Бульдозером по Робин Гуду
Элисон и Питер Смитсоны, манифестировавшие «новый брутализм» в 1955 году, стоически подводили послевоенное архитектурное сообщество Запада к честной архитектуре для народа, а сам народ — к повышенной культуре быта. Никакого перерасхода средств и материалов, никакого «фасадничества» и слепой работы под старых мастеров. Подход пары, отучившейся на зодчих в 1940-е, состоял из критического осмысления деятелей «героического периода» архитектуры — 1920х, в частности Ле Корбюзье, обратной связи на североамериканский промышленный дизайн и рекламу, использовании работ социологов Майкла Янга и Питера Уиллмота о семье в индустриальном обществе. Смитсоны носили то, что шили сами, и умели эффективно рассказывать о волнующем их, находя резонансные и наглядные формы выражения.
Бескомпромиссностью, порой доходящей до внутрицехового экстремизма, супруги натурально взбудоражили послевоенную Британию и мгновенно стали авторитетами среди её архитектурной молодёжи. Своими конкурсными проектами и вклиниванием в международную архитектурную повестку они практически возглавили европейское движение к новой архитектуре, сделав Британию её авангардом.
«Мы рассматриваем архитектуру как непосредственный результат образа жизни» — Смитсоны.
Образ жизни послевоенной Британии был незавиден. То здесь, то там в Лондоне и других ведущих городах — руины от бомбёжек Второй Мировой, разнородный дефицит. На внешнем поле — потеря колоний и былого имперского влияния. Однако правительство всё-таки старалось субсидировать строительство социального жилья. Это был шанс для Элисон и Питера создать и построить новое поколение жилища для британского рабочего класса. Не точечную застройку, но комплексы, где всё продумано, от общего плана территории до дверной ручки. Сейчас бы мы назвали это «экологическим подходом».
К несчастью, в настоящее время единственный построенный большой жилой комплекс Смитсонов — Robin Hood Gardens, сданный в эксплуатацию в 1972 году в индустриальном портовом районе Лондона Popler, уничтожен уже наполовину. Интеллектуальные круги оказались бессильны, несмотря на то, что кампанию за сохранение возглавила и вела с 2008 года до самой своей смерти в 2016 известнейшая архитектор современности Заха Хадид, называвшая комплекс «своим любимым зданием в Лондоне». Как и везде, безликий коммерческий девелопмент взял верх, и в середине лета 2018 года будет окончательно снесён западный корпус, в то время как восточному отведено не более двух лет существования ввиду нежелания 30 домовладельцев и арендаторов покидать свои жилища.
Чем же столь примечательны «Сады» и почему их постигла незавидная участь остаться лишь преданием и полулегально спасённым прямо с площадки сноса сотрудниками Victoria and Albert Museum трёхэтажным «вырезом» здания высотой в три этажа?
В первую и главную очередь интересен социальный подтекст. Смитсоны пробивались с проектом рабочего микрорайона долго и тяжело, через ряд конкурсов, начиная с конкурса на застройку Golden Lane — квартала, погибшего от нацистских бомбардировок. Однако в центре Совет Большого Лондона предпочёл их проекту более тривиальный, за авторством Питера Чемберла, Джеффри Пауэлла и Кристофа Бона, аккуратно перенесших во множество разноликих жилых корпусов наработки Гропиуса и Корбюзье наряду с прочими клише «героического периода». Примечательно, что позже рядом с Golden Lane Estate возник также государственный Barbican Estate, но ориентированный уже не на рабочих, а на формировавшийся в 1970-е «средний класс».
Смитсоны же, идя собственным путём и ведя за собой «сердитых молодых людей», несомненно были под влиянием марсельского дома Корбюзье «Юните д’Абисьон», (кстати, также построенного по госконтракту, для беднейших слоёв), но подошли к нему критически. В первую очередь пара избавилась от идеи «улицы-интерьера» и не стала поднимать корпуса на пилоны. Корбюзье предполагал, что и высвобожденная под объёмом здания поверхность, и огромный внутренний «проспект» в центре здания станут центром притяжения населения, но реалии оказались несколько иными, и людской трафик в этих зонах оказался ничтожным. В отличии, например, от трафика на плоской кровле здания, на которой разместились детская и спортивная площадки, бассейн, форум и занятный крытый павильон. Элисон и Питер дали проекту Golden Lane не «улицу-интерьер», а воздушные улицы-палубы, выполняющие роль холлов — легкодоступные и беспрерывно опоясывающие лицевые фасады корпусов. Эта же идея перетекла и развилась в проекте Robin Hood Gardens десять с лишним лет спустя.
