Я, к сожалению, довольно редко читаю мемуарную литературу, но поэтому, возможно, нахожу её в чём-то самой интересной, хотя и неминуемо «лживой». Чувство щемящей тоски от проходящей человеческой жизни (не так уж важно, чьей, своей, вероятно) даётся в воспоминаниях с предельной непосредственностью. Особенно, когда вспоминают любившие. Записки маленького человека. Или большого. Или маленького, который знал больших. Или был свидетелем чего-то важного. Истории. Великих событий. Строек века. Крушений тысячелетия. Вечная борьба за право заявить о своих ценностях. Высказаться об Истории. Однажды в библиотеке мне попалось в бесплатных книжках, которые я таскаю домой, как старьёвщик, чьё-то безымянное письмо, которое я был вынужден неловко прочитать. Личная переписка. Женщина средних лет и литературных способностей пишет про поездку в Москву на Олимпиаду, болезнь родственников, какое-то кино, приветы и поцелуи, один день. Аккуратный почерк из докомпьютерной эры. В конце письма ручкой пририсован цветочек. Это не было письмо с фронта или из лагеря. Но почему-то я испытал щемящую тоску. От неловкости столкновения с чужим миром. Который пройдёт, как и все остальные…

Габриэль Ферриера. Любовное письмо (фрагмент)

В этой книге мы узнаём всё: от диагноза смертельной болезни до почти подробностей любовной, деловой и политической жизни. Фотографии. Воспоминания. Как к этому относиться? Эра «ФБ» учит нас не только выставлению себя, но и смелости и лёгкости суждений, склоке, бесцеремонности, ярлыкам. Мне любо трамвайное провинциальное хамство, но хочется этого избежать. Но как и куда? Вот раньше все было ясно. Понятно: «плохая советская власть» (тупая, ограниченная, примитивная), «хорошие диссиденты» (духовые, культурные, независимые). Лучшие мечтали жить в Лондонах, Парижах, Римах на зарплатах. И живут. А что сейчас? Все смешалось в этом доме. Уже не таком большом, но всё же… В своих и чужих «резидентурах», «магистратурах», со своими «общаками», «корытами», «кортами и яхтами», «гонорарами», «заносами». Я никогда особенно не интересовался ни теорией заговоров, ни даже теорией элит. Моё (надеюсь, единственное) открытое знакомство с КГБ состоялось в младшешкольном возрасте, когда я зашёл в кабинет дедушки-контрразведчика под портретом «железного Феликса». Чуть позже. Памятники сносили. Потом снова ставили. Кто и что, и как меняет… Те же из моей семьи, кто был верен идеалам «оттепели», особенно не потеплели. Кому это дано понять? Кто понимает «реальные» процессы в обществе и власти, переделы собственности и разнообразные прикрытия… Я вот люблю пить чай. И читать книжки.

Фрида Абрамовна Вигдорова

Вернёмся к книжке. Книжка — это публикация статей из советской прессы, в которой работала «диссидентка» (или сочувствующая им) автор. Публикации из «блокнотов» и записных книжек. Где-то напоминающие «от трёх до пяти», где-то записные книжки писателя «не для публикации». Часто повествование о Фриде Вигдоровой напоминает агиографию. Что, вероятно, объяснимо. Вообще часто безвременная смерть человека вынуждает его канонизировать. Хотя бы в кругу друзей. Особенно, когда он занимался творчеством. И правозащитной деятельностью. Обвинять благотворителей неуместно. Несколько раз на книжных развалах мне попадались такие книжки, где ближайшие родственники пытаются собрать архив, фотографии, тексты. Как-то помочь избежать забвения. Здесь, конечно, речь идёт не о родственниках, а о круге. Это и движение «Мемориал» (относится ли оно к уму, чести и совести или «иностранным агентам» — вопрос индивидуальный), и вообще «еврейская интеллигенция», «пятая колонна», «безродные космополиты», «инакомыслящие». Мало ли способов назвать кого-то, если нужно. Иногда для этого подходит и Уголовный кодекс, который тоже можно переписывать.

