Народ и мир в ожидании бури

Удивительно, насколько трудно нам бывает принять простейшие вещи. «Уж сколько раз твердили миру» о той или иной извечной проблеме, но даже самое доказательное и логичное объяснение разбивается об инерцию повседневной жизни. Мы убеждены, что «все рассосется», «устроится как-нибудь»; что беды всегда случаются не с нами, а жить надо днем сегодняшним, не слушая «торговцев кошмарами». И действительно, жизнь идет своим чередом, нужно готовить еду, убираться, идти на работу, встречаться с друзьями и противоположным полом… «Суета сует», одним словом.

Даже в условиях открытой войны и бомбежек можно вести «нормальную» жизнь: шанс того, что тебя собьет машина — разве он настолько ниже вероятности попасть под бомбу? Да и вообще, никто же не высчитывает всерьез такие вещи: просто кажется, что можно «отсидеться», «остаться при своих». Затраты на отказ от мирной жизни кажутся более значительными, чем риск проиграть войну.

Некоторые люди говорят себе: вот настанет конец, нужно будет взяться за автомат, — тогда я и буду в первых рядах. К сожалению, за прошедшие 25 лет мы имели много возможностей убедиться, что все зависит не от обстоятельств, а от того, какую позицию относительно них занимает человек. И занимает ли вообще. Если человек пассивен — любое обстоятельство становится для него слишком большим и непреодолимым. В том же случае, когда он честен перед собой и готов брать на себя ответственность за собственную жизнь, за других людей, за мир — ищутся не оправдания, а возможности. Ибо, как говорил идеолог власти Макиавелли, «фортуна — женщина, и кто хочет с ней сладить, должен колотить ее и пинать».

Короче говоря, в подавляющем большинстве случаев все сводится к необходимости заставить человека желать. Желать узнать правду, изменить себя и окружающий мир, спасти что-то и спастись самому. Недаром такой трепет в древности вызывала фигура греческого царя Эдипа — человека, который просто решился открыть глаза на правду. И обрекшего себя на то, чтобы испить все последствия ее признания до конца.

Собственно, главный вопрос вовсе не в стремлении к правде или «лжи во спасение». Проблема в том, что если закрыть глаза — в мире не станет темно. Рано или поздно проблема, заметаемая под ковер, всплывет — и тогда «браться за автомат» будет уже поздно. Этот «феномен» известен как в мировой истории, так и в психологии. Тот же Эдип должен был взглянуть в лицо правде — и ослепнуть — уже потому, что в городе бушевала чума, и все, включая самого царя, вскоре стали бы ее жертвами.

Конечно, веками находились смельчаки, которые взваливали общую ношу на себя — подобно Прометею, дающему людям огонь, Христу, страдающему за людские грехи, революционерам всех времени всех стран, русской революционной интеллигенции… Благодаря их жертве, большинство могло спать спокойно (этот образ «спокойного сна» даже пытались выставить как идеальное состояние мира). Иногда, когда очередной герой слишком рьяно брался за дело — и мешал этому сну, его «утихомиривал» «благодарный» народ — как горьковского Данко, чье горящее сердце растоптал некий усердный гражданин.

Однако сколько раз этот цикл (сгущение тьмы — рождение героя — подвиг — его уничтожение — новая тьма) сможет повториться? Что, если герой однажды не придет? Что, если тьма каждый раз будет становиться все сильнее и сильнее, пока на очередном витке она не пересилит «спасителя»?

Что, если этот момент выпадет на наш век? Мир погружается в беззаконие, поднимает голову фашизм, проблемы все чаще решают силой — при том, что ядерное оружие запросто может уничтожить Землю. Цивилизация заходит в тупик, общество утопает в бездне потребления, в то время как элиты получают все больше технологий воздействия на население. Богатство и власть концентрируются, в то время как миллиард человек живет в трущобах. Развивающиеся страны с огромным населением претендуют на место государств Запада — но смогут ли они обеспечить свой многочисленный народ теми же буржуазными благами, что есть у зажиточных американцев? Выдержит ли это экономика, экология?

