Преображенская книга стихов

Писать рецензии на книги неплохо знакомых, а местами дорогих сердцу приятелей дело не из лёгких. Занятие это, по крайней мере, двоякое: с одной стороны, надеешься, что можно «написать всё, что думаешь», и тебя простят, а с другой, хочешь поддержать и быть вежливым.

К тому же перед нами если и женская поэзия, то очень нетипичная. Скорее преображенская.

Катина поэзия в этой книге похожа на гирлянды слов, цепочки образов, на которых можно повиснуть, отдыхать, как ленивец в джунглях занимательных косноязычий, в которых можно заплутаться, как в линиях ладони, линиях островов, линиях тетради, мне, провинциалу. Мысль начинается, но нигде не заканчивается, растекается по древу, точней, по пеньку с его годовыми кольцами, каплями дождя, кроссвордами намёков, бисерно-жемжучной болтовнёй бессознательного. Кате в меру свойственен аферизм, в меру — артистизм, в меру — афоризм. Примеры найдёте сами. Конечно, легко можно отыскать предтечу. Например, сюрреалисты с их автоматическим письмом или несколько целлофановый для русского сельского уха Целан, не говоря уже про Айги. Или Сильвия Плат (которой часто тексты почти подражают). Все они где-то рядом. Дышат в затылок. Ссылки и эпиграфы почти на каждой странице, что я решительно осуждаю. Умность, библиотечные карточки. Пыль. Залы каталога из красного дерева, золотые жуки, чёрные жужелицы шифров. Мол, мы-то знаем-понимаем. Перемигивания со своими.

Мы познакомились с Катей, когда она была с книжкой американского поэта под мышкой. У гардероба библиотеки. В сущности, подобная поэзия обречена на библиотеки, университеты, галереи. Всем остальным она почти безразлична. Недостатком до какой-то степени можно считать то, что чтение такой поэзии требует очень большой энергии. Это тяжёлая, трансурановая поэзия, чтобы началась реакция, нужна критическая масса культуры читателя и его желания эти ядра разбить, чтобы синтез смысла состоялся. Вряд ли это можно читать «с эстрады», пусть даже в варианте рэпа или видеоблога. Мне так кажется. Может быть, однако эскаваторщики читают ночами такие стихи и плачут, пока их ковш застыл над прудом с лягушкой. Под вечной луной.

В этой книге почти нет «регулярных» стихов. Много верлибров, свободных стихов, каких-то переходных форм. Ощущение, что читаешь подстрочник. Приятное, но тяжёлое иногда. Недурная проза. Можно погружаться в каждую точку, почку, которая грозит распуститься. Книга написана чуть-чуть и про кризис середины жизни, где вторая половина редко бывает лучше первой в условиях отчизны. Но есть и про Италию, с которой Екатерину связывают тесные туристические и переводческие отношения. И про сложные фантазии: от любовных (бывают ли другие) до метафизических о послесмертии, культуре, потусторонней погоде. Некоторые тексты (чтобы не сказать «стихи»), например, «Ты, ты развратила моих пчел, кормила их сахаром и молоком» — можно прочитать почти как киносценарий, настолько они написаны грубо и зримо, почти с ремарками, картинками, сценами, слайдами. Короткие куски прошлого, вспышки, детали обыденности, которые врываются в сложный и запредельно абстрактный текст. Вычурно-утончённый эротизм, тут вам и лесбийские песни, и странствия по чужим душам со шторками и без…

В каком-то смысле ныне я больше думаю про личность писателей и то, как они существуют в мире, чем про их тексты, увы. Поэты же начинающие редко признаются в том, что издают книги за свой счёт, ищут каждый свою дорогу на Парнас. Сейчас поэзия стала измеряться маленькими издательствами. Крохотными тиражами «для своих». Продвижением. В книге есть два «чужих текста». Это послесловие Владимира Гандельсмана. И не могу не упомянуть «визуального текста», иллюстраций Андрея Еделькина, который думает, что он художник, хотя в значительной степени это ему иногда и удаётся. Еделькин рисует деревья, ангелов, проституток, посуду… Может ли «наивная» живопись соседствовать с «профессиональной» поэзией. Почему бы и нет? Может быть, это главный вывод из незамысловатых уроков поэзии в том, что воображение и надежда на одушевление пошлости и невыносимости обыденности — даёт повод жить. Процитирую (чтобы не выбирать) последнее стихотворение книги, которое мне и правда очень понравилось. Как, может быть, нравится всё последнее.

И когда мы отправимся в последний путь —

Все будет так, как ты любишь, любимый —

Ни красного лимузина,

Ни девушки с маникюром,

На высоких шпильках, с накрашенным лицом,

В платье с воланами и бантом,

Ни этой сексуальной улыбки по дурацкому рецепту Назона,

О, мятный, ментоловый привкус дороги!

Я буду в драных ботинках, в пальто,

С зацепками от собачьих прыжков,

Ты в куртке — со сломанным замком,

В рюкзаке, с пятном от масла, я помню год,

Когда мы его выбросили.

О, мы даже не успеем вымыть головы!

С непросушенной головой — в дороге опасно.

Все, как ты любишь, любимый:

Пешком, с чёрными шутками мы пойдём

Ни дорогого ресторана в пути с дорогим вином

И плесневелым сыром.

Лишь школьная столовая за углом,

В который ты меня уже ждёшь

Ты скажешь мне: «Я думал, ты не придёшь» —

Как много лет назад, у входа в театр

Руки в карманах по заходящему солнцу

Свитер зеленый с оленями —

Ты боялся, что я не приду на спектакль…