«Испытание цветом», не пройденное до конца
Должен ли живописец воспарять к небесам, в мир чистых эмоций и философских концепций, максимально абстрагироваться от всего земного и материального, оставляя мир привычных форм студентам художественных училищ, или же у серьезной, непародийной предметности в живописи в наше время еще есть шансы? Вопрос дискуссионный. Многие так и не прибиваются к какому-то одному берегу, всю жизнь ища баланс между реализмом и абстракцией. Петербургский художник Арсен Батербиев — из их числа.
По работам Батербиева сразу можно почувствовать, что он родился и провел свои детство и юность в южных краях. А также то, что вторая область его творчества — скульптура. На его картинах не так много плодов южной природы (хотя одинокая сочная хурма, например, так и просится в рот), но упоение телесностью, вещностью, грубоватыми, крупными, почти первобытными формами привезено в холодный анемичный Петербург явно оттуда. Автор словно бы ощупывает взглядом, будто руками, всё, что переносит на свои полотна, не пишет, а лепит — крупными мазками, обобщенно, словно из тяжелой влажной глины.
Хотя на его работах есть и другие, более простые объекты, художника больше всего привлекает живая (или бывшая недавно живой) плоть в ее изобилии. Одна из излюбленных тем для его натюрмортов — рыба и другие обитатели моря. Батербиев не прорисовывает чешуек, не любуется игрой света на гладких влажных боках, очертания пойманных рыб обобщены, и тем не менее их гибкие, но неподвижные тела осязаемы.
«Рыба — это простая форма, во-первых, пластически, — рассказывает художник, — и она позволяет работать живописно. Если символически подходить, то это такое безмолвие… ну это я вообще не хочу раскрывать, это такая человеческая тайна. Самое интересное в этом, это когда люди охотятся там на оленей, то их слегка жалко, а рыба — это другое, другая среда…»
Как мне показалось, немой крик, бессильный вызвать жалость, звучит в этих «морских» натюрмортах, парадоксально соединенный с умиротворенностью. Есть на полотнах и другие существа, гораздо более живые, хотя тоже очень спокойные и погруженные в созерцание — пушистые широкомордые кошки и коровы. Все они возлежат в неопределенном, лишенном деталей пространстве картин, как и обнаженные женщины, похожие даже не на героинь Рубенса, а на «первобытных Венер». И коровы, и кошки, и женщины очень похожи. По словам Батербиева, он нарочно делает их однообразными, они отличаются цветовыми нюансами. Ведь только цвет, по его мнению, способен по-настоящему выразить эмоциональные состояния, настроение художника. Что касается коров, то с ними его связывают воспоминания детства, которые ожили совсем недавно.
«Для меня это вообще загадка. Я вот буквально где-то полгода назад их физиономии как-то увидел на фотографии. Мама моя, она же полугородская-полудеревенская, и она их заводила, она их доила, я помню… Они же очень красивые, потрясающе, одни глаза чего стоят. Я, правда, их глазами еще не занимался, но это и бесполезно, это такое…»
Художник признается, что он не верит в познаваемость жизни, а потому не пытается выразить своими работами что-то конкретное, передать какое-то послание. Он просто «отпускается», позволяет скопившемуся за годы чувственному опыту спонтанно и интуитивно изливаться на холст. Он ничего не планирует заранее, даже портрет жены получился у него совершенно случайно:
«Я работал всю ночь, она проснулась, я ее посадил, я был весь в краске, посадил и написал…»
При этом в творчестве Батербиева есть сюжеты, к которым он обращается вновь и вновь, например, трогательная работа «Сон», изображающая задремавшего у аквариума с рыбками мальчика, существует как минимум в двух вариантах. Создавая свои работы совершенно интуитивно, художник затем подвергает их анализу, осознает, что у него получилось, и часто переписывает, порой по нескольку раз в течение года.
Есть у Арсена Батербиева и работы в другом ключе, с упрощенными геометричными формами и яркими чистыми цветами. Есть и такие, где форма разбивается вертикальными и горизонтальными линиями и преломляется, словно в зеркальном шаре (таков один из его автопортретов, написанный в этом году) — к этой манере он перешел в последнее время и собирается больше экспериментировать с ней.
Можно заметить одну особенность — давая в эмоциональных ощущениях телесность окружающего мира, художник избегает пристально вглядываться в лица, кроме, разве что, своего собственного. Его автопортреты тоже загрублены и по форме, и по цвету, но вполне узнаваемы и интересны, так что дело не в неумении. Присуща ему и ироничная наблюдательность в восприятии человека, вполне выразившаяся в представленном на выставке диптихе «Мужчина и женщина», граничащем с шаржем. И всё же и тут преобладает «природно-плотский» взгляд, выразившийся в весьма прозрачной символике атрибутов разнополых фигур — курице под мышкой у женщины, ружье в руках мужчины и шляпе на его голове, как символе главенства и власти. Некоторым другим человеческим, особенно женским, фигурам и вовсе не повезло — у них нет не только лиц, но и голов.
По некоторому размышлению, работы Батербиева при всей их «плотности» и «тяжести» нельзя в полной мере отнести к реалистической и предметной живописи. Это в большинстве своем абстракции особого рода, несущие сугубо эмоциональный заряд, лишенные любой иной смысловой нагрузки. Даже названия работ чисто описательны и механистичны — такие мог бы дать и оценщик в художественной лавке. В отличие от обычных абстракций, форма здесь не разлагается полностью на геометрические элементы и цветовые пятна, она остается целостной, но это лишь видимость предметности. Значение имеют лишь транслируемые эмоции и чувства. Сложно сказать, к чему ближе такое лишенное мысли восприятие жизни — к медитации буддистского монаха или к ленивому взгляду на мир отдыхающей кошки или коровы. Но, без сомнения, и оно имеет свою ценность — ведь далеко не одними же умственными концепциями жив человек…
Есть ощущение, что, несмотря на достаточно зрелый возраст, художник не оставляет поисков и продолжает учиться. Может быть, потому некоторые его работы напоминают учебные этюды, где исследуются цвет и форма, а некоторые можно счесть и прямыми подражаниями манере фовистов, о преклонении перед которыми, а также перед творчеством Сезанна, Батербиев с удовольствием говорит. Поиск продолжается, и вполне возможно, количество создаваемых и переписываемых работ перейдет в совершенно новое качество. Так или иначе, творчество художника при всей его, может быть, нарочитой, простоте, явно не является чем-то проходным и скучным. При всех поклонах учителям, у него есть собственное узнаваемое творческое лицо — пусть даже у некоторых его моделей лица отсутствуют.