Россия, посреди этого бурлящего мира, утопает в собственных проблемах: ликвидация производства, сокращение «социалки», политическая нестабильность. На чьи плечи будет возложена задача по решению проблем нашей страны и всего мира? При том, что апатия, безразличие и усталость от жизни разлиты в воздухе как никогда раньше. А оставшаяся еще с советских времен интеллигенция предала народ, и поучаствовала в уничтожении его сознания и достоинства в 90-е годы.

«Агония Христа продолжается — и мы не имеем права спать», — говорил когда-то Блез Паскаль. Уже ХХ век стал эпохой масс — масштабы вызовов и событий выросли настолько, что даже самый выдающийся гений в одиночку не может ничего им противопоставить.

Но задача заставить человека хотеть (она же — заставить его пробудиться) — нетривиальна, и требует нетривиальных решений. Бельгийский писатель, нобелевский лауреат Морис Метерлинк пытался направить на это всю силу образов, символов и недетских сказок. Корней Чуковский назвал Метерлинка единственным поэтом, которого слышит современная Европа посреди пулеметов и штыков. Однако о действительной силе писателя — судить народу, дело же интеллигенции — помочь голосу гения достичь широких масс.

«Слепые»

Так называлась одна из первых пьес Метерлинка. «Старуха Изергиль» будет написана Горьким только через 5 лет, однако история Данко, выводящего свой народ из темного леса, и творение бельгийца — как бы два взгляда на одно и то же.

Шестеро слепых стариков, шестеро столь же слепых женщин и зрячий ребенок сидят посреди леса в ожидании своего проводника — дряхлого священника. В последнее время он крайне волновался, ему становились тесны стены приюта. Кажется, что священник сам слеп, но боялся в этом признаться. Еще больше пугало его наступление зимы и грядущий потоп, уже прорвавший все плотины на реке и грозящий живущим на острове слепым погибелью. Священник хотел еще раз взглянуть на свою Родину при солнечном свете, выйти к морю. Он шел на свет маяка, но с течением времени все больше и больше отчаивался достичь его. Последними его словами были: «царству стариков, видимо, приходит конец» и «покойной ночи».

Теперь его труп сидит между слепыми, но те не могут нащупать даже друг друга («мы живем вместе, всегда вместе проводим время, но не знаем, кто мы») — что уж говорить об усопшем проводнике. Слепцы не понимают, что им грозит, они не видят ни манившего священника света, ни надвигающейся угрозы. Они просто ропщут на то, что их проводнику не сидится на месте — и он завел их неизвестно куда, вдаль от скромного домашнего уюта. Священник говорил, что слепые должны хорошо знать остров, на котором живут — но большинству собравшихся неприятен даже шум моря, слышимый, стоит лишь выйти за ограду приюта.

Слепцы находятся в полной растерянности. Они боятся каждого шороха, и не решаются двинуться с места. Только прибежавшая из приюта собака позволяет им понять, что их поводырь — мертв. Самая старая слепая, в которой живи еще какие-то воспоминания о светлой жизни, в сердцах обвиняет собравшихся:

«Это вы его замучили, это вы его уморили… Вы не хотели идти вперед. Вы усаживались на придорожные камни и начинали есть. Вы целыми днями роптали… Я слышала, как он вздыхал… Он пал духом…»

Наконец, слепые слышат чьи-то приближающиеся шаги. Ребенок — единственный зрячий из всех — плачет. Люди в страхе собираются вокруг него, протягивают дитя навстречу звукам… Пьеса заканчивается молчанием, прерываемым отчаянным криком ребенка. Некая катастрофа, или же сама тьма — пожрала нерешительных и сонливых слепцов, а те даже и не узнали, откуда пришла смерть.

