Двадцатый век продолжается. Заметки киноведа не только о кино

Обложка новой книги Михаила Трофименкова выдержана преимущественно в алых тонах. И это не только отсылка к советским плакатам эпохи конструктивизма. Одна из книг Трофименкова, своего рода путеводитель по криминальным достопримечательностям французской столицы, называлась «Убийственный Париж». Новую его книгу можно было бы назвать «Убийственный XX век», хотя размах кровопролития, о котором говорит автор на сей раз, не идет ни в какое сравнение с милыми шалостями галльских анархистов, карателей из гестапо и старых добрых серийных убийц. Иными словами, кадавров на этих страницах куда больше, чем кадров.

Михаил Трофименков известен читателям прежде всего как киновед и кинокритик, но в новом сборнике он если и касается истории синематографа, то мельком, бегло, между делом. Замах автора куда серьезнее. По большому счету перед нами обобщенный портрет двадцатого века, титанический пазл, составленный из разнопланового и разнородного материала — на зависть классикам постмодернизма.

На первый взгляд (как, впрочем, и на второй, и на третий) у текстов, собранных под этой обложкой, мало общего. Статьи о феноменах массовой культуры, таких как образ неуловимого преступника Фантомаса («Изя Фантомас»); биографические очерки, посвященные политикам прошлого столетия от Троцкого до Берлускони; эссе о «культурной революции» в Китае и о режиме Виши… Соединить эти истории в один нарратив — задача почти непосильная. Единственное, что не дает книге распасться на бессвязные эпизоды, — это краткие авторские предисловия к каждому разделу («Десятилетие первое», «Десятилетие второе», «Десятилетие третье» и так далее), ну и, конечно, стилистическое единообразие всех без исключения эссе.

Любимый риторический прием Михаила Трофименкова — воспетый Умберто Эко каталог, перечень, список. В основу статьи о «Титанике» («Он утонул») положен список погибших на борту легендарного судна. Эссе о «потерянном поколении» («Поколение, которое всегда с тобой»), по сути, представляет собой перечень писателей и режиссеров, террористов и гуманистов, фашистов и коммунистов, прошедших через мясорубку Первой мировой. Очерк о Джоне Кеннеди («Зачем вы меня снимаете? Я ведь уже умер!») — каталог просчетов и достижений тридцать пятого президента США. И так далее. Честно говоря, несмотря на экспрессивность подачи, при сквозном чтении начинаешь постепенно уставать и терять нить повествования.

Между тем Михаил Трофименков умеет отбирать яркие, шокирующие, по-настоящему выразительные детали. Он, например, рассказывает, как в годы Первой мировой художники-модернисты (Жак Вийон, Андре Мара, Луи Маркуси, Роже де ла Ферне, Огюст Эрбен, Пауль Клее и другие) создавали камуфляж для боевой техники, а поэты-будетляне (Бурюк, Малевич, Маяковский) сочиняли агитационные стихи для издательства «Современный лубок». Сообщает, что на «Титанике» погибло сразу три писателя-фантаста: миллионер Джон Джейкоб Астор, автор романа «Путешествие в другие миры», Жак Фютель, создатель серии о детективе Огастесе ванн Дьюзене, обладателе супермозга, и журналист-медиум Стид, написавший помимо прочего книгу «Из Старого Света в Новый». Напоминает, что Моххамед Реза Пехлеви, последний шах Ирана, не только даровал женщинам избирательное право и санкционировал открытие иранской версии «Плейбоя», но и похоронил заживо критиков-либералов, без раздумий отдавал приказы жечь напалмом, расстреливать из пушек, вешать и поднимать на штыки бунтовщиков и политических противников. Трофименков дает обильную пищу для размышлений — но месседж тонет в бурном потоке информации, где главное и второстепенное, глобальное и локальное, неоспоримые факты и спорные интерпретации перемешиваются до полной неразличимости.

Не всем наблюдениям автора «Кадров и кадавров» стоит доверять безоглядно, порой он достаточно вольно обращается с цифрами. «По подсчетам современных историков, красный террор унес 50−100 тысяч жизней, белый — 300−500 тысяч», — пишет Трофименков во вступлении к разделу «Десятилетие второе». Между тем историки приводят очень разные цифры, в зависимости от системы подсчета и собственных симпатий-антипатий, вплоть до 1,5 млн жертв одного только красного террора. До сих пор это один из самых больных и самых спорных вопросов в истории России XX века. Единственное, в чем сходятся все эксперты, так это в том, что абсолютно достоверных, стопроцентно верифицируемых цифр мы не знаем и не узнаем уже никогда. Лишь немногие «акции устрашения» с обеих сторон документировались, да и эти отчеты по большей части бесследно сгинули в горячке Гражданской войны. Остальное — более или менее убедительная реконструкция, то есть, по сути, гадание на кофейной гуще.

И все же неиссякаемый фонтан красноречия парадоксальным образом работает на главную идею книги. Михаил Трофименков выступает решительно против любых попыток фрагментировать историю, разбить на эпохи, «прекрасные» и «ужасные», вслед за Ильей Эренбургом выделить «длинный девятнадцатый» и «короткий двадцатый» век. История — это бесконечный процесс, в котором все связано со всем, великое отражается в малом, а частное — в общем.

Кровавые ужасы XX столетия, от Вердена до Хиросимы и от Сонгми до Олимпийских игр в Мюнхене, по Трофименкову — прямое продолжение тенденций, заложенных еще в «эпоху пару и электричества». Чудовищное имущественное расслоение, непрерывный геноцид в колониях, всепроникающий антисемитизм во Франции, Англии, России и Германии, шестнадцатичасовой рабочий день, безадресный терроризм, концлагеря, расстрелы демонстраций, убийство августейших особ (нередко — при поддержке других августейших особ) — все это вошло в обиход задолго до роковых выстрелов в Сараево. Точно так же и «короткий» XX век не кончился после падения Берлинской стены: копившиеся годами противоречия не исчезли по мановению волшебной палочки, да и люди, всеми порами впитавшие воздух холодной войны, никуда не делись.

Ничто не проходит бесследно. Двадцатый век продолжается, а вместе с ним продолжаются девятнадцатый, восемнадцатый, семнадцатый… И дальше вглубь времен, вплоть до грехопадения и изгнания Homo erectus из Эдемского сада.