Борис Павлович: «Эмпатия — все-таки профессиональное актерское качество»

«Ильхом» — совершенно особое место, оазис старого, русскоориентированного Ташкента, который был очагом мощной культуры. Это независимый театр, который власти не поддерживают, но и не давят, чтобы сохранять реноме для международного сообщества. Несмотря на то, что Марка Вайля (основатель театра, — прим. ред.) уже нет, «Ильхом» в курсе трендов. Его художественный руководитель Борис Гафуров и заместитель директора Ирина Бхарат ездят по миру, смотрят и знают, что где происходит.

Здесь полегче социальная ситуация. Алма-Ата более открытый город. Множество маленьких независимых компаний и отдельных специалистов. И люди находятся с тобой в общем поле. С ними не приходилось сложно выстраивать отношения. Они часто бывают в Петербурге и Москве. Так что тут не было чего-то такого, преодолевающего большие границы. Есть еще и определенный азиатский темперамент: в Казахстане все очень легки на подъем. Там есть такая энергия «а давайте!», которая очень здорово работает. Но ландшфат гостеатров очень унылый.

Конечно. Когда делаешь проект в Петербурге — тут Новая сцена Александринского театра, Юрий Бутусов, Лев Додин. И даже если ты с ними художественно полемизируешь, это все очень серьезные игроки. А когда противостоишь унылому костюмному театру, то поставил видеокамеру на сцену, включил — и уже прорыв. Поэтому уровень казахских независимых театров не такой грандиозный, но энергия замечательная. Хотя «АРТиШОК», у которого богатая история, на голову выше остальных и постоянно гастролирует по миру.

Алма-атинцы полны энергии и в этом похожи на Петербург середины 90-х, когда была куча каких-то вполне диких вещей. Поэтому они в инклюзию включились очень легко. Наш проект «Действие буквально» реализуют лучшие силы Казахстана: несколько человек были раньше в команде «АРТиШОКа», а руководит всем Ольга Султанова, создатель междунароного театрального фестиваля «Откровение». А ещё есть танцоры, фотографы, актёры плейбэк-театра. И эта сборная работает с группой актёров с синдромом Дауна.

Он, безусловно, живой и экспериментальный, но однородный по составу профессионалов. В этом смысле ситуация похожа на БДТ, где мы наш инклюзивный проект «Встреча» делали только с актёрами труппы и студентами «Антон тут рядом». Организовать работу в рамках существующей институции, безусловно, проще. Зато инклюзивная половина команды в Ташкенте совершенно непредсказуемая: люди в инвалидных креслах, незрячие, люди с ментальной инвалидностью.

И важно еще вот что: в Азии есть культ детства, трепет по отношению к детям, и он очень легко кореллировался в живое сочувствие. Не унизительное, как бывает у нас: «я тебе денег сейчас дам», а когда все естественно, словно так и надо было. В команде много людей с опорными проблемами, и для меня это был вызов, я никогда с ними не работал. Самое большая проблема в этом случае — передвижение, а там ничего не приспособлено. Театр размещается в подвале, сплошные лестницы. Но никакого напряжения «каждый раз придется таскать» — нет. Подбежали, подняли коляску и понесли.

Это совершенно иной уровень работы, и я своими глазами видел, как класс артиста влияет на качество контакта. В «Ильхоме» две актрисы совершенно грандиозные — Ольга Володина и Марина Турпищева — стали камертонами поиска и не могли себе позволить формальный контакт. К человеку с инвалидностью не так легко пробиться, и было видно, что у них уровень эмпатии на порядок выше, чем у молодых коллег. Но тут дело не в возрасте, а в классе. Эмпатия — все-таки профессиональное актерское качество. Речь, разумеется, об актере в подлинном смысле этого слова, а не о полученных навыках. Понятно, что такие артисты, как, например, Инна Чурикова, Алиса Фрейндлих, Владас Багдонас, — люди с высочайшим уровнем эмпатии. Именно поэтому их роли такие живые, они откликаются и узнают себя в материале любой сложности. В «Ильхоме» удалось поработать с артистами такого уровня, благодаря чему спектакль, который там сделали, получился очень глубоким по сценическому существованию. В итоге его включили в репертуар и будут играть.

Да, мне часто говорят: вот модно заниматься инклюзией. Нет, пока это все еще не так. Но это самое правильное направление механизма культуры — ты делаешь что-то общепринятым через моду. Мода на благотворительность или инклюзию сама по себе неплоха и требует максимального утверждения. Мода — это всего лишь массовое информирование. Если какой-то тренд двигается Москвой и Питером, вся Россия втягивается, как в воронку. Однако история про независимые социальные проекты пока не стала общим местом даже в столицах. Когда это случится, регионы подтянутся. Поэтому необходимо работать везде. По стране по-прежнему та же стадия энтузиастов в борьбе за огонь — в Сибири, на Дальнем Востоке, на Урале, у нас, но это люди, которые пока в изоляции, скажем так. Конечно, я не хочу сказать, что все обязаны заняться инклюзивной работой, но любопытно, что театр в наушниках стал трендом, а театр с реальными людьми и реальными проблемами — нет.