В СССР была жизнь, или Национальный гимн радиоактивной пустыни

Повествование от лица несуществующего героя — это совершенно не удивительно и нормально. Повествование от лица несуществующего героя, который притворяется существующим — тоже: мало ли написано и издано литературных мистификаций? Но в небольшом по объему романе Ольги Брейнингер «В Советском Союзе не было аддерола», побывавшем в лонг-листах сразу нескольких литературных премий и вошедшем в шорт-лист премии «НОС», несуществования, нехватки и недостачи разного рода словно бы перемигиваются и мистифицируют друг друга и читателя.

Поначалу роман как будто бы прикидывается автобиографичесиким. Героиня, как и автор — немка, родом из позднесоветской и постсоветской Караганды, да и прочие реперные точки биографий совпадают — эмиграция-репатриация, Оксфорд, США, гуманитарно-политическая научная работа с Северным Кавказом в сфере интересов. Эта почти протокольная точность словно бы приглашает поверить и во всё остальное, даже в участие в съемках клипа Ланы дель Рей (который, конечно же, положили на полку, и теперь ничего не проверишь) и — в качестве подопытного кролика — в некоем суперэксперименте по конструированию сверхчеловека. И даже в то, что преподавателями героини в Оксфорде были почти настоящие Федор Михайлович Достоевский, Вирджиния Вульф и Чак Паланик, регулярно летавший в Америку на тренировки того самого клуба… Вымысел и бред наматываются и нарастают на жесткий каркас реальной судьбы, словно водоросли и пестрые полипы — на якорь с затонувшего корабля или буйные мутантные травы — на остов сожженного ядерным взрывом дома. Потому что мы имеем дело именно с ужасной катастрофой и ее последствиями.

Всё же героиня — как и положено героине романа — не существует в реальности. Причем не существует она дважды и даже трижды, а может, быть, и большее количество раз. У нее нет имени. Что-то вроде условного имени есть у ее сущности, точнее, отсутствия оной. Держащая нос по ветру хозяйка светского салона Анна Павловна Шерер из великого романа Льва Толстого — чем не идеал блистательной пустоты, центр притяжения индивидуальностей, собственной индивидуальностью не обладающий? И даже немецкая фамилия вполне в тему… У нее нет родины — только место, с которым связаны детские ностальгические воспоминания, и соответственно, нет National Anthem (не воспевать же, в самом деле, чистый и законный паспорт гражданки Германии, который так и не смог сделать ее немкой в глазах «настоящих» немцев?). У нее нет дома — только бесконечная череда съемных комнат и гостиничных номеров по всему свету. У нее нет семейного очага и любви — только туманная вереница ни к чему не приведших романов, включая последний — роман-путешествие с резко оборванным финалом. У нее нет… нет… нет…

Психиатрический синдром Котара, ставший реальностью — пустая оболочка в форме человека, выпотрошенная, лишенная внутренностей (славься, святая анорексия!), сердца, мозга, вместо которого плотно спрессованный силос из бессчетных прочитанных и переработанных текстов. Эта кукла лишена собственной жизненной силы и потому работает почти исключительно на стимуляторах. А еще — на мерцающей где-то в глубине ледяной и огненной ненависти ко всему миру, настолько сильной, что ее можно запросто перепутать с любовью — той, что способна стиснуть в объятиях и раздавить в пыль земной шар.

Еще одна недостача-нехватка романа — отсутствие вразумительного финала. В апокалиптической картине последних абзацев смешивается воедино наркотический трип отравленного «спидами» сознания и смертельно опасный побег в никуда с огромным превышением скорости (speed). Чем все закончилось? Автокатастрофой? Психушкой? Подневольным продолжением загадочного эксперимента? А был ли он вообще, этот эксперимент, или он тоже — бредовая конструкция, метафора запредельных менгелевских изуверств, которому постсоветская эпоха подвергает своих нелюбимых кукушкиных детей? Превращая их из живых людей в «подходящий материал в условиях глобализации», в «переплетение различных неравновесных векторов и нарушенных парадигм, которое удерживает баланс исключительно благодаря природному инстинкту самосохранения и подсознательной танатонаправленной рациональности, приводящей в действие психологические противовесы, что дает в сумме нулевое положение». Другими словами — в недобрым чудом изображающую жизнь груду обломков, способную порождать лишь бесконечную энтропию.

Пожалуй, эпилог-манифест-приговор, произнесенный то ли героиней, то ли ее бесплотным призраком от лица разрушенного поколения потенциальных разрушителей мира — это уже немного лишнее, слишком в лоб, при всей его яркости и хлесткости. Довольно было бы и уже сказанного. Диагноз нетрудно поставить по перечисленным ранее симптомам. Не героине, которой на самом деле нет, потому что она — всего лишь собирательный, среднетипичный образ, а всей обезумевшей цивилизации, которая сама взорвала в своем сердце чудовищную бомбу, чтобы убить надежду на собственное будущее. Так повелела ей «танатонаправленная рациональность». С тех пор незримые радиоактивные облака ползут по планете, заражая души томительным бессилием, бесплодием и ужасом. Роман Ольги Брейнингер — скорее проекция этого ужаса Запада перед последствиями совершенного им (а только ли им?) злодейства, чем обещание мести от лишенного корней поколения. Автор, как и ее героиня, давно… нет, не вросла, а как истинный антрополог-полиглот «влезла под кожу» иной цивилизации, чтобы произвести перепись панических мурашек на этой коже. Танатонаправленный разум Запада способен вообразить лишь холодных, мстительных и бессердечных чудовищ, зверей из бездны, которые вот-вот выползут из черного провала на месте убитой надежды и всё пожрут, а после умрут сами. Так уж работает сознание вины без раскаяния. Запад не способен поверить в чудо, в то, что на радиоактивном пепле может вырасти что-то кроме смертоносного анчара. Что здесь, на территории бывшего СССР, с которой сорвало и унесло в никуда нынешних нааддероленных или накокаиненных молодых интелектуалов, остались жить люди. Трудно, но жить. Что-то строить, кого-то рожать, учить и лечить. Верить, любить и надеяться. Так что готично-изящные похороны мира несколько преждевременны. Только бы предотвратить очередные эксперименты по лишению будущих поколений идентичности, а вместе с нею смысла жизни и живой человеческой души — и будем жить. Оставаясь не сверх‑ и не пост-, а просто человеками. Даже несмотря на то, что и у нас теперь уже вроде как есть аддерол.