Советская художественная литература, как известно, была не только частью политического процесса, но и вольно или невольно (пожалуй, совершенно сознательно и вольно) отражала текущую публицистическую атмосферу, даже не будучи публицистичной. Упоминаемые здесь произведения советской литературы прямо указывают на историческую внешнюю угрозу Северо-Западу предвоенного СССР, географию которого до 1940 года характеризовала крайняя близость внешней и недружественной границы к второй столице страны — Ленинграду, а также традиционные для конца 1910-х и 1920−1930-х гг. политические и территориальные претензии на близлежащие к Ленинграду земли Советской Карелии (Автономной Карельской ССР в 1923—1936 гг.).

Советско-финская граница до 1939 года. Район Ленинграда

Хорошо известны из советской детской и советской драматургической литературы — хрестоматийные произведения: стихотворение С.Я. Маршака (1887−1964) «Вот какой рассеянный» (написано в 1930 году) и пьеса М.А. Булгакова (1891−1940) «Иван Васильевич» (написана в 1934—1936 годах), истинную славу которой принёс снятый по ней Л.И. Гайдаем (1923−1993) фильм «Иван Васильевич меняет профессию» (1973).

Оба произведения содержат недвусмысленные и точные указания на острую актуальную внешнюю угрозу Ленинграду и близкой к нему территории Советской Карелии, исходящие со стороны сопредельного государства — тогда и ныне — Финляндии. Однако если в образе, созданном Маршаком, угроза эта осознавалась как следствие географического абсурда — крайней близости советско-финской границы к «колыбели пролетарской революции» и, главное, крупнейшему центру советской военной промышленности и морскому центру СССР — Ленинграду, то образ Булгакова был более конкретен.

Вот как описывал географический абсурд Маршак через оптику чудака, собравшегося ехать на поезде из Ленинграда в Москву — тогда и ныне, и в дореволюционной России, — не более половины суток, ночи в целом, но нечаянно оставшегося на вокзале. Чудак не знает, что сидит в стоящем, отцепленном вагоне и предполагает, что давно, больше полудня едет и едет именно на юг, к Москве, но вопрошает окружающих его на вокзале так, что в принципе мог бы ошибочно поехать и на север.

«Что за станция такая —

Дибуны или Ямская?»

А с платформы говорят:

«Это город Ленинград».

Закричал он: «Что за шутки!

Еду я вторые сутки…»

Абсурд ситуации, хорошо понимаемый современным Маршаку ленинградским читателем, состоял в том, что в противоположную Москве сторону, на север от Ленинграда, ехать не то что «вторые сутки», но даже полдня или ночь — попросту некуда. Более того: упомянутая чудаком станция Дибуны — это окраина Ленинграда и одновременно в то время приграничная станция, находящаяся примерно в 10 с небольшим километрах от тогдашней советско-финской границы в направлении на приграничный финский город Териоки. Абсурдность поведения чудака и его уверенность, что он в реальности якобы мог ехать (нормальные для положения столичного города — в глубине страны) «вторые сутки» до границы возле станции Дибуны, по непроизнесённому, но очевидно глубоко понимаемому замыслу Маршака — должна была подчеркнуть абсурдность столь близкого, противоестественного положения границы на окраине Ленинграда.

Эту абсурдность и должна была исправить начатая в конце 1939 года Советским Союзом советско-финская война, которая для СССР в 1940-м закончилась присоединением Карельского перешейка и более надёжным отодвиганием внешней границы от Ленинграда. В 1941 году, когда Финляндия выступила союзником гитлеровской Германии в войне против СССР и приняла участие в организации геноцидной блокады Ленинграда, её исходные границы по состоянию на 1939 год позволили бы её войскам обстреливать уже не эпизодически и окраины, а постоянно и центр города.

Булгаков же в своей комедии художественно, но уже совершенно без абсурдного остранения, обнажил традиционные территориальные претензии Финляндии того времени — в проекте «Великой Финляндии» — на Советскую Карелию вплоть до Белого моря, фактическую войну за которую она вела вплоть до 1923 года и сама автономия которой была создана под давлением Финляндии как этнический компромисс. При этом Булгаков хорошо понимал, что и Финляндия до присоединения к России была шведской провинцией и что шведское дворянство составляло её правящий класс, и что вождь независимой Финляндии Маннергейм сам был шведом, не вполне уверенно говорившим на финском языке, и что наконец — в войне 1918 года, когда получившая независимость от России из рук большевиков, белая Финляндия повела истребительную гражданскую войну против своих красных (поддержанных большевиками) при определяющей помощи немецких экспедиционных сил. В пьесе Булгакова посланник шведского короля на немецком языке излагает традиционные финские претензии русскому царю на Кемскую волость русской Карелии, находящуюся на побережье Белого моря напротив Соловецких островов:

«Посол. Ди фраге фон Кемска волост… Шведише арме хат зи эроберн… Дер гроссер кениг дес шведишен кенигс рейхе зандте мих… унд… Дас ист зер эрнсте фраге… Кемска волост (…)

Дьяк. Он, батюшка, по-немецки говорит. Да понять-то его немудрено. Они Кемскую волость требуют. Воевали ее, говорят, так подай теперь ее, говорят…»

Весной 1918 года финские войска Маннергейма, строя «Великую Финляндию», уже атаковали Кемь. Но вскоре её взяли противостоявшие финско-германской коалиции английские интервенты в России, организовавшие отделение Кеми и Карелии от России (и значит — отделение всего Кольского полуострова и Мурманска), которое провалилось вместе с поражением интервентов на Русском Севере. Так Кемь стала символом расчленения России на Севере и одной из географических точек враждебной СССР «Великой Финляндии». В конце 1939 года, наступая на Финляндию, СССР создал в Териоках марионеточное финское правительство, которое вскоре было распущено при заключении мира, но которому Москва успела таки подарить значительную часть Советской Карелии: впрочем, Кемь оставив за собой.