Историческая повесть Леонида Бородина «Царица смуты» (1998) посвящена окончанию Смутного времени и последнему свободному, астраханскому и яицкому, периоду жизни Марины Мнишек. Она — главная героиня.

Леонид Бородин. Царица смуты. 1998

Имя Марины Мнишек всегда привлекало внимание писателей: персонаж пушкинского «Бориса Годунова», славу которого по части занимательности, между прочим, делил «Дмитрий Самозванец» Ф. Булгарина, она вдохновила загадкой судьбы Марину Цветаеву, возможно, как нередко бывает у поэтов, нарциссической магией одного и того же имени:

Димитрий! Марина! В мире

Согласнее нету ваших

Единой волною вскинутых,

Единой волною смытых

Судеб! Имен!..

Личность Марины Мнишек оценивали по-разному. Пушкин считал, что двигателем жены двух Лжедмитриев была одна единственная страсть — страсть к власти: «Она, вкусив царской власти, опьяненная несбыточной мечтой, отдается одному проходимцу за другим» (письмо Н. Н. Раевскому). Но были и те, кто видел Марину Мнишек всего лишь жертвой, игрушкой в руках своего властолюбивого, корыстолюбивого отца, отметившегося в весьма сомнительной истории: он доставил королю для любовных утех похищенную монахиню из варшавского монастыря бернардинок, которая вполне могла стать новой польской королевой. К тому же на сейме 1573 года его обвинили в краже казны и ценностей королевского замка. (Подробнее об этом: В. Козляков «Марина Мнишек»). Позже отец решил использовать с той же целью свою родную дочь, ревностную католичку…

Карл Вениг. Последние минуты жизни Лжедмитрия I. 1879

Леонид Бородин Марине Мнишек не просто симпатизирует, он наделяет ее красотой и героическим характером: «Изменой и воровством отвергнутая царица, по сей день одна она сохранила в сердце своем образ правды, не отступилась, не поступилась ни единым принципом, не уступила обстоятельствам, как дурно они ни слагались год от года». Преданному ей боярину Олуфьеву вдруг открывается, «что среди всей неправды, что черной тенью упала на Русь, эта маленькая женщина одна только и стоит того, чтобы служить ей верой и правдой». Более того, Марина Мнишек у Леонида Бородина политик и мыслитель, внезапно осознавший свою роль в русской истории как мессианскую.

Сознательно, а не по воле отца, «обратив свой взор на Восток» и возжелав «великой судьбы для себя, для рода своего и потомства», она, рассуждая о русском народном самосознании, делает вывод, «что Великая Польша, что Великий Рим — все едино шелуха мирская», ибо известна русским «такая цена себе, каковую прочие народы и вообразить не сумеют», и «став царицей московской, приобщится она к чему-то столь же необъятному по замыслу, как сама Московия, у которой, как она помнит карту, восточных границ вообще нет», может быть, эти необозримые просторы даны «в залог исполнения воли Его тайной и до поры до времени недоступной пониманию?». Отсюда исходит один из важных вопросов повести: а не настигли ли страдания Смуты людей русских по тому же закону, что и «народ израилев, не понявший смысла Божьего завета, не признавший и распявший Сына Божьего?». Марина Мнишек в повести верует, «что именно через нее, слабую и недостойную, являл Господь случай Московии обрести покровительство Небесное. Но не приняли!». Не приняли, по мнению героини, и мира между русскими и поляками, который она привезла с собой. Размышляет она и о загадочной власти волевого слова одного человека над народным массами (то, что в учебниках называлось «ролью личности в истории»): «Воистину, не чудо ли, что кто-то что-то сказал, иногда даже не слишком подумав, иногда мимоходом, а тысячи с этих немногих и обычных слов зашевелились и потекли послушно, часто к своей погибели», и «в любой момент они, эти тысячи, по чьему-то другому слову могли повернуться против нее, как и случалось не раз».