Данко пытался вывести отчаявшихся людей из леса. Те, считая, что «мириться лучше со знакомым злом, чем бегством к незнакомому стремиться», отвергали его, пока тот не пошел на крайнюю жертву. Здесь слепцы живут в доме, им комфортно — и они буквально не видят для себя опасности, поскольку окружающий мир их не интересует. Вместо ситуации очевидного бедствия, Метерлинк рисует более современную картину: всё как бы в порядке, и лишь если выйти за калитку — слышишь неопределенное бушующее море. Проводник не может пробиться к людям, оторванным даже друг от друга, и погибает, не получив никакого живого отклика. Смерть приходит к народу раньше, чем он успевает чем-то нормально озаботиться. Та же судьба ожидает ребенка — символ будущего, которое все остальные персонажи должны бы были сберечь.

Неудобная правда

Священник в «Слепых», хотя и берется выводить куда-то свой народ, сам находится на грани слепоты. Он мечется, его тело больно, разум — сдается перед отчаянием. Не понятно даже, куда и зачем он хочет привести подопечных: вдали сияет маяк, но священник так и не достигает его света. Эта сторона проблемы освещается в одной из поразительнейших пьес Метерлинка — «Пелеас и Мелисанда».

Седой Голо во время охоты непонятным для себя образом заблудился в лесу («Земную жизнь пройдя до половины» и «Утратив правый путь»). У источника он встречает девушку — Мелисанду, явно откуда-то сбежавшую (в воде тонет ее корона) и также заблудшую. Спускается ночь, и чтобы не встречать ее посреди леса поодиночке, герои пытаются вместе найти дорогу…

Проходит время, и родители Голо — его дед король Аркель и мать Женевьева — обсуждают новость о его внезапной помолвке на первой встречной. Женевьева, считавшая сына чрезвычайно «благоразумным», удивлена такой перемене: Голо должен был жениться на необходимой для политических игр принцессе. Аркель же относится ко всему происходящему в мире с одинаковым равнодушием и даже покорностью, старательно прикрываемой «жизненной мудростью». Его рассуждения были бы даже весьма гуманистичными и прогрессивными, если бы король не закрывал глаза на все беды и угрозы государства:

Я не скажу ничего. Он сделал то, что, вероятно, должен был сделать. Я очень стар, а между тем ни разу еще мне не было хоть на миг все ясно в моей собственной душе. Как же вы хотите, чтобы я судил поступки других? Я недалек от могилы и не умею быть судьей над самим собой… Судьи всегда ошибаются, когда не закрывают глаз, чтобы простить или чтобы глубже заглянуть в себя самих. Поступок Голо кажется нам странным — вот и все… Это кажется нам странным, потому что все мы всегда видим только оборотную сторону судьбы… даже своей собственной судьбы… Да будет так, как он пожелал! Я никогда не шел наперекор судьбе, и он лучше меня знает свое будущее. Быть может, ненужных событий не бывает никогда…

Пелеас, брат Голо, имеет славу беспокойного и странного человека. В фамильном замке он чувствует себя неуютно — а тут еще заболевает его друг Марцелл, так что Пелеас стремиться поскорее уехать. Однако обстоятельства, вроде болезни короля, а также увещевания Аркеля о вреде излишней спешки не позволяют ему окончательно решиться на бегство.

Также неуютно чувствует себя и Мелисанда. В замке стоит тьма, он окружен густым лесом, во многие его места никогда не заглядывает солнце. Единственное, что «разбавляет» гнетущую атмосферу — это свет от маяка и море, по которому в другие земли уходят корабли. Голо — обручившийся с Мелисандой — оказался намного холоднее и мертвее Пелеаса. Он чувствует запах смерти, знает о тайных проблемах замка — но держит их в себе, как бы смирившись. Время же проводит в охоте.

Мелисанда и Пелеас, будучи близкими по духу, тянутся друг к другу. Девушка теряет обручальное кольцо, которое подарил ей Голо — и тот, видя страдания Мелисанды, не находит ничего лучше, как просто разозлиться и послать влюбленных искать его вместе. У грота Пелеас с возлюбленной видят троих нищих стариков: пока в замке царит кладбищенское спокойствие, в стране бушует голод.

