Омар Энрике Сильва Мартинес. Разговор в пустом зале

С Омаром мне удалось коротко поговорить после показа спектакля «Узник» Питера Брука в Петербурге, где он играл «узника». Даже несколько со стыдом отвлекая его от фуршета. К счастью, говорили мы совсем коротко на диктофон и чуть-чуть на балконе без. Жанр короткого знакомства с человеком всегда противоречив. Я видел его на сцене. Чуть-чуть вне её, где меня поразило огромное количество украшений: фенечек, колечек, серёжек. Понятно, что (как говорят в России) пуд соли мы не съели. Только пару бутербродов фуршета. И, кроме того, актёры люди обманчивые… Из коротких бесед я узнал, что Омар был не чужд самым разным творческим практикам, от рок-музыки в Мехико-сити до толтеков с пейотлем. Его позабавила история моего рождения в крохотном закрытом военном городке на Урале. Кажется, что более разные места рождения сложно придумать. К счастью, театр позволяет таким встречам случаться. Его игра была мне симпатична, да и разговор тоже… Который проходил в пустом залитом свете зале в присутствии очаровательной переводчицы, которая была нужна, правда, не для переводов, а для вдохновения нашего героя, который наверняка разбил множество женских сердец.

В беседе Омар открыт, но чётко блюдёт границы. Заметно, что работа с Бруком существенно повлияла на его мировоззрение. Менее всего претендуя на актерский портрет, я всё-таки надеюсь, что наш разговор даст пищу для размышления всем любителям театра. А сам Омар ещё не раз окажется в России с новыми работами.

— В прошлом году в январе это началось.

— Ок.

— Конечно, у них есть что-то общее. У них есть что-то, что общее для всех людей. (пауза) Это потребность в общении. И это именно то, что мы ищем с Питером и Мари-Элен.

— Я изучал актёрское мастерство до того, как пришёл сюда. В Мехико в нашем национальном университете. И в работе с Питером, конечно, я должен был использовать множество моих инструментов, которые я получил в театральной школе. Но я думаю, что Питер и Мари-Элен обладают очень-очень особым… Это не «метод», но это больше… Они ищут что-то очень особое, и это, что актёр должен быть «настоящим». Многие актёры врали на сцене. И это то, что Питер и Мари-Элен не хотели делать.

— Как актёр вы можете это чувствовать. И вы знаете это. (смеётся)

— Объяснить историю?

— Вы это имеете в виду. Оу… Я думаю, что я не буду отвечать на этот вопрос, поскольку я знаю, что Питер и Мари-Элен не хотели бы, чтобы люди, которые это читают, не посмотревшие спектакль… то есть… Я не могу ответить на этот вопрос.

Переводчица (внезапно включаясь в беседу):Всем это любопытно!

— Всё в моей жизни как шрам. У меня также татуировки. Мне нравится думать про них, как про цветные шрамы. То же самое с ожерельями и кольцами. Каждое кольцо, каждая татуировка — напоминают мне что-то, что сделало меня тем, кто я сейчас есть. И поэтому я не могу забыть, кто я.

— Я?

— Да. Я также музыкант. В Мексике я играл в двух группах. Такая металлическая-симфоническая музыка. Называлась Melpomena, но я с ними больше не играю. И вторая R.I.P. Rapunzel. Такой акустический ансамбль. Я — гитарист и композитор.

(смётся) — Я могу. Можно попробовать, по крайне мере.

— Это, конечно, немного обманчиво говорить про публику вообще, обобщая. Потому что каждый человек может быть разным. Но да, очень интересно смотреть, как аудитория в разных странах по-разному что-то понимает в этой пьесе. Например, у нас есть один спектакль, но кто-то из публики понимает, что это «пьеса про внутреннюю свободу», но есть и кто-то, кто считает, что это про «сопротивление». Огромное количество интерпретаций.

(смеётся) — У меня нет ни малейших идей… (хохочет) Может быть, поскольку я лично не пытаюсь быть «каким-то другим». Я пытаюсь быть самим собой. И что-то в повседневной жизни…

— Да, абсолютно.

— Нет, это была пьеса, над которой я начал работать с парой друзей. Мы прочитали это. И мы нашли много вдохновения в работах Брука. У нас не было языка. Пьеса была не на испанском. Мы изобрели свой язык. И много опирались на Мейерхольда, его работу с телом. И также много Гротовского. И так же, как в работах Брука, у нас было «пустое пространство». Всё было в актёрах.

— Это не про деньги, дружище. (усмехается). Это про то, что ты говоришь людям. Если они будут мне платить много денег, но это в пьесе, которая говорит, что расизм — это хорошая вещь. Я не буду этого делать. Или если они будут говорить про то, что женщины менее значимы, чем мужчины… Я не буду этого делать. Это не про деньги. Это про наши собственные убеждения.

(пауза) — Я не буду называть страну, но в одной стране в нашем путешествии со спектаклем я чувствовал первый раз в моей жизни, что белые люди смотрели на меня как на кого-то другого и более низкого, чем они. И это было о-ч-е-е-н-ь сложно, поскольку это было слишком очевидно. В конце концов, я думаю, что единственная вещь, которую ты можешь сделать с этим, это не потерять свою любовь к себе и к другим. Не важно, кто они.

— Я думаю, что чудо в том, что у нас есть одна реальность. Но мы видим только одну сторону, одно лицо этой реальности. И этот акт, когда мы можем увидеть другую сторону, другое лицо — это и есть чудо. И только с магией это возможно. Или театром. Для меня это одно и то же.