фигурах, не превратить из почитаемых и морально авторитетных в бесправный и серый обслуживающий персонал, в «простые карандаши», которые легко заменяют, когда они стачиваются или ломаются. Вот только, если вдруг нет под рукой простого карандаша, то даже коротенькую записку не напишешь, и как бы не пришлось писать кровью…
Рисование в школе — из «неглавных» предметов вроде труда и физкультуры, урок, неуловимо похожий на добавочную большую перемену. Здесь всегда можно не напрягаться, отговорившись отсутствием таланта, передохнуть между диктантом по русскому и контрольной по алгебре. И одновременно здесь учат тому, без чего человек — всего лишь ходячий кусок глины: умению восхищённо приглядываться к окружающему миру, чувствовать красоту и самому творить прекрасное. Вот эта «вилка» между «непонятно зачем нужно» и «необходимо» особенно широка в неблагополучные времена, и именно по ней можно судить о подлинном неблагополучии, которое воплощено вовсе не только в домах барачного типа, облупленных стенах и нищенских зарплатах. Такое неблагополучие может обитать и среди чистеньких каменных домиков с аккуратными палисадниками, и среди особняков за высокими заборами.
Но Назарова не копает настолько глубоко, она удаляется всего лишь на тысячу километров за МКАДы и КАДы, где, как ни странно, действительно есть жизнь. Неустроенная, скудная, порой страшная, которая «литератору» и «историку» Андрею Ивановичу видится сплошным морем нечистот, из которого не выбраться. Но Антонина Максимовна, хрупкая с виду женщина из далекого Петербурга, в отличие от мужчины с «мужественным» именем, но робкой душой, не смущается ни голыми облезлыми стенами комнаты, ни жёстким диваном, ни жестокими нравами. Точнее, смущается, но лишь на мгновение, нужное, чтобы закрыть и открыть глаза, вздохнуть и шагнуть вперёд.
Можно подумать, что движет ею исключительно преданность мужу-сидельцу. Поначалу, возможно, так оно и есть — по-прежнему веет над Петербургом дух декабристов и их самоотверженных жен. Наверное, сначала так оно и было — преданность с привкусом ревности к более одарённым женщинам знаменитого мужа: «Им всем плевать, а я, бездарность, поехала!» Вот только очень быстро никому на самом деле не нужная полудетская жертвенность уступает место настоящему подвигу. Антонина Максимовна умеет не только смотреть, но и видеть, она видит прекрасные бутоны среди хлама и считает своим долгом сделать всё, чтобы они расцвели, не были затоптаны и заглушены сорняками.
«Сорняки», кстати, далеко не всегда безнадежно ядовиты. Чаще всего их колючки — от безнадеги, от отсутствия домашнего тепла, воспитания, любви. Почва была неподходящая, а теперь поди прививай к этим дичкам доброе и вечное… Порой уже явно поздно, порой… бабка надвое гадала. Противостояние Антонины Максимовны с хулиганом Мишей Пономарёвым — это не борьба двух врагов, а борьба в том числе и за Мишу, даже не с его зловещим братом, а с тем мрачным и безликим, что высасывает жизнь, красоту, совесть из неплохих изначально людей. С чудовищем, свитым из страха, отчаяния, безадресной мстительности, цинизма пожизненного «выживальщика». Для учительницы Миша, затерроризировавший и обобравший полшколы, — одновременно и насильник, и жертва. В финале он ещё не окончательно делает свой выбор в сторону добра, но он уже на пути к нему.
Андрей Игоревич, как это ни парадоксально, является оппонентом Золотарёвой в куда большей степени. Его истеричное оправдание непротивления злу вызвано страхом и отчаянием, но он, в отличие от подростков, уже построил свою крепость из психологических защит. Он кричит и бранится потому, что завидует чужой отваге и снедаем стыдом. Отказаться от своего «скафандра» для него смерти подобно. Но даже сквозь оболочку цинизма Антонина видит в нём живого страдающего человека, достойного, впрочем, лишь одного поцелуя, не более.
