Нельзя сказать, что работы Аарона Штейнберга (1891−1975) не знакомы отечественному читателю. В России изданы его мемуары и философские сочинения. Не является библиографической редкостью и дважды выходившая в Русском зарубежье его «Система свободы Достоевского». Тем не менее «русский» период (1891−1922) жизни и творчества Штейнберга оказался в тени других представителей «религиозного ренессанса» и «серебряного века», несмотря на участие мыслителя в таких крупных проектах, как Вольная философская ассоциация (Вольфила). Что же касается «эмигрантского» периода (1922−1975), то, несмотря на его продолжительность, он оказался ограниченным двумя причинами: Штейнберг довольно быстро интегрировался в английскую культуру, а также много и плодотворно (в том числе на уровне ЮНЕСКО) сотрудничал с Всемирным еврейским конгрессом.

Поэтому можно лишь приветствовать появление нового сборника прекрасного философа. Книгу составили дневники Штейнберга, пьеса «Достоевский в Лондоне» и написанное за пять лет до кончины исследование об авторе «Записок из подполья».

Дневник показывает, что, несмотря на отход от русской эмиграции, Штейнберг оставался инкорпорирован в русскую культуру. Как на «русских», так и «эмигрантских» его страницах присутствуют постоянно (хотя и не часто) Соловьев и Брюсов, Карсавин и Шестов.

Одновременно дневниковые записи отражают напряженную рефлексию по поводу происходящих событий, которые осмысляются на религиозно-философском уровне. Вот, например, запись от 26 августа 1940 года:

«Война как Божья кара. Ставка на насилие включает как слагаемое готовность стать, частично, по крайней мере, объектом насилия. Если игра с подобного рода ставкой грех, то он в самом себе таит, по крайней мере, частично, возмездие. Возмездие за греховные дела — кара Божья. Иногда в бессмысленной гордыне полагают, что при грозящем проигрыше возможно избежать заслуженную кару путем непротивления насилию; спасают при этом, однако, в лучшем случае себя, но не свое Я, сохранив вековые строения, подвергают уничтожению тысячелетний строй… Истинно верующий тот, кто осознал себя гражданином Невидимого Града… Блаженны верующие, ибо унаследуют Землю».

Что же касается Достоевского, то взгляд Штейнберга на него очень оригинален и в чём-то парадоксален. Писатель

«не был «мистиком». Достоевский твердо верил в рациональность моральных принципов, которыми он руководствовался. Обращая внимание на мистический характер человеческого существования, Достоевский хотел придать всем отношениям между конкретными личностями, или между личностью и обществом, моральную основу, которую было бы невозможно оспорить».

Отсюда, по мнению Штейнберга, избранный писателем принцип панперсонализма: «человеческая душа, по крайней мере, потенциально, — это личность, имеющая собственную идею, душу для своей души». Штейнберг писал: «Это программа, дающая практические указания, так что, хотя в ней есть утопические черты, жить по ней может каждый, здесь и сейчас».

По крайней мере, сам Аарон Штейнберг по ней жил.