Хочется быть стихам соразмерным, а в голову лезет какая-то вульгарная «марксистская» критика, мол, кто даёт деньги на премии, кем были до 2017 года, когда книжка издана, какое у вас, так сказать, milieu на дворе, профессия, конфессия, на кого работаете, на чью мельницу льёте мармелад… Главный базар отечественной постсовременности. Кто чей проект? Кто чья креатура? А то и агентура. Где уж тут жить поэзии… Так нельзя. И самое главное: ну что можно сказать про чужие стихи? По существу. Что они хороши или плохи? Написаны ямбом или хореем? Это довольно пошло. Хочешь — читай. Живи с ними. Не хочешь — пиши свои. Белые и не очень. Свобода. Демократия. Если очень хочешь — то защищай докторскую. Цитируй в курилках. Делай наколки. Патетические жесты. Ищи спонсоров. Вскидывай чёлку на чтениях.

Клавдий Степанов. Письмо. 1893

Тиражи поэтических книг в нынешнее время не слишком большие. 1500 экземпляров для поэта (откажемся от нелюбимого гендерного — поэтесса), который анонсируется в предисловии «как один из самых известных современных» отечественных, ещё и в довольно толстой книжке. Знак качества и признания. Будут там и политические аллюзии (за невинных олигархов замолвите слово), и даже русское матерное слово тоже будет. А что ещё нужно демократической общественности? Вкус? Сколько угодно. Если вы высоколобы (посмотрите в зеркало), то будет вам и про Sylvia Plath и е. e. cummings. И белка, и свисток, и пар… Облака. Что-то неуловимое. Какая-то языковая шероховатость, лёгкая милая неуклюжесть, словно бы костюм слегка с чужого плеча, но оттого кажется только более элегантным. Как и многие другие современные поэты, автор вынужден путешествовать среди теней и влияний, по этому притягательному минному полю, полю смыслов, традиций и авангарда. Где танцевать особенно сладко, зная, что, с одной стороны, себя потеряешь, а с другой — любимых предшественников и современников, где тут пародия, где ода? Только поле теней, по которому нужно пройти, жизнь, так сказать прожить. Иногда автор опасно приближается к Цветаевой. С любовью. Например.

Ау! За бурною лазурью

Без лишних звезд —

Единоличная глазунья

Небесных гнезд.

Она разбрасывает тени

Поверх листа.

Под ней выращиваем темны

Глаза лица.

Потом выказываем груди

Глазам чужим.

Потом под свечкой, как на блюде,

Пером жужжим.

Потом восходит молчаливо

На пироскаф.

Ладонями прилив-отлива

Рукоплескав,

Возвывши милую с волками,

Дельцами туш,

Со псами, что её лакали

Из ярких луж,

Сдаю её и с потрохами

(Труба — отбой!)

За час побыть в безлунной яме

С тобой, тобой.

Эдуард Мане. Молодая женщина с книгой 1875

Но всегда есть шансы сказать, что это «по мотивам» или «из (кого-то)», то есть уж что-что, а к похожести и симулякрам, подмигиванию своим (и умным), мы давно привыкли, скорее это только подчёркивает нюансы отличий. Есть в книге переклички с пантеоном знакомцев не только Серебряного века, но и московских концептуалистов. Внутри книжки много поводов поговорить о важном для современной критики. (Хотя не очень понятно, где эта современная литературная критика живёт и кто её читает, скорее всё распадается на клубы по интересам и монастыри, то есть редакции — со своими уставами). Вот вас не мучают вопросы стиля и интонации? Наличия/отсутствия лирического героя? Высокого, как женская баскетбольная команда, косноязычия? Нерегулярностей и отступления от нормы в поэтическом тексте? Интертекста, контекста, поэтики, политики, прагматики?

Меня не мучают. То есть иногда. И то не сильно.

Есть люди, на которых и эти стихи действуют непосредственно. Известная женщина в эфире призналась, что разрыдалась, когда читала один из текстов. В этом, конечно, есть загадка. Но никого ведь не удивляет, что в эфирном мире параллельно существуют десятки музык и разговоров, где только тонкая настройка отделяет один эфир от другого. Дело даже не в том — спорят ли о вкусах. А скорее в том, что буквально какие-то буквы для кого-то существуют, а для кого-то нет. В вопросах «женской» поэзии всё особенно сложно…

Иногда стихи и правда неожиданно личные. И прямые. Вероятно, не для красного словца. Хотя во времена «новой искренности» всё может быть…

Буду нынче маме я звонить.

Ей в Германии туманной

Глаз уставший вскроют, как ларец,

И хрусталик уместят стеклянный.

Чем подменят зрение потёртое?

Близкое исправят на далекое,

Так что птицы полетят подробные,

А подол знакомый расплывется.

Вот сижу и тайно примеряю,

Как себя осваивает взгляд,

Где зрачок нечеловеческий вживляют,

Будто лифт и лестницу роднят.

Казимир Малевич. Чтец. 1913

Или немного о судьбах блондинок. Простите, брюнетки, и особенно рыжие. Интересно, как вполне «акмеистично» прирастает смысл из обыденности. С обязательными стразами иронии.

Шерстью с овцы в ноги валится волос.

Ножницы — щелк; запах воды и лака.

Вот голова гола и бедна как волость,

И полотенце над нею как плащ-палатка.

В каждый бы зуб вживить бриллиант алмазный:

Выйти из парикмахерской майским полднем

Платиновой блондинкой в одном исподнем.

Автор книги стихов — человек известный, как говорят ныне, «медийный», близкий к серфингу на информационных потоках вместе с сильными мирам сего, которые хотят стать ещё более сильными. Книжка стихов прекрасна тем, что она книжка. Там нет лишних комментариев критиков. Но ведь как-то надо писать про то, что книжки выходят и лежат на полках, и ждут читателей. Хотя бы сказать, что она есть.

Что я и делаю. Такая книжка есть.