Белки в колесе в ожидании чуда: кинопьеса про играющих в жизнь и смерть
Наверное, только режиссер, прочно вписавший свое имя в историю кинематографа, может позволить себе снять настолько вальяжно, барственно «скучный» и, если можно так выразиться, некинематографичный фильм. В конце концов, театральная публика и публика, наполняющая кинозалы, — множества хоть и пересекающиеся, но отнюдь не совпадающие. Завсегдатаи кинотеатров, сев на место и уставившись на экран, ожидают увидеть на этом экране если не бешеные погони и спецэффекты, то, по крайней мере, какие-то монтажные изыски, фокусы со временем и пространством, в общем, что-то отличное от реальности или того, что можно поставить на сцене. Этакое измененное состояние сознания, его расширение или сплющивание — то, ради чего обычно берутся за камеру. Не для того, чтобы просто снять крышку с чьей-то жизни и наблюдать ее as it is, разве что немного подсветив объекты наблюдения неестественно теплым, сливочным, словно бы вечно предзакатным светом — как на старых-старых открытках. Потому-то в темных рядах то и дело вспыхивают экранчики смартфонов, освещающие лица заскучавших зрителей совсем другим светом — холодным и четким сиянием современности, где не принято зря терять время. Вот только теплое пляжное солнышко на экране обманчиво и не греет. Если не отвлекаться, а все же смотреть, постепенно начинаешь чувствовать озноб — по контрасту. И понимать, что не все так просто в этой нарочито незатейливой и по-курортному тягучей истории.
В общем-то Вуди Аллен не обманывает своих зрителей, он «честно» предупреждает, что собирается предложить им именно пьесу, причем старомодную. Из старых-добрых-романтичных 50-х. Все действие которой пройдет под сладко дурманящие голову мелодии тех времен. Кружение каруселей, электрически лампочки, воздушные шарики, вкус сахарной ваты… Вот только незатихающие выстрелы в тире напоминают о чем-то, притаившемся за пределами расслабленного уик-энда.
Впрочем, как раз героям фильма-пьесы, в отличие от массовки, расслабляться не приходится. Там, где другие отдыхают, они живут и работают. В море они не купаются, а разве что рыбачат с набережной, чтобы поймать себе ужин, или смотрят, как купаются другие, а от вечного чужого праздника у них болит голова. Они словно неприкаянные серые зверьки, устроившие себе гнездо под Колесом Чудес, но без естественности и инстинктивной самодостаточности четвероногих и хвостатых. Они люди, а потому, когда им плохо, они врут и притворяются — порой свято веря собственной лжи. Они — все четверо — актеры, играющие свои роли. Джинни в великолепном исполнении Кейт Уинслет, когда-то имевшая отношение к настоящему театру, не пытающемуся прикидываться жизнью, иногда это почти понимает.
Впрочем, не до конца. На самом деле, она не только актриса-неудачница, играющая официантку, но и официантка, играющая бывшую актрису. Среди других вещей, в которые она играет, любовь и чувство вины. Живая без любви, она так часто рассказывает о былой любви и измене, что закрадывается сомнения, а была ли на самом деле эта любовь и эта измена? Ведь это как-то странно — так ни разу и не поинтересоваться судьбой бывшего любимого супруга и только придумывать о нем какие-то ужасы. А если у него давным-давно есть новая жена и детишки и он, не дай бог, счастлив?! Тогда получится, что и терзаться виной как-то нелепо, ну, а чем же тогда жить и чем оправдывать серость этой жизни? И она снова изменяет и снова губит — не для того ли, чтобы не иссякали и не тускнели поводы для красивого самобичевания? Трагическая роль — мечта любой актрисы…
Ее нынешний муж Хампти тоже играет. В перебивающегося как-нибудь, но всем довольного и не привыкшего ныть увальня. Этакого настоящего мужика, каких много и в отечественной глубинке (иногда Джеймс Белуши в этой своей майке и со своими сложными отношениями с выпивкой кажется до боли родным). Он лениво и основательно болтает с приятелями обо всем том, о чем говорят мужчины, а когда кто-то распускает язык по поводу домочадцев женского пола, может и поучить пошляка уму-разуму. Вот только сцену его благородного гнева некстати (а на самом деле вполне гениально) закрывает от зрителя опора моста. Не было ли это лишь игрой его воображения? Еще Хампти играет в отца. В оскорбленного и покинутого отца. В великодушно прощающего отца. В заботливого отца. В безутешного отца. Но переходы между этими состояниями так внезапны, а они сами так мимолетны и преходящи, что понятно, что это всего лишь рябь на воде. Только иногда из глубины этих вод всплывает рыбина страха и беспомощности, настоящая акула, которую не выловишь и не изжаришь, и которая вечно подстерегает.