Кто здесь человек, чьи права защищают? Кто проходит через тюрьмы и психиатрические больницы? Вообще даже, как турист, заплывая в эти воды, вынужден всерьёз думать о том, кто вокруг каких кормушек питается. Бродский и Мандельштам, которые были самыми крупными поэтическими открытиями моей жизни когда-то. И остаются. Считается, что Сартр узнал о процессе Бродского именно из записей Вигдоровой. И что делать с этим? Сартр отказался от Нобелевской премии, чтобы не быть «ангажированным». Что значит ныне за вашу и нашу свободу? И что сейчас свобода означает вообще? Если о ней ещё есть смысл говорить. Но всё понимают, что права «человека вообще» несколько утопичный концепт. Есть группы, у которых своих права. На зверофермах, где все равны. И обязанности. Конечно, ни для кого не секрет, что кураторы находятся в любом крупном средстве массовой информации. Западные не исключение. И про то, как писателей (как и всех остальных) использовали и будут в холодной войне, было бы интересно прочитать. А уж «штатных пропагандистов» нам покажут и так. Но в этих мутных водах правды не сыщешь, а если и сыщешь, то что это меняет… Всё давно состоит из «фондов-посредников» и «представителей интересов». Оказывается, что всё, что мы читаем и пишем, уже в каком-то смысле кем-то «завербованы». А молчать нельзя. Особенно, когда получаешь тысячи за тысячи знаков.

Фрида Вигдорова

В книжке всё проще. Её автор писал вполне «соцреалистическую прозу», при этом подразумевая в себе толику «антисоветизма». В книжке это даже фигурирует буквально. Были ли в этом некоторая двойственность? Иметь членские билеты, квартиры, гонорары, но при этом «знать тайную суть вещей», уметь лавировать и разоблачать, бороться за правду до той степени, в какой это возможно. Не уезжать. Вот, скажем, 268-я страница, по воспоминаниям звучит реплика: «Я глубоко антисоветский человек». Что не мешало работать в советской прессе и так далее… Я менее всего хочу и могу это судить. Можно посмотреть интереснейшее видео вечера памяти Фриды Вигдоровой в «Мемориале», которое во многом является примером интонации. Вообще книжка напоминает о «творческой лаборатории». Афоризмы, заметки, короткие истории, иногда почти анекдоты, скетчи. Такого рода жанры. В чём-то живые. Хотя у автора много опубликовано и прозы, которая порой напоминает диалогами драматургию пьесы. Приведём короткий фрагмент из неоконченной повести «Учитель».

— Вы кто? — спросила секретарша.

— Что вы имеете в виду?

— Ну, кто вы?

— Был учителем.

— А сейчас вы кто?

— Да никто, пожалуй.

— Откуда вы?

— Пожалуй, ниоткуда.

— Ну, если вы пришли шутить, то не в адрес, гражданин. Вы все-таки у председателя райсовета. И вообще, сегодня день не приемный.

— Я проездом. Мне нужно…

— Всем нужно.

В комнату вошел человек с пяткой вместо лица.

— Звонки? — сказал он, проходя в кабинет.

— Из отдела пропаганды, — затараторила секретарша, схватив папку и семеня вслед. — Из сельхозотдела Петрухин.

— Из обкома?

Дверь кабинета захлопнулась, и оттуда доносилось неясное гудение: «Обком… Обком? Обком!»

Фрида Вигдорова с дочерьми. Слева — Саша, справа — Галя

Никто. Учитель, бывший заключённый, жить не по лжи, а по чему? А по правде. А где она? Там же, где речная вода. Перестроечные разговоры о «морали» и «нравственности», все эти «не могу молчать», письма в газеты и так далее. Сейчас это кажется просто смешным. Как и «острые моральные сюжеты» газеты «Известия», жалкое подобие нынешней жёлтой прессы с лирическими отступлениями и комментариями. Но тогда это был их последний и правильный бой за их понимание (чего?) социализма с человеческим лицом? Капитализма с человеческим лицом? Человеческого лица как такового? Их частного похода на кухонную голгофу? За визой? Оргия ума, чести и совести. Переплетение мелочей и огромных трагедий. Все эти «подписные письма», «индульгенции на предательство», «чудесное двоемыслие», «интеллигентское стукачество». Это всё никуда не исчезает, но, вероятно, просто мутирует. Есть люди с пятками вместо лиц. А есть добрые, умные и светлые. А уж что «журналисты», которые пишут правильно, получают Нобелевские премии. Мы узнаем чуть позже. А как это «правильно» для всех. Мы не узнаем никогда.

И память одних становится забвением других.