Проблемы японской реновации

Слухи о возможной «реновации» капсульной башни Накагин 1972 года, авторства Кисё Курокавы, муссирующиеся вот уже 10 лет, всё это время вдохновляют мировое архитектурное сообщество на ревизию наследия метаболизма. Архитектурная история и критика не стоят на месте. Значимые архитектурные концепты недавнего прошлого наконец вполне систематизированы, пора рассматривать их идейное содержание. Жизнеспособность передовых архитектурных замыслов послевоенного мира преодолела узость рассмотрения строго в контексте своего времени и условий и начинает равноправный диалог с нашим настоящим и будущим.

Как и многое из того амбициозного, чем был богат послевоенный мир, метаболизм не завоевал людской быт, хотя рождался именно глобальным притязанием. Притязанием на то, чтобы хаос жизненных циклов городов был наконец изучен и как-то направлен. Пережившие войну японские вундеркинды отринули технологичную статику модернизма и попытались наложить биологические процессы на городскую среду. Это породило как планы целых городов, так и проекты отдельных зданий.

Капсульная башня стала одним из всего нескольких реализованных архитектурных произведений метаболизма. Она воплотила в себе не только всё манифестированное группой метаболистов на всемирной конференции дизайна в Токио в 1960 году. Жилые капсулы, ориентированные на «современных кочевников», homo movens, своим маркетингом, технологией и дизайном вывели сооружение далеко за рамки просто здания, скорее напоминая изделия японского автопрома, который отмечал начало 1970-х победами над Детройтом на его собственном поле. Цена за капсулу варьировалась от $12 300 до $14 600, в зависимости от набора опций. Всего предлагалось восемь типов капсул, покрытых толстым слоем глянцевого лака снаружи с тёмным или светлым решением интерьера. Высшая комплектация имела полный мультимедийный набор от корпорации Сони и физическую форточку. В комплект всех 144 капсул входила пластиковая уборная, специально спроектированная мебель, встроенный в остекление вентилятор на весь диаметр плексигласового окна, любопытные пропеллерообразные жалюзи и даже такая мелочь, как зубная щётка. Под «современными кочевниками» Курокава и директор компании-застройщика понимали представителей международного и местного бизнес-сообщества, которым по роду деятельности был нужен центр Токио, в графике которых доминировала работа, а дом сводился к роли восстановительной площадки. Не имея одного постоянного жилища, будучи в разъездах, подобная аудитория могла вращаться между небольшими персональными жилыми ячейками в разных необходимых им местах. Идея сработала, и капсулы были раскуплены всего за полгода. Монтаж занял год.

Используя новейшие строительные технологии, башня воплотила собой высшую степень японской состоятельности и независимости от других культур. Капсулы собирались в 450 километрах от Токио компанией, занимавшейся судостроением и железнодорожными вагонами. С высокой весовой культурой, на стальном каркасе и со стальными панелями, комплектуясь всей начинкой ещё на производстве, капсулы доставлялись к двум несущим стержням спецтранспортом и после подъёма краном и крепления к одному из двух стержней четырьмя высокопрочными болтами подключались к коммуникациям.

Как и предыдущий проект Курокавы — временный выставочный павильон косметической фирмы Такара для выставки в Осаке 1970 года, который так вдохновил заказчика жилой башни, директора компании НакагинТорицо Ватанабе, башня была призывно недостроенной, намекающей на возможность роста в высоту. Как и «Бьютилион», башню составляли капсулы. Только не закреплённые внутри пространственного каркаса, а примыкая к ним снаружи. Капсулы павильона имели маркетинговое назначение — ярко и гармонично демонстрировать косметическую продукцию. После Накагина Курокава возвёл ещё один объект в Осаке, на сей раз — постоянный. Аналогичную размерности Накагина башню Сони, для тех же, что и у «Бьютилиона», задач — демонстрации продукции в стилистически увязанных с нею капсулах. Но торговые центры — не новый быт, потому они далеко не так интересны, как жилая башня, которую можно мысленно примерить на себя.