Голо ревнует Мелисанду, пытается застукать ее с Пелеасом — и даже выпытывает правду у своего маленького сына Иньольда. Однако тот рассказывает Голо нечто странное: невеста не изменяет ему, а просто долго молча сидит с Пелеасом или плачет. Их отношения никак не укладываются в обычную людскую страсть. Голо начинает догадываться, что вместе любовников свело общее страдание, от которого сам он закрылся.

Голо решает показать Пелеасу сокровенную тайну замка, которую никто не хочет замечать: он стоит на гротах и маленьком озере, из которых исходит «трупный запах», отравляющий поверхность. Вместо того, чтобы разобраться с творящимся в подземелье — или хотя бы заделать его — король просто закрывает на происходящее глаза. Тем не менее, подползающая оттуда смерть — также, как и царствующий в стране голод — не дает покоя главным героям. Им тяготится и Пелеас, и Мелисанда. От него внутренне защищается сам Голо.

Однако поход в грот не изменяет ситуацию. Голо возвращается к идее того, что Мелисанда просто изменяет ему — и находит у своего сына некое тому доказательство, не слишком четкое, но тянущее на столь необходимый отвергнутому жениху предлог. Он пытается уйти от реальной проблемы, заменить ее более понятной и удобной — страстью порочной женщины. Принимая такое решение, Голо видит садовника, силящегося поднять поваленное ветром дерево.

Он не может поднять: дерево слишком велико, дерево слишком тяжело; оно останется лежать там, где упало. Со всем этим ничего не поделаешь… Мне кажется, Пелеас безумен…

Голо считает, что желание Пелеаса совладать с реальной проблемой — нереально. Обстоятельства слишком сильны. Лучше забыться — и, если надо, устранить всякий источник, бередящий старые душевные раны. Готовясь к расправе с любовниками, Голо сетует о попавшемся ему на глаза трупе бедняка — напоминании о реальной беде: «Можно подумать, что они все хотят умереть на наших глазах…»

После разговора с отцом, Иньольд пытается, как бы, проверить правоту его слов о напрасных усилиях садовника. Его мячик закатился за скалу, и мальчик пытается дотянуться до игрушки рукой или сдвинуть камень, но тот стоит как вкопанный. В это время рядом пробегает стадо барашков:

Сколько их!.. Сколько их!.. Они боятся темноты… Они толпятся!.. Они устали… Они плачут! Они плачут! И все-таки быстро бегут!.. Они уже на распутье. Ах, ах! Теперь они не знают, куда идти… Они больше не плачут… Они ждут… Некоторые хотят повернуть направо… Все хотят идти направо… и не могут!.. Пастух кидает в них землей… Ах, ах! Они пройдут здесь… Они слушаются, слушаются! О! О! Сколько их!.. Сколько их!.. Они заняли всю дорогу… Теперь они молчат… Пастух, пастух, почему они молчат?

Пастух (которого не видно). Потому что это не дорога в хлев…

Иньольд. Куда же они идут?.. Пастух, пастух!.. Куда они идут?.. Они идут быстро… Они не шумят более… Это уже не дорога в хлев… Где же они будут спать сегодня?.. О! О! Как темно!..

Как барашки, люди (это божье стадо) плачут, страшатся тьмы, но не могут свернуть с пути на бойню, пасуя перед силой обстоятельств. Предчувствуя гибель, они идут быстро и молча.

Король выздоравливает, и Пелеас решается уезжать. Кажется, что над замком наконец-то показалось солнце. Мелисанда приходит на последнюю встречу с возлюбленным, они раскрывают друг другу свои чувства — и слышат, как ворота замка за ними запираются: пути назад нет, оба они должны бежать. Однако внезапно появляется Голо — и закалывает брата. Мелисанда в ужасе убегает и кричит, понимая, что не решилась умереть вместе с Пелеасом: «Как я малодушна! Как я малодушна!..» Голо молча преследует ее в лесу.

