Возвращение народа к жизни после краха государства и оккупации

Александр Суворов — наш великий полководец — прославился тем, что за всю жизнь не потерпел ни одного военного поражения. К сожалению, этот случай — уникальный: в жизни каждый человек, как и страна, рано или поздно встречается с поражением. Иногда от него можно отмахнуться, забыть. Но порой то, как человек или страна отвечает на нанесенное поражение, определяет всю дальнейшую судьбу: будет ли он или она сломана — или поднимется на ноги, с новой силой и опытом.

Наша страна потерпела разгром в холодной войне. Мы были готовы отразить военную агрессию, но оказались уязвимы перед нападениями информационными, политическими, экономическими, спецслужбистскими. В конечно счете винить в проигрыше можно только себя — убежденность в наших идеалах оказалась хрупкой, власть — неподконтрольной народу (масштаб предательства «верхов» не может не поражать), да и само население то ли не поняло, то ли не захотело спасать СССР — хотя такие возможности были, и не раз.

Что ни говори, а последствия развала Советского Союза мало чем отличаются от проигрыша в войне. Был и раздел территории, и крах экономики, и «покаяние», и уничтожение истории, культуры. «Русский крест» (рождаемость ниже смертности), потерянные поколения, сироты и беспризорники — которых до сих пор у нас не могут сосчитать. Большинство населения погружено в беспроглядную нищету, социальная система сломана… В (теперь уже) соседних государствах — вообще были полноценные военные конфликты, гражданские воины.

Посреди всего этого нельзя просто заявить о «вставании с колен». Просто пережить крах такого масштаба, не умереть, не развалиться окончательно — уже большая задача. Но нам нужно не только это, а еще и возрождение, возвращение на пик развития и славы. А начинается этот путь с залечивания ран, нанесенных людям: их сознанию, их вере, их гражданственности, их культуре. Необходимо не только объяснить народу, что произошло, зачем и почему. Разобраться с мифами и пропагандой, внушающими народу комплекс неполноценности. Но и вернуть людям внутреннюю уверенность в том, что они вправе — и в силах — выбраться из болота пораженчества и вернуть утраченное, пусть и в обновленном виде.

Всякая аналогия условна. Япония пострадала не только от американской оккупации — хотя де-факто она не прекратилась и по сей день: и культурно, и экономически, и политически многое там замыкается на США. Ее собственная элита приняла фашизм, она повернула народ и культуру на путь мрака и разрушения.

Конечно, сравнивать денацификацию и десоветизацию как таковую — преступно. Коммунисты двигали историю вперед, дали человечеству новое слово и возможность пережить трагедию Первой мировой. Они строили царство справедливости, творчества и любви — и хотя планам их не суждено было сбыться, именно они стали пионерами «социального государства». Мы с рождения привыкли к тому, что многое дается нам бесплатно — медицина, образование, кружки. И только сейчас, когда это у нас отнимают, можем как-то оценить масштаб сделанного в СССР. Нацисты хотели разделения человечества на людей и недолюдей, возвращения феодализма с господами и рабами, они ненавидели культуру, гуманизм, развитие. Масштаб их преступлений против человечества беспрецедентен. Фашистские партии возникали (и поддерживались «сверху») как ответ проигрывающей буржуазии на вызов социализма. Коммунисты были их самыми заклятыми врагами — и наоборот. ХХ век прошел под знаком столкновения двух этих полярных сил.

Однако многие отмечают, что на практике денацификация боролась не с фашистами. Нацистские преступники благополучно уходили из-под ответственности, занимали высокие места в экономических и спецструктурах по всему миру. Взор западных «денацификаторов» падал то на менталитет народа, то на национальную культуру (Шиллера и Бетховена), то на «рабскую психологию» (эксперименты Милгрэма), то на способность к творчеству («писать стихи после Освенцима — это варварство»). В общем, на что угодно, кроме реальных интересов элиты и её международных структур, а также капитализма, который заставлял народы идти на крайности.

