Как начать успешный литературный проект? Советы литератора

Борис Кутенков — личность в литературных кругах известная. Он вызывает неоднозначные оценки (а бывает ли иначе). Бесспорно только то, что ему удается осуществлять множество проектов, публиковаться в самых разнообразных местах, общаться с зачастую противоположными лагерями литераторов. Сложно найти более уместного собеседника, чтобы обсудить тонкости литературной политики и творческого труда.

Дмитрий Тёткин: Борис, если возможно, то коротко опишите «вехи» своего творческого пути. Что повлияло на вас? События, люди, произведения искусства? Кем вы себя в большей степени ощущаете сейчас? Менеджером? Издателем? Поэтом? Есть ли у вас какие-то, как сейчас модно говорить, «правила жизни», которые вы стараетесь соблюдать в творческой жизни?

Борис Кутенков: Более-менее серьёзно заниматься литературой я начал тринадцать лет назад — не так давно, но многое за это время сменилось и в моей жизни, и в литературном процессе, — будучи совсем молодым человеком, пришедшим в Литературный институт со школьной скамьи. До поступления в Литинститут мои интересы были далеки от поэзии и критики: желание посвятить этому свою жизнь пришло, что называется, «в процессе», и повлияли на это желание вполне «земные» факторы — такие, как стремление доказать старшим сокурсникам по семинару и руководителю свою творческую состоятельность. В дальнейшем это вылилось в неумеренные творческие амбиции: рядом со мной были учителя, которые давали какие-то советы, но человека, который предостерегал бы на каждом этапе пути, не было, всё приходилось познавать на опыте собственных проб и ошибок. Пришлось столкнуться и со снобизмом со стороны литературного сообщества, нежеланием принимать новичка, ведущего себя «вне стандартов», и с опытом издания ранних книг и крепким пониманием, как не надо вести себя редактору: как не надо разговаривать с авторами, относиться к изданию книги; всё это считаю полезным опытом. Скажем, мою первую книгу, вышедшую в 19 лет, отредактировали без моего ведома, вставили другие слова, из-за чего сбивался размер, но и книга была несовершенна. В трудные моменты спасала огромная любовь к литературе, невозможность — или нежелание — применить себя в чём-то другом.

Сейчас у меня пять проектов: ежедневно я занимаюсь антологией «Уйти. Остаться. Жить», посвящённой рано ушедшим из жизни поэтам второй половины XX и начала XXI века; критикой и эссеистикой на литературном портале Textura — главным образом связанном с поэзией; отвечаю за поэзию на сайте «Прочтение»; веду раздел культуры и науки в «Учительской газете» и ежемесячный литературно-критический проект «Полёт разборов». Ко мне регулярно обращаются авторы разного возраста с просьбой оценить их творения. Но, конечно, главное — собственные стихи: абсолютно не вписывающиеся ни в какие стандарты или планы, не слишком нужные (как внешне кажется) социуму, совершенно иррациональные в смысле мотивации и воплощения. Казалось бы, их бросить легче лёгкого, но именно азарт сопротивления не даёт это сделать — и то ничем не оправдываемое и немотивированное удовольствие, которое получаешь в процессе сочинительства.

«Правила жизни»? В первую очередь — этика общения с молодыми авторами, нуждающимися в моей поддержке; редакторская культура — сверка с автором всех исправлений и окончательного текста; внимательность ко всему — от фактологии до стилистики и пунктуации; абсолютный перфекционизм во всём. Также — необходимость не ждать ответного отклика на свои стихи от тех, для кого ты что-то делаешь, чтобы не влипать в «коррупционные» связи. Ещё — стремление не думать о финансовой прибыли там, где это возможно, не смешивать культуртрегерство с желанием монетизации, а больше отдавать самому. Что касается именно «творческой» жизни, то — если понимать под этой «жизнью» поэзию (критика всё-таки не совсем творчество), то здесь главное — то, что я называю «законом антивысказывания»: важно полагаться на ведущий тебя ритм, двигаться на ощупь, как можно меньше думать о плане будущего стихотворения, при этом — неуклонно работать над этическим пространством своей души.

