Рента с памяти — самый честный из видов бизнеса. Впрочем, память бывает потомственной, наследственной, даже генетической, если хотите. Книга Марка Эскела (думаю, псевдоним страдающий скромностью автор мог бы придумать себе позвучнее и одновременно попроще) «Шаббес-гой» — произведение из разряда именно таких памятников. Да-да, я не оговорился: «Шаббес-гой» это повесть-памятник. Это дань дежурному, бытовому героизму простых людей, сумевших остаться достойными звания гомо сапиенс даже при самых безобразных испытаниях, которые своенравный Господь (и, тем не менее, Барух ашем!) предназначил своим разумным и — в большей степени — не очень разумным творениям.

Кельце. Маленький городишко в Польше. Точнее, в той самой части этой возникшей после Версальского мира страны, некогда прозванной Уинстоном Черчиллем «гиеной Европы» и нацией с «генной гнилостью», которую и по сей день называют за глаза «Польска Б». То есть считают второстепенным фрагментом исторической, панской Польши. Ибо там, на периферии от Варшавы и Кракова, рядом с поляками испокон веку селились евреи и белорусы, украинцы и татары из потомков Мамаева воинства… В центре повествования, отправленного большей частью в тридцатые-сороковые годы, — судьба Лейбы Кантолинского, мастера на все руки, доморощенного мудреца и неисправимого жизнелюба. И чего только злой Рок ему не ниспослал! И гибель от рук гитлеровских садистов жены и сына, и хождение по мукам Освенцима любимой дочери Ривки, и сражения в адских развалинах Варшавского гетто… Однако самое страшное для Лейбы вовсе не это. Не страдание, принятое от немецких захватчиков, заведомых врагов, — а звериная ненависть со стороны соотечественников: вчерашних милейших соседей, в одночасье, сбившись в толпу, превратившихся в маньяков, обуреваемых жаждой горячей крови.

…4 июля 1946 года ровно в десять утра начался погром, которому суждено будет стать вехой в послевоенной истории не только еврейского народа. Поводом для начала погрома стало исчезновение восьмилетнего мальчика-поляка Генрика Блашчика. Он исчез 1 июля 1946 года, возвратился через два дня и рассказал, что его похитили коварные евреи. Дескать, спрятав его, они намеревались в ритуальных целях убить «христианского агнца». Позже в ходе расследования выяснилось, что мальчик был отослан отцом в деревню, где его научили, что он должен рассказывать (как тут не вспомнить до боли знакомое всем еще не потерявшим окончательно память и совесть россиянам так называемое «дело Бейлиса»!).

Вот как пишет об этих событиях Марк Эскел:

«…Толкаясь в узких дверях, толпа всё прибывала. Уже весь первый этаж был заполнен ревущим и беснующимся народом. И вдруг раздался громкий звук велосипедного звонка. Своей мирной неуместностью он, казалось, заглушил рёв кипящего ненавистью людского моря.

Погром замер, и в самое его горнило ворвался на своём велосипеде Станислав Вуйчек. — Панове! — заговорил он. — Панове! Нельзя так! Никак нельзя! Остановитесь! Это же ваши соседи. Их немцы убивали…

— Жалко не добили! — послышался женский крик. — Мы сейчас закончим!

— Что вы такое говорите, дорогая пани! Вы же не фашисты! Мы — поляки. Как же можно так! Если увас есть какие-то претензии, так власть разберётся. Виновных накажут…

— Твоя власть вся жидовская. Продали Польшу жидам и коммунистам! А теперь они наших детей убивают!

— Кто это сказал?! Это сказал какой-то бандит и провокатор! Таких будет судить народный суд! — голос Вуйчека осип, сделался срывающимся, визжащим.

— Что вы слушаете этого жидовского прихвостня! — выбрался вперёд возбуждённый мужчина средних лет, судя по одежде — железнодорожный рабочий.

Вуйчек отступил на шаг, но потом, набравшись храбрости, отчаянно крикнул:

— Назад! Приказываю остановиться!

