Хочется вновь стать наивным литературным подростком, студентом, пить с вами кофе в редакции, говорить о поэзии и литературе. Обычно я избегаю писать про книги знакомых, тем более почти учителей, слишком сложно сохранить даже подобие объективности. Но тут я наткнулся на второе издание вашей книги и подумал, что не могу же я постоянно бегать от того, что действительно меня волнует. Напишем же рецензию в жанре письма. Я живу нынче на Невском проспекте в основном. Старательной жизнью разночинца. Работаю в боевом-листке «Регнум» с неоднозначной репутацией, но оказалось, что они единственные, кто хоть как-то протянул мне руку помощи. Это так просто всё на самом деле и грустно. Петухи и соловьи, вороны и ястребы, бройлерные курицы и павлины — весь набор птиц кружится вокруг разных кормушек. Или подыхает с голоду. То, что доносится до меня из вашего академического мира, куда я так и не попал, — кажется катастрофой и верхом униженности.

Litural.ru
Юрий Казарин

Ближе к книжке.

Мне кажется, что это прелестная в своей нелепости книжка. Это и понятно. С одной стороны, она написана доктором наук, пусть и провинциальным, с рабфаковским и деревенским прошлым, но с другой стороны, — стареющим поэтом. Написана о невозможном и невыразимом. На границах лирических отступлений, обид на мир, научных и философских выкладок. Биографии. Интересно, что книга сделана как бы про других поэтов. Десятки воззрений на природу поэзии. Личных попыток её определить. Поэты, среди которых, если я не ошибаюсь, нет, например, Маяковского, несмотря на его хрестоматийное «Как делать стихи». То есть сам выбор этих десятков поэтов — показателен. И очень интересен. Что-то говорит и о вас… Вообще я заметил, что вам близка роль «составителя-комментатора». Несколько ваших антологий. Первого и последнего стихотворений. Сейчас книжка о взглядах поэтов на поэзию. Конечно, пока я читал её, то перечитал большую часть ваших стихов. И даже мемуарной прозы. Об армейских тюрьмах и так далее. Жуткие тексты. Совсем для меня — хлюпика — незнакомый мир. Несколько раз почти плакал то ли от малахольности, то ли от грусти, то ли от жалости к себе, то ли от жимолости в навсегда прошедшей молодости… Вспоминается юность. Опорный край державы. Урал. 90-е. Самый конец, начало двухтысячных. Нищета. Сталинский ампир, сирень, героиновые проститутки в белых джинсах на перекрёстках, растерянные провинциальные профессора, надежды на золотою если не медаль, то латынь, или хотя бы теплынь июня, вечные вокзальные шашлычные, мимо которых нечего даже взять с собой в автобус, кроме поэзии в потёртой сумке, как смелости сделать что-то частное важным, право — одиночек и сумасшедших настаивать, что в этом мире общих мест ещё бывает что-то другое… Вы были одним из очень мне сильно помогавших.

В книжке — увы — есть опечатки (в том числе, что особо грустно, в поэтических текстах), кроме того, часто вы отходите от строгой буквы науки — например, путаете скорость света. Но, вероятно, что для поэта она вполне может быть какая-то особая. Может быть, всё и начинается с того, что путаешь стороны и скорости света… Как быть научным и при этом говорить о предельно личном, если вообще выразимом в словах? Недурная интрига для книжки. Сам я стихи писать бросил. Месяц назад. Временно. А может быть, навсегда. Толку от них мало. Молока и мяса не приносят. Да и заметил, что стал себе скучен, а как измениться, полинять, найти что-то — не знаю. Иногда я (при всей разности наших характеров) замечал что-то бесконечно похожее в ваших мемуарных текстах, вроде сцены, когда ваш отец выбрасывает ваши пластилиновые игрушки в окно… Вообще истоки душевных шрамов оказываются часто не столь уж разными. Вечное кружение вокруг детства. Мальчик со свистулькой. Гениальные ваши стихи.

Вообще, сложно говорить про такую книгу, особенно потому что мало кто её прочитает. Хотя она того, безусловно, стоит. Книжка о мучениях учёного-поэта. Который живёт в нынешней России. Придумывает себе мир, «думает стихи», рыбачит, публикует прозу и поэзию. Исповедуется в записках. И главное, что для читателя открываются другие имена. Это ли не счастья для непосвящённых, пусть я навсегда останусь провинциальным вундеркиндом-недоноском с тщетными порывами завоевать город и мир… Но и это тоже про поэзию. Про первое знакомство с чужими стихами. Я помню очень многие ваши стихи почти наизусть. Часто случайные. Вроде «батареи парового отопления поют». Моё первое знакомство с гласными и пением батарей в стихах. «Унесло с балкона майку», «Червонец русский на снегу / а я заплакать не могу». Только в ваших прозаических текстах я узнал о том, что эта строчка родилась в разговоре с другой знаменитой строкой: «красный фонарик стоит на снегу». Иного поэта. Мне кажется, что это самое ценное. Честный разговор изнутри поэтического ощущения жизни, которое так редко оказывается осмысленно.

Не мне судить о том, зачем вам столько предисловий к чужим книгам и так ли уж вы искренни в оценках и литературной «политике». Где и как вы лукавите. Насколько оправдано наукообразие и мат ваших ранних прозаических заметок. Оставим это иным разоблачителям. Но я думаю, что издание подобных книг — невозможных, но интересных — это прекрасно. В конце концов, может быть, только в этом спасение, в погружении в чужую поэзию, поэзию вообще, которая всё меньше нуждается в словах. Но я думаю, что ещё пока они нужны. Как деревья и изморозь, и память о прошедших любовях. Как стихи. И даже их ритмические схемы. И зачёты в зачётках. Мне кажется, что эта книжка стала одной из самых интересных книжек о поэзии, которую я читал, при всей её «неровности» и «противоречивости». В ней есть и то, что интересно историкам литературы, и филологам, и «любителям поэзии». И ненавистникам её, к которым я всё больше себя причисляю. Ненависть к поэзии. Простите за пошлость рецензии-письма. Остаюсь вашим преданным читателем и, надеюсь, немного другом и бывшим аспирантом. В Петербурге всё примерно так же, как всегда. Мёртвые звёзды горят над заливом. Душным летом весёлые пьяные туристы ходят по набережным. Любовники воркуют у памятников. Все чего-то ждут. Красивые дома радуют провинциалов. И совсем непонятно, как жить. Иногда я просыпаюсь посреди ночи от поэтической строчки, но вскоре засыпаю вновь в тишине.

И тишина кажется невыносимо прекрасной.