Во-вторых, это памятник нового брутализма ещё как этики, а не эстетики. Хотя за время с конкурса на Golden Lane и начала монтажа «Садов» (начало 1950-х — конец 1960-х), понятие «новый брутализм» успело сначала переусложниться, а затем канализировалось до статуса стилистического диалекта, причём выходящего из моды на Западе и входящего в строительную моду СССР и стран социализма. Тем не менее «Сады» — это хоть и припозднившийся, но подлинный канон брутализма именно как этического притязания на новый образ жизни для простых людей в многоэтажках.
Корпуса Golden Lane были линейными и примыкали друг к другу под прямым углом. В «Садах» же два корпуса с одной стороны змееподобно зафиксировали естественные пути пешеходов, которые были предварительно изучены, исходя из реалий района Popler. С другой же — они поставлены в виде ладоней, бережно защищающих собой «зону, свободную от стресса» с искусственным холмом высотой в два этажа, озеленением и детским городком, с малыми архитектурными формами и применением монументально-декоративного искусства.
Вход в квартиры — с «палуб». Им придавалась функция сродни высотному аналогу улиц организованной малоэтажной застройки, построенной в рамках всё той же программы государственного жилья. На них было должно играть детям, общаться жильцам, сновать почтальонам и молочникам. Ширина в 3,2 м вполне позволяла событиям происходить параллельно и безболезненно. Входы в жилища — малогабаритные квартиры, или двухэтажные «мэзонетт» — были сделаны друг против друга в углублении, которое задумывалось эрзацем лужайки перед загородными домишками, куда жильцы могут поставить кадки с цветами и прочие атрибуты уюта, делая общественную зону уютным продолжением квартиры.
«Невозможно, чтобы каждый человек строил свой собственный дом. Архитектор должен предоставить человеку возможность сделать из квартиры свой дом и из мэзонетт (квартира в двух уровнях) свое жилище…» — Смитсоны.
Двусветные (два окна друг над другом) мэзонетт были реализованы в марсельском доме Ле Корбюзье (1952), похожим образом встроились в многоэтажный каркас традиционные японские домики в токийском «Харуми» Кунио Маекавы (1958). «Собственный дом», встроенный в многоэтажный каркас — это обязательный элемент того, что называется «хабитатом». Равно как и вариации на тему так или иначе встроенных в здание улиц. Мэзонетт — в виде двухуровневых квартир и двусветных мансард-мастерских, венчающих завершения жилых корпусов, нашли воплощение и в московском «хабитате» на 22 000 человек — ОПЖР «Северное Чертаново». Там же были реализованы и встроенные улицы — в виде гигантских вестибюлей и коридоров, воздушных остеклённых переходов между жилыми корпусами.
Получив участок под застройку в отрезанном от остальной части квартала участке, посреди индустриального района и двух оживлённых шоссе, Смитсоны сделали всё, чтобы минимизировать стресс от проживания в подобном месте. «Шумное к шумному» — гостиные выходят на шоссе и «палубу», в то время как кухня и спальни — во двор, «зону, свободную от стресса». Квартиры расположены по всей ширине корпуса и имеют окна на обе стороны. Мама может приглядывать за детишками, играющими на «палубе», с кухни. Со стороны шоссе жилища защищены уникальными шумозащитными экранами под стать общей стилистике, и при этом не сплошными, а искусно разрезанными для пропуска света при движении вдоль. Автомобили спрятаны в специально срытую часть под корпусами и не пересекаются с людьми. В этом микрорайоне удалось соблюсти пластическое разнообразие без чередования с башенными корпусами, как это сделали в реализованном варианте Golden Lane. Горизонтали «Садов» дарят визуальное разнообразие в любом ракурсе.