В ответ железнодорожник дважды ударил Вуйчека ножом — вначале в грудь, а потом в шею. Второй удар был лишним. Длинный немецкий кинжал, с орлом на рукоятке, пробив грудную клетку, поразил сердце.

Маленький человек как-то нелепо осел и стал заваливаться набок…»

Лейба, старый боец Армии Крайовой, совсем недавно сражавшийся с нацистами, сопротивляется исступленно, защищая беременных еврейских женщин, и спасается чудом. Но гибнет, изнасилованная польскими националистами, его дочь-красавица Ривка. Выжившая в Освенциме (с этим гитлеровским концлагерем у меня свои счеты, там был заключен мой крестный отец), Ривка умирает от рук обыкновенных польских парней, в мгновение ока, словно по мановению злобной волшебной палочки, ставших озверевшей стаей.

Польская часть повествования читается на одном дыхании. Язык ароматно образен и конкретен в диапазоне от разговорной «польшизны» — польских каждодневных оборотов — до упрощенного идиша. И тут происходит, на мой взгляд, главное, для чего была написана эта книга. Не только герои оживают, но и становится очевидным: Старушка-Европа перестала быть таковой после того, как были созданы лагеря, подобные Освенциму, и уничтожение евреев в той или иной степени превратилось в государственную политику. И — не только в немецкую, к сожалению. Постыдно, безобразно, но и очевидно: как только где-либо в Европе возникает сложная экономическая обстановка, сразу вспоминают о «жидомасонском заговоре» и звучат призывы к еврейским погромам и побоищам. Так было в Испании и Польше, Литве и Румынии, Венгрии и Великобритании… Что греха таить! Только смерть товарища Сталина спасла в 1953 году еврейское население Советского Союза от коллективного выселения в не столь отдаленные регионы вроде «солнечного Магадана».

После трагедии в Кельце из двадцати тысяч евреев, живших в этом городке до войны, не остается практически никого. Более того: погром в Кельце вызвал массовый отъезд евреев из Польши, прежде всего — в Палестину, несмотря на британские заставы на рубежах будущего Израиля. Подался в Землю Обетованную и наш Лейба. Перед эмиграцией он выполнил еще одну «мицву» — доброе дело. Усыновил онемевшего после немецкой бомбежки польского мальчика Петрика, ставшего по-еврейски Пинхасом.

Вторая часть книги, как мне кажется, умышленно укороченная автором, рассказывает о пути Лейбы и его приемного сына в Палестину. И начинается нечто нескрываемо неприятное: этому повествованию не хватает того живого, вибрирующего нерва, который ощущался в описаниях времен польской жизни. Не помогают и россыпи еврейской мудрости, заключенной в прекрасных афоризмах… Ситуацию несколько спасает напряженный, драматический конец повести. Жизнь Лейбы продолжается в Пинхасе, обретшем слух и голос и ставшем израильским танковым командиром. А трагедия еврейского народа продолжается в октябре 1973 года, в кровавом конфликте, получившем от историков название «война Судного дня». Защищая новые Фермопилы на Голанских высотах, Пинхас Кантолинский, прозванный сослуживцами Поляком, героически гибнет, остановив арабские танки.

Впрочем, повесть завершается не батальной сценой — прекрасно прорисованной, надо сказать. «Шаббес-гой» (чтобы по-настоящему понять значение этих слов, надо дочитать книгу до конца) заканчивается разговором двух главных героев, больше напоминающим исповедь перед уходом в мир иной. Старый, седобородый, как библейские патриархи, Лейба говорит приемному сыну:

«Я хочу тебе сказать кое-что. Может быть, самое важное из того, что надо знать. Если твоей семье, твоей жене, твоим детям будет грозить опасность, ты должен, обязан быть рядом. Чтобы защитить их, спасти любой ценой. Ты можешь умереть сам, и они будут плакать над твоей могилой, но они должны жить. Потому что только в них смысл жизни настоящего мужчины!»

А разве это не счастье, когда в жизни есть смысл? Тем паче — в жизни мужчины…