Что опять сказал Пелевин в книге «Тайные виды на гору Фудзи»? №2

Как я писал в предыдущей статье, в своей последней книге «Тайные виды на гору Фудзи» (в дальнейшем я буду называть ее просто «Тайные виды») Виктор Пелевин рассмотрел различные «сценарии», которые ждут мужчину и женщину в безлюбом капиталистическом мире. Концептуальной основой книги стала метафизическая вертикаль (в дальнейшем буду ее называть «вертикаль Фудзи»), которая олицетворяется склоном главной горы Японии — Фудзи. Сами персонажи же рассматриваются Пелевиным как «улитки», ползущие по ее склону. Внизу этой «вертикали Фудзи» Пелевин поместил некую подземную Игуану (в образе которой без труда угадываются древние богини темного матриархата, такие как Кибела, Астарта, Кали и др), проживающую в кратере Фудзи, а вверху — условно буддийскую нирвану. Персонажи книги могут либо припасть к абсолютному низу, либо попытаться достичь нирваны, либо начать болтаться между этими полюсами, которые, как намекает Пелевин, на самом деле как-то связаны между собой.

Кроме того, Пелевин говорит и о пути выхода из этой вертикали через возможность настоящей любви. Однако как для Пелевина, так и для его персонажей такая возможность является иллюзорной, хотя ее наличие и фиксируется. Такова, согласно Пелевину, система координат, в которой мы сейчас живем.

Но ведь задолго до Пелевина очень многие действительно передовые умы человечества (к которым Пелевина никак причислить невозможно) обсуждали отношения мужчины и женщины и людей вообще в подобном контексте безлюбого мира. Я говорю тут хотя бы о таких очень разных мыслителях, как Карл Маркс и Лев Толстой.

В «Манифесте коммунистической партии» Маркс написал следующие знаменитые строки:

«В ледяной воде эгоистического расчета буржуазия потопила священный трепет религиозного экстаза, рыцарского энтузиазма, мещанской сентиментальности. Она превратила личное достоинство человека в меновую стоимость и поставила на место бесчисленных пожалованных и благоприобретенных свобод одну бессовестную свободу торговли. Словом, эксплуатацию, прикрытую религиозными и политическими иллюзиями, она заменила эксплуатацией открытой, бесстыдной, прямой, черствой».

То есть капитализм утопил «в ледяной воде эгоистического расчета» такие, казалось бы, никак не ассоциирующиеся с Марксом ценности, как «религиозный экстаз», «рыцарский энтузиазм» и «мещанскую сентиментальность». Каковы при этом по Марксу взаимоотношения между мужчиной и женщиной и между людьми вообще, коли не остается места даже для «мещанской сентиментальности», в целом, думаю, ясно — ни о какой любви речи быть не может. А вот что написал Лев Толстой в своей знаменитой «Крейцеровой сонате»:

«Если люди различны по целям жизни, по внутреннему содержанию жизни, то это различие непременно отразится и во внешности, и внешность будет различная. Но посмотрите на тех, на несчастных презираемых, и на самых высших светских барынь: те же наряды, те же фасоны, те же духи, то же оголение рук, плеч, грудей и обтягивание выставленного зада, та же страсть к камушкам, к дорогим, блестящим вещам, те же увеселения, танцы и музыка, пенье. Как те заманивают всеми средствами, так и эти. Никакой разницы. Строго определяя, надо только сказать, что проститутки на короткие сроки — обыкновенно презираемы, проститутки на долгие — уважаемы».

Все женщины, которые вступают в связь с мужчинами в рамках товарных отношений, являются проститутками, какой бы туман кажущихся различий между проститутками и так называемыми «уважаемыми» этот общий характер отношений ни прикрывал, — такую жесткую оценку дает Толстой. Возможно, Толстой высказывает слишком предельную мысль, однако в данном случае нас и интересует именно предельное, то есть метафизическое.

Итак, и у Маркса, и у Толстого, грубо говоря, взаимоотношения между мужчиной и женщиной, если они находятся в рамках товарных отношений, стремятся, пусть и в пределе, к отношениям между проституткой и клиентом. Именно этот характер отношений в безлюбом мире и исследовал Пелевин в «Тайных видах».