Никто из главных героев так и не нашел в себе сил встретиться лицом к лицу с настоящими проблемами замка. Они жили, стараясь не замечать душевной боли. Когда же Пелеас и Мелисанда с большим трудом решились хотя бы уехать — не выдержал и третий участник трагедии. Голо, спасаясь от все той же душевной боли, остервенело пытается уничтожить источник болезненных напоминаний, хотя ясно, что жизни после этого никакой уже не будет. На место реальной причины он ставит некую воображаемую измену — и думает, что этот маленький трюк обманет его самого. Однако этот последний самообман окончательно убивает душу Голо, и в ней остается только слепая ярость и деструкция.

Лабиринт

Герои Метерлинка — и условный народ, и условная же интеллигенция, — ходят по лабиринту, как бы во все или в ослеплении. Смерть настигает их извне или изнутри, а они даже не могут точно установить ее источник. Обстоятельства кажутся им камнем, который невозможно сдвинуть.

Однако Метерлинк, в отличие от многих других авторов, дает свой ответ на поставленные в раннем творчестве проблемы. Раскрывается он, как ни странно, в (как бы) детской сказке — «Синей птице». Конечно, эта форма взята не случайно, и произведение это — рассчитано совсем не на детей. Точнее, оно нацелено на взрослых, сохранивших живую связь с детством, а значит — способным к мечте и творчеству.

Сказка позволяет Метерлинку выйти за грань повседневной жизни, наполнить ее символами и аллегориями. На самом деле, птица, конечно, не «синяя», а «голубая» — что отсылается к глубокой культурной и языковой традиции. Роман о Голубом Цветке немецкого философа-романтика Новалиса, конечно, не так известен сейчас, как это было в начале ХХ века. Однако в сказке выстраиваются длинные ассоциативные ряды: голубое небо, голубой лунный свет, голубое Царство Будущего… Но и без таких тонкостей Метерлинк говорит многое.

Фея отправляет детей бедного дровосека — Тильтиля и Митиль — на поиски некоей волшебной Синей Птицы. Однако она обнаруживает, что дети по-своему слепы: они потеряли способность «пробивать» взглядом видимость вещей и доставать до их сущности. «Надо быть смелым, чтобы видеть скрытое», — заявляет Фея и дарит Тильтилю особую шапку: стоит повернуть закрепленный на ней алмаз, как мир преображается. Дети начинают видеть «души вещей». Фея превращается из старухи в красивую женщину, нищая комнатушка обновляется. Вместо предметов и животных буквально выходят их души — способные разумно действовать и разговаривать. Им предлагается сопровождать детей в их поиске Синей Птицы, — хотя всем спутникам в конце уготовлена смерть (точнее — возвращение в Молчание).

С течением времени Метерлинк раскрывает значение таинственной цели сказочного путешествия. До человека деспотом была хаотичная природа, подчиняющаяся хозяйке — Ночи. Люди же должны постигнуть души вещей, животных и стихий — чтобы овладеть природным хаосом и направить его на свое благо. Чтобы эта миссия подошла к концу, им необходима Синяя Птица. Спутница детей — кошка видит в этом невероятную опасность, но ей яростно возражает пес: он верит, что человек — источник добра в мире, призванный улучшить жизнь.

Ночь хочет скрыть Синюю Птицу от детей, но понимает, что не может препятствовать людям в раскрытии ворот ее тайн. Тильтиль встречает в ее владениях мистических призраков, болезни и войну — все, с чем предстоит совладать роду человеческому. Дети ловят во владениях ночи каких-то птиц, но среди них не оказывается нужной.