Почему же так плохо жить на провинциальной Руси людям, даже таким хорошим, отзывчивым и по-своему смелым, как соседка Антонины Вера? Что делать, чтобы бандиты не держали в страхе и не убивали честных работяг и интеллигентов? И вот тут ковш философского экскаватора внезапно натыкается на камень и начинает скользить по поверхности. Оказывается, вся беда в том, что нам «всё время врут по телевизору», а тех, кто выступает «за правду» сажают по «сфабрикованным делам». Вероятно, если где-то там наверху вдруг перестанут это делать, всё сразу, словно по волшебству, станет хорошо. Совершенно непонятно, в чём ложь, что это за правда и чем можно реально помочь миллионам Вер, Дим, Миш, Андреев Ивановичей и многодетных усталых сотрудниц полиции, на чьи плечи взвалены неподъёмные «дела несовершеннолетних»?
Возникает чувство дежавю. Когда-то, точнее, почти три десятилетия назад, под разговоры о борьбе за правду против вранья, за свободу и права человека был уничтожен СССР. Это породило чудовищный всплеск преступности и катастрофическое обнищание народа. Огромная страна начала жить по «понятиям» зоны — всерьёз, а не в качестве ролевой игры в АУЕ, хотя и она не сахар. Москва и Петербург со временем понемногу выбрались из нищеты и полного беспредела, провинции далеко не так повезло. Среди тех, кто невольно помог установить такой порядок, кроме откровенных врагов, лишь притворявшихся интеллигентами, было немало хороших людей, интеллигентов настоящих — учительниц, библиотекарш, врачей. У них болело сердце за несовершенства советской жизни, они хотели только добра…
«Мы, учителя, давно не интеллигенция, пора это признать!» — кричит на педсовете Андрей Иванович. Он, вероятно, имеет в виду, что учителя, в том числе и он сам, стали трусливыми и слепыми к злу, предпочитающими «не связываться». В самом деле, интеллигент — это, прежде всего, человек неравнодушный и любящий людей, готовый на любые жертвы ради этой любви. Но, как мы видим, этого недостаточно, нужен ещё и «дар различения духов». И не наказанием ли является для бегавших в юности на митинги «за Ельцина» учительниц их нынешние забитость, нищета и бесправие?
К счастью, поступки Антонины Максимовны, в отличие от её картонной риторики, настоящие и весомые. Для неё то, что она делает, естественно, как дыхание, как полёт для птицы. Отступить перед злом — значит, предать всё, во что она верит. Старомодный простой карандаш — идеально прям и не гнётся, его можно только сломать (хотя и придумали уже хитрые гибкие карандаши, которые можно завязать хоть узлом, говорят, что пишут они так себе). А ещё он способен как передавать тончайшие полутона, так и чётко прочерчивать границу между чёрным и белым.
Фильм Натальи Назаровой — не социальный ролик. Он транслирует зрителю заложенные в нём идеи не столько через декларации или даже поступки героев, сколько через озаряющую каждый кадр любовь. Режиссёр искренне любуется неброской природой, многие моменты так и хочется заключить в раму. Осенние деревья, высокое небо, светящиеся внутренним светом вдохновения детские лица прекрасны, даже убогие деревянные дома показаны так, что достойны удивлённо-радостного взгляда. Красота в природе и в человеческих душах — единственное, что по-настоящему ценно, а потому за неё не жалко отдать жизнь.
В фильме нет хэппи-энда, это трагедия, но трагедия оптимистическая. Недаром шестигранники уложенных в штабель карандашей в эпилоге похожи на золотые пчелиные соты, а точка в каждом из них — на личинку крылатого существа. Их много, и хотя бы некоторые из них обретут радость полёта, как, возможно, обрёл её юный художник Дима. И обязательно придут времена, когда даже в глубокой русской провинции слова «полёт» и «побег» перестанут, словно в чужом английском языке, быть омонимами, больше похожими на синонимы.