Макса, путь художника: из Питера в Питер через Гамбург и Вечность
Иногда судьба художника и его творчества — одна на двоих — оказывается весьма причудливой, двойная цепочка ее следов тянется через разные страны и даже исторические эпохи. В какой-то момент она неизбежно натыкается на незримую границу, за которой либо обрываются оба следа-близнеца, либо дальше вьется уже одна ниточка, порой еще более запутанная, чем первая.
Жизненная траектория Максы и ее музы не очень сложна, в ней нет головокружительных поворотов и зигзагов, она скорее напоминает очертаниями округлый «протофрукт» из ее одноименного цикла. Правда, у этого «фрукта» есть черенок — проведенные на далеком Урале детство и юность. Затем была учеба в Ленинграде, в знаменитой «Мухе», из которой вышло немало художников андеграунда. С середины 90-х жизнь Максы (творческий более чем псевдоним родился из детсадовской клички, да так прикипел, что со временем заменил нелюбимое «Любовь» во вполне официальных документах) потекла по гамбургскому счету места и времени. Было в ней разное — каждодневный творческий труд, с полной погруженностью в созерцание и борьбу с материалом, и веселые праздники, и замужество, развод, новый брак (оба немецких супруга Максы оставались между собой добрыми друзьями), множество выставок и перформансов, и, увы, тяжелая болезнь и ранний уход. И вот муза Максы вернулась в город на невских берегах одна, скруглив бока вполне созревшего диковинного плода — в виде нескольких десятков работ, выставленных сразу на двух площадках — в «Борее» и в арт-центре «Пушкинская, 10». «Борею» достались малые формы, впрочем, вполне концентрирующие в миниатюре дух творчества художника, подобно тому, как в малой ягоде «заархивировано» целое солнечное лето.
Впрочем, работы Максы не так уж и солнечны, но и не мрачны, а скорее сумеречны, слегка пасмурны и туманны. Несмотря на то, что художнице, по ее словам, было всё равно, где творить — в Питере ли или в «неметчине» — в ее графике, даже полностью абстрактной, видится что-то неуловимо питерское. Пронзительная до жестокости, ножевая четкость линий, проступающих сквозь дымку, с рассеянным в ней, как бы подразумевающимся солнцем. Плюс — ироническая и при этом несуетливая чертовщинка в лицах изображенных существ, которые вряд ли люди, а некоторые и определено не люди. А, например, сфинксы. С крыльями бабочек или еще каких эфемерных созданий. Эти сфинксы, конечно, загадки загадывают, и еще как, вот только вряд ли сами знают на них правильные ответы, а потому и не думают подвергать путников растерзанию, а охраняют их доверчивый сон от случайных кошмаров.
Сама Макса тоже представляется загадочной, словно сфинкс. Вроде бы ярко выраженный интроверт, одна только инсталляция «Купол» чего стоит — легкая, держащаяся одним напором воздуха оболочка, в которую можно зайти, чтобы побыть наедине с самим собой и чем-то нематериальным и важным. Или те же овалы «протофруктов». Или чертежная четкость процарапаных на картоне линий и педантичный порядок в мастерской. С другой стороны — до сих пор памятные в дружеском кругу новогодние праздники, организованные Максой, и почти тотальная разомкнутость того, чему полагается быть замкнутым — человеческих голов. Головы на рисунках Максы словно бы переходят в кроны деревьев, извержения небольших вулканов или воронки, в которые льется неземная мудрость.
Если говорить о графическом стиле Максы, то он родился давным-давно, еще в нищие студенческие годы, когда художнице и ее товарищам не хватало денег на металлические пластины и они делали оттиски с исцарапанных и натертых краской картонок. Потом Макса догадалась, что оригинал честнее повторений, даже считанных. Она продолжила пытать картон резцом и краской, то втирая ее в протатуированные линии, то почти полностью стирая и нанося поверх новый слой. То, что получалось в итоге, разумеется, не годилось ни для каких оттисков, но обретало собственную, самоценную жизнь.
Пожалуй, процесс сотворения этих работ был похож на то, что судьба сотворила из самой Максы — такой же многослойный палимпсест, в котором ни один слой не уничтожен до конца и сквозит через более свежие. Уральский крепкий «стержень» и мастеровая смекалка, питерская безуминка и немецкая логика пополам с мечтательностью…
Теперь вот случилась возвращение Максы Петербургу — пусть и не во плоти и на время. Куратор и вдохновитель выставки, гамбургский искусствовед Томас Зелло, открывая выставку, отметил то, что всегда поражало его в Петербурге — огромное количество людей в этом городе, так или иначе связанных с искусством, что-то делающих из любви к искусству «не делая лицо» при этом, бескорыстно и скромно. И, хотя познакомился он с Максой в Гамбурге, он знал, что художница любила оба города.
«Всегда было понятно, что она всегда обращалась в своих произведениях к ее петербургскому периоду. Это было самое важное, прекрасное для нее, завораживающее… Над удивительными, прямо-таки космическими формами, абстрактными линиями надзирает Сфинкс, тот самый загадочный Сфинкс, что в Петербурге, у Академии художеств, и эти сфинксы постоянно парят, проступают в ее творчестве».
Теперь, когда кольцо замкнулось, и у петербуржцев есть возможность попытаться разгадать загадку петербургского Сфинкса, родившегося в Гамбурге под руками русской художницы.