Дмитрий Тёткин: Один из самых известных ваших проектов «Они ушли. Они остались». Это публикация текстов умерших писателей. Как вы решаете проблемы с авторскими правами? Есть ли для вас вообще момент стыда за «использование» чужого творчества? Или вы смотрите на вещи совсем иначе? Какие основные сложности были в этом проекте и как вы с ними справились?

Борис Кутенков: «Они ушли. Они остались» — не только публикация текстов покойных поэтов второй половины XX и начала XX века в рамках антологии «Уйти. Остаться. Жить», это литературные чтения, которые мы проводим с 2012 года. Название для чтений было подарено нам Евгением Степановым, который делал сборник с аналогичным названием, но в дальнейшем наши пути разошлись. Чувства стыда я не испытываю, здесь для него нет места, — есть, скорее, момент сомнений: как бы ушедший поэт посмотрел на публикацию собственного творчества? гордился бы составленной нами подборкой, достойно ли выглядит в антологии? Это побуждает к чувству ответственности. Вопрос с авторскими правами всегда решается индивидуально — в зависимости от воли наследника (если он остался в живых): обычно родственники горячо поддерживают наш проект, способствуют публикации ушедших, помогают работать с архивами; пример — Ремма Арштейн, хранительница архива талантливого московского поэта Владимира Полетаева (1951−1970), чей сборник стихотворений, писем и переводов «Прозрачный циферблат» — первое полноценное избранное — только что вышел в нашей книжной серии, его уже можно скачать и бесплатно прочитать на сайте журнала «Гостиная». Реже встречаем препятствия со стороны наследников, холодность, уверенность, что мы хотим «нажиться» на проекте (в который вкладываем собственные средства) или просто болезненная реакция, связанная с потерей родственника. В таких случаях мы стараемся идти на компромисс до последнего: цель — чтобы поэт был достойно представлен в антологии, средства — попытка сохранить добрые отношения до той поры, пока это возможно, — её оправдывают.

Дмитрий Тёткин: Существует ли для вас понятие «литературного процесса», «литературного сообщества», «литературной стратегии»? Как бы вы описали мир пишущих людей? Как, с вашей точки зрения, устроен он в нынешней России с точки зрения издательской, денежной, политической?

Борис Кутенков: Две главных проблемы литературного мира сейчас — его разрозненность и отсутствие наглядных экспертных критериев, а в этих условиях легко плодиться невежественной псевдоэкспертизе. Что касается «мира пишущих людей», то это понятие слишком размытое, даже внутри профессиональной литературы сейчас много сегментов, не замечающих друг друга. Если говорить о так называемом московском «литературном сообществе», то это мир со своим дресс-кодом — с каждым годом всё менее нужный в силу лёгкости самовыражения в социальных сетях, погрязший в интригах и скандалах; чем больше ты будешь от него дистанцирован, тем лучше. Скажем, сейчас активно обсуждают скандал вокруг премии «Поэзия», когда автор, решивший устроить невинное, в общем-то, и достаточно профессиональное публичное обсуждение текстов из «длинного списка» на своей странице, навлёк на себя гнев кураторов и «вынудил» некоторых участников снять свои кандидатуры. Всё это говорит о девальвации пространства литературной критики в привычном понимании, о перерождении её в запальчивую борьбу амбиций, где большинству, в общем-то, есть дело только до себя.

Но тем не менее можно оставаться и в этих условиях профессиональным литератором — сохраняя определённую степень отстранённости. Полагаться в выборе достойных имён и институций можно только на свой вкус и напряжённый, ежедневный, многолетний читательский опыт и рефлексию по поводу прочитанного, причём разной литературы, — только они составляют критерии профессионализма.