Души вещей — и, в первую очередь, душа света, — проводят героев по всем уровням мироздания. Их проводят в страну воспоминаний, где они встречаются с умершими предками — просыпающимися, когда о них думают живые. Дети раскрывают тайны Ночи, борются с Лесом. На кладбище обнаруживается, что мертвых нет: вместо могил распускаются цветы, прославляющие Солнце и Жизнь. Смерть побеждена. Детей проводят через сады блаженств. Они встречают «низшие» радости, вроде обжорства и лени: но, при свете алмаза, они оказываются унылыми и тощими. Их место занимает блаженство — не связанные с потреблением повседневные радости, вроде бега по росе босиком или заходящего солнца. Наконец, дети встречают «высшие» радости: быть справедливым, созерцать прекрасное и понимать. Последняя обращается к Душе Света с просьбой открыть ей предельные свои тайны — Истину и Блаженство. Однако время для этого еще не пришло, хотя когда-нибудь оно настанет. Материнская Любовь поясняет детям смысл этого путешествия:

Да ведь и я живу там [в реальном мире], мы все там живем, разницы нет никакой… Ты пришел сюда, только чтобы научиться видеть меня, когда ты смотришь на меня там… Понимаешь, Тильтиль?.. Тебе кажется, что ты на небе, а на самом деле небо всюду, где мы с тобой ласкаемся…

Наконец, герои оказываются в Царстве Будущего. Оказывается, что дети, живущие там, не могут родиться, пока не придумают, что такого особенного они принесут в мир. Один — изобретет неслышную Машину Счастья, другой — победит Смерть. Необходимо принести нечто крупное: преступление или любовь, — но только бы обогатить и усложнить мир.

Наконец, так и не найдя нужную птицу, герои просыпаются. Однако мир все равно предстает им в ином свете: ближе, теплее, живее. Они по-другому смотрят на своих родителей. Неожиданно приходит соседка, чья внучка просит отдать ей птичку — горлицу, которая сидит в клетке у Тильтиля. Мальчик соглашается. Тут он впервые замечает, что его птица — Синяя.

Внучка соседки оказывается девочкой необычайной красоты. Тильтиль впервые влюбляется. Дети обсуждают, как ухаживать за горлицей, но когда мальчик пытается взять птицу у внучки соседки — девочка инстинктивно сопротивляется, и птичка улетает. Тильтиль обещает вернуть Синюю Птицу, а затем обращается к залу: «Мы вас очень просим: если кто-нибудь из вас ее найдет, то пусть принесет нам — она нужна нам для того, чтобы стать счастливыми в будущем…»

* * *

Сказка, рассказанная Метерлинком, должна была быть именно «детской». Ведь только перед героями, не «съеденными» бытом и мещанством, сохранившим живость души, мечты и способными любить, могут раскрыться вся истина жизни человечества. Для них существуют мертвые — и не родившиеся, тайны природы и Ночи, они способны, при должной смелости, увидеть самую суть вещей.

Метерлинк рисует поистине коммунистическое будущее: человек побеждает Смерть, тьму, болезни и войны. Его познание достигает Истины и находит исток Блаженства. Однако для этого ему нужно встать в иную позицию к жизни: смелую, активную, любящую. Инстинктивный позыв не дать чужому мальчику горлицу лишает детей Синей Птицы. Но чтобы достичь счастья, со всякой враждой и оторванностью друг от друга должно быть покончено.

Герои «Слепых» и «Пелеаса и Мелисанды» забыли о своем детстве, оставили в нем мечты и взор, не застланный бытом и мещанством. Окружающий мир для них — враг и непреодолимое препятствие. Они зашли в тупик. Им не хватает смелости, энергии, жизни. Любовь для них закрыта.

Лишь человек, не отказавшийся от мечты, сохранивший связь с предками и будущими поколениями, готовый отдаться любви и не боящийся, что его отвергнут — может стать поводырем, раскрыть другим людям глаза и пробудить их ото сна. Эта проблема стоит не перед «избранными» и «мучениками», а перед каждым человеком лично. Ведь если он не поймает Синюю Птицу — не для себя, а сразу для всего человечества, — то никто не сможет стать в будущем счастливым.