«Восьмая жизнь» — спектакль про то, как страшно было жить в СССР и после

Во время этого спектакля мне то и дело вспоминалась цитата из романа «Понедельник начинается в субботу» братьев Стругацких: «Полностью неудовлетворенный антропоид поспел первым — он вывелся две недели назад. Это жалкое существо, покрытое язвами, как Иов, полуразложившееся, мучимое всеми известными и неизвестными болезнями, страдающее от холода и от жары одновременно, вывалилось в коридор, огласило институт серией нечленораздельных жалоб и издохло». Разве что с той разницей, что условное грузинское семейство, на которое по воле автора свалились разом все возможные и невозможные несчастья, все же оказалось чуть более живучим.

Нет, я не бесчувственное чудовище. Просто есть разница между живописанием настоящих тягот жизни и напихиванием в придуманную судьбу одного человека или одной семьи всех где-то вычитанных, услышанных или приснившихся ужасов — желательно, поярче, попикантнее и «поэлитарнее». Чтобы не просто начальник завлек в любовницы, а непременно сам Берия. И чтобы муж, узнав об этом, сжег супруге половину лица кислотой, а сам застрелился из наградного оружия. Чтобы мужеподобную поэтессу, подругу одной из героинь, посадили и расстреляли, ее подросший сын сбежал к фашистам, а дочку героини пытали в НКВД и вырезали ей матку с ребенком, зачатым от предателя. И чтобы чудом выжившая женщина и медсестра, которую заставили делать операцию, нашли мучительницу и утопили ее в собственном унитазе, за что медсестру, разумеется, расстреляли и прислали ее родне счет за использованный патрон (тут СССР явно спутали с Китаем)… Уф… А ведь это далеко не финал! Будут еще и дети-безотцовщины, на дух не переносящие своих опекунов и родительниц, и молодой режиссер, умученный в тюрьме за крамольный фильм, и ужасные русские танки в Праге, потом еще более ужасные русские танки в Тбилиси, и гражданская война в уже «свободной» и «суверенной» Грузии, и вишенкой на торте — аутичный ребенок невнятного пола, танцующий странные танцы. Который, собственно, и есть та драгоценная «восьмая жизнь», наследующая семейную историю, для которой и ведется этот рассказ-ужастик.

Книга Нино Харатишвили, написанная в эмиграции на немецком, на русский не переведена, а потому, сложно сказать, что из вышеописанного взято из романа, а что «творчески переосмыслено». Впрочем, это не суть важно, ведь речь именно о спектакле. Кстати, длится он пять часов. Изрядную часть этого времени составляют пантомимы, зловещие маскарады с буденовками и пионерскими барабанами, оперные арии, проезды по сцене на велосипедах и мотоциклах, а также затяжные судороги убиваемой унитазом НКВД-шницы и методичное, словно поставленное на повтор, избиение антигероем Костей будущего режиссера-диссидента. Эта невероятная затянутость создает ощущение гриппозного сна. Впрочем, неизвестно, что было бы лучше — спрессовать все злодеяния и злосчастья в обычные два с половиной часа или все же давать зрителю время от времени немного заскучать и перевести дух.

Самое удивительное, что, несмотря на огромные буквы грузинского алфавита, которыми прописаны имена персонажей, в атмосфере спектакля нет почти ничего грузинского. Эти люди могли жить где угодно и принадлежать к любой национальности. Если бы не кадры из Тбилиси 1989 года с пристальной концентрацией на окровавленных трупах и «русских танках», единственной подсказкой остались бы только эти буквы. Но главное же совсем не Грузия, а эти кошмарные русские, с которыми, по мнению гибнущей на баррикадах тети Кристины, обязательно вернется Лаврентий Берия и начнет растлевать чужих жен прямо в оперных ложах. То, что Берия, вроде бы, был не совсем русским — никому не интересный пустяк. «Русские идут!» — этот клич понятен любой западной душе.

Самое интересное, что, избавившись от ужасных русских, грузины практически немедленно начали воевать между собой, а персонажи спектакля — с трудом выживать без тепла и света и портить себе и друг другу жизнь всеми возможными способами: употреблять наркотики, бить жен, изменять мужьям и картинно кончать самоубийством. Может, и впрямь, вся беда в проклятом шоколаде прадедушки-фабриканта, или в том, что, как считает побывавший в гостях у фашистов Андро, все жители бывшего СССР «родились в ужасной дыре», а нормальная жизнь — только за границей? Куда в итоге и уезжает Низа — рассказчица семейной истории — и куда рвется всей душой юная танцовщица Брилька.

Справедливости ради стоит сказать, что, хотя в спектакле никто, кроме «плохиша» Кости, продавшего душу «кровавому режиму», не говорит ни одного худого слова о фашистах, с которыми по «доброй» традиции равняются коммунисты, сам Костя на склоне лет вспоминает время, когда он юным моряком защищал Ленинград, как светлое пятно в своей жизни. Впрочем, блокированный Ленинград — единственное, что еще соглашаются считать святым в советской истории ненавистники «ужасных красных русских» — в качестве города-жертвы, а не города-героя, разумеется.

Вся атмосфера спектакля напоминает попытку держать себя в руках на грани нервного срыва. Здесь есть юмор, и в зале то и дело звучал смех, однако юмор этот невеселый. Дети, торжественно рапортующие зрителям о своем появлении на свет, словно бы рождаются уже полуседыми ирониками, «всезнающими, как змеи». И дело не только в том, что их играют взрослые актеры (по большей части дылды в коротких штанишках вызывают неприятное чувство, как и то и дело играющие женщин мужчины; единственное исключение — дочь Кости, Елена, чье взросление удалось передать очень органично). Просто они, так или иначе, несчастливы с детства, а если счастливы, то нам дают понять, что счастье это — сплошной обман. В финале Низа вообще обвиняет XX век в том, что он обманул всех, у кого были какие-то надежды — словно все предыдущие века исполняли все людские чаяния, подобно феям-крестным.

В аннотациях к спектаклю зрителю обещают «магический реализм». Увы, несмотря на то, что огромный роман и пятичасовой спектакль охватывают целое столетие, авторам не удалось даже приблизиться к знаменитому творению Маркеса. Если, конечно, не считать магией плотную концентрацию зловещих мифов об СССР. Семейной легенды о рецепте шоколада, приносящем несчастье, для этого слишком мало.

К сожалению, солидный временной охват и обилие персонажей — еще не гарантия рождения эпоса. После спектакля остается ощущение какой-то мстительной мелочности, словно автор литературного первоисточника пытается оправдать сплошным мраком за спиной свою эмиграцию и жизнь человека без родины, нигде не ощущающим себя дома. За что мстит СССР, русским и двадцатому веку немецкий режиссер Йетте Штекель, можно только предполагать. А вот чему именно аплодировала стоя российская публика в зале БДТ лично мне понять вообще сложно.