Конструктивно в башню был заложен запас прочности на 100 лет, капсулы были запроектированы сменными. Любую из них можно отстыковать от несущего стержня и заменить на полностью новую, без помех соседям. Интересно, что замена капсул, с точки зрения архитектора, должна была происходить не столько по мере их износа и морального устаревания, сколько от стремительно меняющегося образа жизни. Кисё определил шаг замены в 25−35 лет.

Курокава интерпретировал все циклы архитектурного метаболизма одним зданием. Концепция предполагает постоянные элементы — мегаструктуры и движимые элементы — более мелкие ячейки. Постоянные элементы капсульной башни — два стержня, стилобат с офисом компании-застройщика и подразделениями обслуживания, двигающиеся элементы — 144 капсулы. Проект на деле продемонстрировал идейную и коммерческую состоятельность метаболизма в масштабе здания, а также поучаствовал в формулировании послевоенного японского «я». Ведь техническая и экономическая модернизация Японии оставила за бортом вопросы идентификации собственного гражданина. Кисё Курокава писал:

«Люди должны быть защищены капсулами, в которых они могут отвергать информацию, в которой они не нуждаются и в которой они защищены от информации, которую они не хотят, тем самым позволяя человеку восстановить свою субъектность и независимость».

Замена капсул в японском понимании — это не имиджевая акция, как велит современный потребительский диктат. Здесь метаболизм внезапно вскрыл глубинную культурную и религиозную основу японского общества — принцип непостоянства. Например, токийсккую святыню Исэ-дзингу заново отстраивают каждые двадцать лет уже в течение тринадцати столетий. Однако непостоянство, помноженное на господствующую рыночную модель, оказалось ещё более непостоянным, чем предполагалось метаболистами. Учитывая те реалии, что глобальный мегаполис Токио полностью обновляет 30% себя каждые 10 лет, а стоимость любого здания составляет не более 10 процентов от цены участка, остаётся только удивляться, что Накагин продолжает стоять на своём месте, в фешенебельном торговом квартале Гиндза. Осака давно снесла башню Сони, такая же участь коснулась десятков произведений современной архитектуры по всей Японии. Некоторым было всего 15 лет с момента постройки. Это напоминает смену пейзажа во время небоскрёбного бума на нижнем Манхэттене до Второй мировой войны, который принципиально никуда не делся и поныне.

Последние двадцать лет существования башни Накагин — это бесконечная вереница разных сюжетов и слухов. За её снос — существенная часть владельцев капсул, против сноса и за сохранение путём замены капсул до самой своей смерти в 2007 году был автор. Потом снести Накагин помешал кризис, затем вмешательство культурных инстанций. Сейчас, после успешного прохождения сейсмологической экспертизы его судьба всё ещё остаётся в подвешенном состоянии. Никто так и не решился на замену ни единой капсулы, все ремонты выполнялись не профилактически, а уже после аварий. Отказала система центрального кондиционирования, горячее водоснабжение, а приличный вид сохранили лишь десятки из 144 капсул. Сейчас, когда вы читаете эти строки, у лобби башни топчется парочка туристов, европейских архитекторов. Консьерж не пустит их, но через полчаса появятся такие же новые паломники. В нескольких капсулах теплится жизнь — они стали складами, иногда офисами, несколько — сдаются туристам и используются в экскурсионных целях. Здание в защитной сетке. Несмотря на потрёпанный образ будущего, вот оно — реальное и перед нами, в гармоничной, структурированной форме. То, чего так страшно не хватает крайние десятилетия — структурированный образ, в противовес концу истории.

P.S. Кисё Курокава был знатоком советского авангарда и после окончания университета даже приезжал в Москву на следующий после Первого Фестиваля молодёжи и студентов год (1958). В этой связи, глядя на круглые проёмы отечественных произведений архитектуры, лишний раз осознаёшь перипетии культурных связей.