Роль Кэролайн — роль охотницы и дичи в одном флаконе. Великовозрастная девочка в вечном «активном поиске» — не из любвеобилия, а потому что флирт — это так романтично и увлекательно, а женщина обязательно должна найти сильного и харизматичного мужчину, чтобы обвиться вокруг него. Неудачный выбор делает ее объектом совсем другой охоты, но она и тут не оставляет любимой роли, устраивая кастинг всем окружающим нестарым носителям брюк. При этом, совсем как глухарь на току, она не осознает, что вновь стала центром катастрофы.
Пожалуй, из всех актеров наиболее честен спасатель Микки. Он один в полной мере воспринимает жизнь как театр. Как ему кажется, он отлично устроился, заполучив самую выгодную роль в спектакле — драматурга. Хотя он то и дело кокетничает с судьбой, с готовностью склоняя перед ней голову, понятно, что он на самом деле считает себя почти богом — этаким восточным божеством, наблюдающим со стороны за суетой сует. Что может быть для этого лучше спасательской вышки? Он непринужденно срывает цветы удовольствий, а когда приходит время делать выбор, с легкостью полагается на чужое мнение. Он драматург, но не режиссер, в жизненном танце он не ведущий, а ведомый, и это ему нравится — ведь ни за что не нужно отвечать. Он, кажется, немало удивлен, когда его артистичные порхающие движения вызывают какие-то непредусмотренные и безрадостные последствия.
Есть в этой пьесе и единственный зритель — Ричи, сынишка Джинни. Он еще мал, но спектакль уже опротивел ему до самых печенок. Он уже не может выносить бесконечно повторяющихся рассказов матери о прошлом и попыток непутевого отчима быть отцом. Из домашнего ежедневного театра он то и дело сбегает в кинозал, пытаясь убежать от фальшивой реальности в экранную правду. Пистолет гангстера для него еще один символ подлинной… если не жизни, то хотя бы смерти. Ему нестерпимо холодно там, где играют в любовь, понимание и заботу, а порой даже и играть не пытаются. И он разжигает костры — с той же целью, с какой разжигают их застигнутые зимой путники — попробовать согреться и выжить. А может быть — безмолвно позвать на помощь. Чтобы потом, не дождавшись помощи и оскорбленно отвергая ее суррогаты, бежать по пустынной улице мимо лавки гробовщика…
«Колесо чудес» — еще одна картина в ряду многих фильмов о злокачественной нелюбви, выходящих в последнее время (хорошо бы не в последние времена!) один за другим. Как и в «Хеппи-энде» Михаэля Ханеке, сердечный порок взрослых калечит и губит детей. Но Вуди Аллен добавляет к невеселой картине свои краски. Во-первых, он безжалостно разрушает привычную идеализацию 50-х. Разумеется, «Колесо чудес» — не монструозный «Субурбикон», тут все куда мягче. И все же и тут нынешние проблемы предстают не каким-то новомодным поветрием, а недугом, имеющим глубокие корни. Очень сильно запущенным, а потому почти смертельным. Во-вторых, режиссер препарирует и другие пороки, прежде всего ложь, привычку лгать другим и самому себе, бесконечно вращаясь в колесе неправды, иллюзий и самообольщения. У колеса этого, как и у колеса нелюбви, одна ось — эгоцентризм. Все герои фильма, даже заботясь о других или признаваясь в любви, думают только о себе. И врут, врут, играют роли, чтобы обелить себя — или очернить себя, дабы возвыситься театральным страданием — или же унизиться и так или иначе продержаться еще немного в бессмысленном беличьем беге по кругу.
И все же, хотя с колеса обозрения видно гораздо дальше, чем с вышки спасателя, фильм, как и многие другие из того же ряда, не дает никаких рецептов. Это отсутствие рецептов и надежд весьма прозрачно символизирует опустевшая вышка в финале. «Будет гроза», то и дело повторяют герои фильма. По всей видимости, человечеству предстоит выбирать между потопом и пожаром. Или все-таки есть нечто третье?..