Важно отметить, что на ряду с продуманностью общего Смитсонам удались и частности. Каждая квартира оснащена встроенной мебелью и массой любопытных деталей, как, например, окна, открывающиеся таким манером, чтобы не пускать шума и пыли, но по мере возможного — свежесть. По бокам от окон — выступающие пилоны шумозащиты. Жилища оснащены санузлами, спроектированными Элисон Смитсон и Кристофером Вудвардом. Общественные зоны частично декорированы красным деревом и имеют скруглённые углы везде, где можно задеть за стену. В отношении стандартной комплектации жилища, где многое уже включено, комплекс на удивление напоминает свою ровесницу — токийскую капсульную башню «Накагин», о которой мы давали материал. Причём очень вероятно, что на собственно капсулы Кисё Курокаву вдохновил концепт ранних Смитсонов — «Дом Будущего» 1956 года. Особенно это видно в части решения санузлов.
Однако капсульной башне, видимо, суждено остаться, в то время как Robin Hood Gardens сносится буквально в эти минуты. Комплекс появился в сложные для Британии и Лондона времена — период экономического спада в Ист-Энде, когда разразились расистские беспорядки и расовая напряженность. Ещё до сдачи в эксплуатацию супруги-архитекторы сделали фильм «Smithsons on Housing», адресованный будущим жителям «Садов». И если в первой части они с энтузиазмом последовательно раскрывали позитивность замысла:
«Это максима. Демонстрация более приятного образа жизни в старой промышленной части города. Это модель нового способа городской организации, которая может показать, какой замечательной может быть жизнь даже здесь» — Питер Смитсон, начало фильма «Smithsons on Housing»
Но в последней трети фильма тон Смитсонов сошёл на откровенную депрессию, приводя в пример безответственность населения за всё, что находится вне их квартир и предвидя вандализм даже в свежесдаваемом комплексе. Сокрушаясь о грустной тенденции того, что, с одной стороны, архитекторы обязаны идти впереди разрушителей, неустанно стараясь повышать культуру горожан через улучшение быта, обозначая проблемы хотя бы чтобы отстаивать свою мечту. Но, с другой, то, что на фронте борьбы за культуру остаются одни лишь архитекторы — показывает провал государственной социальной политики.
Превосходная комплектация Robin Hood Gardens, в том числе вне личных пространств, даже вызывала такие отзывы:
«Один человек сказал нам на стройплощадке, что то, что мы пытаемся сделать — слишком хорошо для людей, которым предстоит здесь жить. Мы не считаем приемлемым это «слишком хорошо», — Смитсоны.
Почему же над концептуальными жилыми комплексами второй половины XX века вечно висят разнородные угрозы? И башня Накагин, и «Сады Робин Гуда» и даже московский ЖК «Лебедь» того же 1972 года — это функциональные памятники своего времени, во многом актуальные и поныне. Но все эти здания нуждаются в регулярном обслуживании, хотя бы каждые 15 лет. В Накагине даже была заложена эта возможность — просто брать и менять капсулы каждые 25—30 лет, отсоединяя старые и присоединяя новые. Увы с обслуживанием не слишком задалось. Это предвидели в 4-м поколении советского индустриального домостроения, давая зданиям целые командные пункты с индикациями неисправностей (например, дом на московской улице Алабяна, или уже упоминавшийся ОПЖР «Северное Чертаново»). Но на Западе к обычному невниманию при эксплуатации от низов исходила ещё и всеразрушающая волна вандализма, постепенно обваливая образ здания до нелестных эпитетов. А от обесценивания идеи — один шажок до сноса. Марсельский Дом Корбюзье прекрасно рекламируется и стоит. Вот только его население — не рабочие, для которых он строился. «Юните д’Абисон» стал фетишем городской интеллигенции. В садах Робин Гуда с нею не задалось, он был ориентирован на рабочие низы. С 2011 года доля государственного жилья в Великобритании неуклонно падает. В реновированном уплотнённом квартале не будет «зоны, свободной от стресса», с холмом. Там будет 1575 квартир вместо 252. Но ни одна не будет дана на социалистических условиях, подобных тем, на которых въезжало в «Сады Робин Гуда» поколение первых жильцов.