Если то, о чем говорили Маркс и Толстой, а сегодня и Пелевин, чуть-чуть еще подрассмотреть, то становится понятно, что речь идет об индивидуалистической модели. Человек — не животное. Будучи заперт в безлюбую вертикаль, он должен куда-то прорываться. Если у него нет любви, то есть выхода «вбок» в соединение с другим человеком, то он будет прорываться вниз — в царство абсолютного зверя, либо будет прорываться «наверх» в условную нирвану. Либо болтаться в промежутке и мучиться, а потом вновь прыгать или в нирвану, или в абсолютного зверя. А куда еще деваться-то? Альтернатива только в том или ином типе коллективизма, то есть в соединении с другими людьми, построении с ними «горизонтальных» связей. Честно говоря, это и есть Маркс и коммунизм… Других метафизических «сценариев» не существует.

И у этого «четвертого» сценария любви есть традиция. Есть философия. Она зафиксирована во многих шедеврах культуры и философии. Гомеровский Одиссей вежливо посылает куда подальше нимфу Калипсо вместе с прилагаемым к ней бессмертием, ибо, видите ли, он любил свою земную жену Пенелопу. Это вам не «вечная женственность» Гёте или Беатриче у Данте! Это совсем другое! Именно поэтому Данте топит Одиссея в своей «Божественной комедии» и прямо называет его путь «шальным». Ведь в «Комедии» Данте, как справедливо отмечают специалисты, показано движение только двух персонажей — самого Данте и Одиссея. Данте движется вертикально, путь Одиссея за Геракловы столпы осуществляется горизонтально и пересекает застывшую дантовскую вертикаль. На эту «геометрию» и антагонизм Одиссея и самого Данте обращали внимание такие крупные филологи, как Михаил Бахтин и Юрий Лотман. Также надо сказать и о культе Прометея и трагедии Эсхила «Прометей прикованный», где Прометей очевидным образом представляет собой альтернативную ветвь власти и культуры. И именно поэтому столь непристойно об этом произведении лжет Гегель (на эту ложь, назвав ее «странностью», указывал Яков Голосовкер в своей книге «Логика мифа»), утверждая, что якобы Прометей не дает людям культуру и не имеет отношения к власти, обществу. И понятно почему, потому что гегелевская философия «боится» только Прометея и только любви. Всё остальное она «поглощает», как выражаются гегелеведы. Ну и, конечно, «вертикали Фудзи» противились главный и чуть ли не единственный оппонент Гегеля — Маркс и русский коммунизм.

Русская культура в самом широком смысле мечтала только об одном — «уйти вбок», преодолеть эту «вертикаль Фудзи». И именно поэтому столь разные мыслители, как Толстой и Маркс, как оказалось, думали в метафизическом смысле про одно и тоже — как преодолеть капитализм, эту «вертикаль Фудзи». Именно поэтому Россия узнала в Марксе «своего». В дальнейшем возможность трансцендентирования этого горизонтального пути по факту продумывал Эдмунд Гуссерль в своих «Картезианских размышлениях». Так что Пелевин не плевый самопал нам предложил, а нечто и впрямь существенное, хоть и завернутое в густую обложку из всякой обычной пелевинской дребедени, которую так любят посмаковать и обсудить…

Капитализм же индивидуализирует человека и загоняет его в «вертикаль Фудзи». Практически капиталистическое мироустройство служит в качестве «инструмента» такого загона. Знали об этом «архитекторы» капитализма и проекта модерн или нет — конечно, интересно, но по факту капитализм является именно таким «инструментом». По сути, можно высказать дерзкое предположение, что капитализм всегда заканчивается тем, что можно расширительно назвать «восточная метафизика» (и тут не только условный буддизм, но и Кибела, которая пришла в древнюю Европу из Азии), что мы сегодня уже и можем наблюдать из всех углов… Это и зафиксировал Пелевин, причем как концепцией «Тайных видов», так и всем своим творческим успехом, так же как и Дэвид Линч со своим знаменитым «Твин Пиксом». Это один «рецепт» успеха — завернуть восточную метафизику в западную обертку.

(продолжение следует)