Шимон Богушович. Царица Мария Мнишек в коронационном обряде. 1606

Тема личности и народа, человека и толпы в повести одна из основных, ярко подан выходец из простых казаков талантливый военноначальник и красавец Иван Заруцкий. Он из тех, про которых сказано: «Родившиеся холопами, они умирали рыцарями». На фоне присягнувшего Лжедмитрию из соображений дипломатических и карьерных боярства московского: Басмановых, Мстиславских, Шуйских, Воротынских и прочих, — отрекшихся от Марины Мнишек, едва она потеряла власть, его верность «царице смуты» выглядит настоящим благородством. Но он — человек действия, стратегической и тактической интуиции, а не рефлексии и рассуждений, которые автор передал боярину Олуфьеву, нашедшему свое предназначение в верности: «Может быть, в том и был замысел, что, когда ни у кого из лучших людей и худших без корысти верности нет, суждено ему явить верность чистую и бесполезную». Такой «полюс верности» заключался и в характере самого Леонида Бородина, российского честного интеллигента: в советское время проведя в лагерях одиннадцать лет за несогласие с политикой власти, он сохранил верность идее гражданской совести, всегда желая «видеть линию своей судьбы штрихом на плане судьбы народной». И главный призыв повести Леонида Бородина звучит актуально: «Вразуми, Господи, как честному воину в смуте честь сохранить!»

Смута — это грехи личные, увеличенные многократно, ставшие управителями толпы, ведущие к разрушению, к разорению, к неисчислимым жертвам, в крайнем случае — к погибели страны. Бог у Леонида Бородина не карающий, а милостивый и всепрощающий, и все-таки невольно передающий наказание в другие руки: «В скорби величайшей отворачивается Он от грешника и попустительствует тем Промыслителю, бывшему любимому ангелу своему, но в гордыне ушедшему от лика Божиего за спину Его, и тот-то уж, измывательством умудренный, начинает свою игру, и воздается каждому по грехам его». Олуфьеву «о Промыслителе поведал (…) беглый инок из Троицкого монастыря Афанасий. Если всеблаг Господь, не может Он самолично карать худого человека за грех. Он есть добро сущее». И «царствовать, по мнению того же Олуфьева, — это не просто управлять, но «править, отцовствовать», творить великое добро во благо людское.

Марина Мнишек перед постригом в монахини

Рассуждения Олуфьева о Смуте — это, несомненно, тоже позиция автора: «Имя дому было — порядок — ряд к ряду, бревно к бревну, и сам он при этом не снаружи, но внутри… Склонил голову — на столе яства угодные, поднял голову — икона с образом Божиим. (…) Ведь смута, разве ж она не с того началась, что всяк во имя свое подвигался к делу, а дело общее, государственное в подмену ушло, начали делить промеж собой бревешки раскатанного дома…». Смута для Леонида Бородина — это разорение дома, который может быть у народа только один, разорение своей родной страны: «Воры и самозванцы, как грибы поганки, как вонючие пузыри на болоте, один за другим возникали из ниоткуда, сотрясали Русь воровским кличем, жадным до мертвечины вороньем слетались …». 90-е годы в России многим думающим людям напоминали Смутное время Лжедмитриев. От соблазна прихватить чужое или «отжать» у бывшего собрата собственность не устояли многие. Но, к счастью, далеко не все. Были и те, что сумели «честь сохранить». Еще один герой повести, Волынский, который «жизнь отдал на волю случаю, страстям своим да похоти угождал», для Леонида Бородина как бы не совсем человек, поскольку не освещена его жизнь высоким смыслом. Он среди тех «людишек», что могут быть бедны, а могут быть сказочно богаты, но не имеют личной судьбы, потому что «в Божьем мире нет места пустому и бессмысленному действу».

Однако очень важно, что идея целостности государства для Леонида Бородина важнее вопроса о личных достоинствах или пороках: «Дурны ли, славны ли люди (…) — правда не в них, а в том, что за Ними. А за ними — из грязи и греха вновь родившееся государство, что всегда правее смуты…».