От приведённого вами определения — «литературная стратегия» — веет чем-то торгово-ярмарочным: думаю, эта стратегия индивидуальна — да, можно разработать подробный план самопиара, ежедневно комментировать «сильных мира сего», добиться в этом определённых успехов — выпустить книжку в «брендовом» издательстве, опубликоваться во всех толстых журналах… Однако не помешает доля иронии по отношению к понятию «литературный успех» — и понимание, что книга, если ты делаешь что-то стоящее, выйдет тиражом 500 или 300 экземпляров и будет недоступна огромному количеству людей даже в пределах России, часть литературного сообщества тоже не будет тебя знать, поэтому всё это игрушки для тебя самого. Я уважаю тех, кто захвачен самим процессом письма и ответственностью по отношению к нему, далёк от ложного тщеславия, ориентирован больше на то, чтобы помогать авторам вокруг себя преодолеть страшное одиночество — одиночество перед экраном смартфона или чистым листом после свеженаписанного стихотворения, а стихи пишет «в никуда» или, по Мандельштаму, для провиденциального собеседника. Наш «Полёт разборов» уже пятый год старается создавать внятную профессиональную среду для таких авторов. Что касается финансов — могу сказать одно: за этим лучше не обращаться к литературному миру, разумнее иметь параллельную работу, связанную с редактированием или журналистикой. Так будет честнее и бескорыстнее, при этом важно не терять профессиональные критерии, не превращать литературный труд в хобби.

Дмитрий Тёткин: Расскажите немного о ваших личных вкусах. Кто и почему для вас лично самые значимые отечественные и зарубежные писатели? Кто кажется самым недооцененным и переоцененным?

Борис Кутенков: Что касается поэзии (о которой я могу говорить с наибольшей компетентностью), здесь явно выделяются два фланга, мало замечающих друг друга. С одной стороны, это вектор, сближающийся с социологической, с научной сферами, тяготеющий к пространству политического или феминистического высказывания — достаточно заглянуть в журналы «Новое литературное обозрение» или «Воздух». С другой — имитационно-«биографическая» поэтика, иллюзорно открытая широкой аудитории, преподносящая мысли и чувства автора в неперевоплощённом виде и теряющая необходимые поэзии свойства — открытость эксперименту с языком, глубину ассоциативных связей, — иными словами, лишённая того, что рождает гораздо более обширное пространство самопознания, нежели прямолинейный рассказ в рифму или без оной. У такой поэтики в силу её доступности куда больше апологетов — подменяющих родство с поэзией соблазном банальной самоидентификации: «мурашки по коже бегут» или «это же про меня». Внутри каждого из этих трендов встречаются определённые находки — но всегда на обочинах (моя прошлогодняя статья в «Интерпоэзии» так и называется — «На обочине двух мэйнстримов»), вне следования определённой поэтике, но с определёнными приметами её. Скажем, в поэзии Дмитрия Гаричева, выпустившего недавно первый сборник в книжной серии журнала «Воздух», необыкновенно важно его неприятие современных политических реалий, — если рассматривать в этой связи, он вроде бы относится к кругу авторов «Воздуха». С другой стороны, его мастерская работа с силлабо-тонической просодией — с её тонкими семантическими и ассоциативными сдвигами, — нехарактерна для авторов этого журнала. Или гиперреалистическая Ганна Шевченко, которая на первый взгляд может быть отнесена к «прямолинейным» и «биографическим» авторам, но следует вчитаться, чтобы понять, какой внутренний космос открывается за демонстративным перечислением деталей, какое там раздвижение пределов узнаваемого быта, — и это при чуть ли не полном отрицании существования всего, что вне его. Именно таких авторов — подлинность которых имманентна и позволяет не думать о «тенденциях» или «контексте», а ошарашивает абсолютным несовпадением с тем, что пишется даже внутри родственных им эстетик, — я и стараюсь приглашать в свои поэтические проекты. О «переоценённости» я сейчас не стал бы говорить: было несколько случаев, когда негативное упоминание сделало человеку рекламу, которой я не хотел, а многие «подсаживаются» на эти упоминания и начинают ждать дальнейших. Это уводит от внимания к достойным именам.

Дмитрий Тёткин: Если считать литературу делом вашей жизни, то можете ли вы сказать, что в ней есть какие-то «цели», вроде получения Нобелевской премии, или написания Великого Русского романа, или это просто процесс, который едва ли допускает планирование. Как вы пишете? Какие у вас писательские привычки?

Борис Кутенков: Сложившаяся за последние несколько лет привычка — время от времени, раз в три месяца, уезжать как можно дальше от интернета и людей: читать только бумажные книги, как можно основательнее сосредоточиться на поэтическом творчестве. Только тогда может родиться что-то настоящее. При этом необходима и вторая привычка — возвращаться в лоно социальности, перевоплощаясь уже в культуртрегерское, «земное» амплуа. И не теряя границ между «поэтическим» и «земным».