Это у нас говорилось: «Гитлеры приходят и уходят, а немецкий народ остается». По итогам денацификации в странах был разгромлен не корень фашизма, а наоборот — то, что называется национальной идентичностью: ощущение себя единой полноценной нацией, с великой историей, глубокой культурой и светлым будущим. Фашистские пособники же в некоторых странах даже остались у власти (Испания). А где-то — правили из-за кулис: таким был военный преступник и гангстер-якудза Сасагава, на которого опирался американский куратор Японии Чарльз Уиллоуби (начальник разведки армии Дугласа Макартура). Впоследствии они же будут собирать антикоммунистическую лигу азиатских народов, положившую начало Всемирной АнтиКоммунистической Лиге.

В любом случае Япония была разгромлена — и никто не собирался ее спасать (разве что в качестве марионетки США). В такие моменты на выручку народу должна прийти интеллигенция — люди, способные разобраться в ситуации, найти выход и донести эту картину до народных масс. И такие интеллигенты в Японии нашлись. В их число входили и кинорежиссеры, самыми влиятельными из которых были, пожалуй, «Четыре всадника» (так называлось их творческое объединение — правда, просуществовавшее недолго): Акира Куросава, Кэйсукэ Киношита, Масаки Кобаяси, Кон Итикава.

Им предстояло провести свой народ через фашизм, оккупацию, пересмотр истории и культуры — чтобы постепенно залечить раны и выстроить новую идентичность, непричастную ни фашистам, ни американскому масскульту.

Мёртвая вода

На первом этапе большую роль сыграл Киношита — режиссер не менее талантливый, чем его современники, но плохо известный за пределами Японии. Первые его послевоенные ленты были подчеркнуто замкнуты: стены дома, окно, за которым — национальный пейзаж или классическая архитектура. Недаром Киношита в детстве убегал из семьи в древнюю столицу — Киото. Кажется, будто ничего не произошло: показана обычная мирная жизнь, «нейтральная» материальная культура.

А ведь дебют режиссера состоялся во время войны: ему был заказан пропагандистский фильм «Армия», который в итоге оказался антивоенным. Однако сейчас необходимо было пережить первый шок, перетерпеть все, что делали со страной фашистские прихвостни и оккупанты.

Но на следующий же год после официального окончания оккупации — выходит «Японская трагедия», ставящая проблему искупления фашизма и разрыва с традициями удивительно острым образом. Фильм начинается с вопроса, заданного учителю в школе: «А почему Вы вчера нас учили одному, а сегодня — прямо противоположному?» Через пять лет выйдет главный шедевр Киношиты — «Легенда о Нараяме». Этот фильм выполнен в стиле традиционного японского театра и повествует о некоей «легенде», по которой отец семейства из-за голода и нищеты вынужден отнести свою престарелую мать на гору — и оставить ее там умирать. Главный герой противится и матери, и односельчанам, и даже религии: для него этот шаг требует серьезного осмысления и обоснования. Так японец расстается со страной, принявшей фашизм. Герой возвращается домой и вглядывается в собственных детей — по-американски «современных», посреди трагедии и нищеты занимающихся потреблением, бездумных и легковесных. Что будет с домом, когда настанет пора уйти и отцу семейства?

Пройдет время, и подобный ребенок — Сёхэй Имамура — расправится с собственной страной. В 1983 году он снимет пародию на «Легенду» в популярном тогда «натуралистическом» стиле: грязные и мракобесные крестьяне живут как звери, гротескно убивают стариков и детей ради спасения собственных шкур. У Киношиты еще чувствуется первоначальная легенда: о жестоком правителе, приказавшем убивать стариков (фашисты, США), — в итоге ему доказывают, что они нужны. Здесь — уже открытая «чернуха». Сам Сёхэй будет странным ненавистником США, фанатеющим от Европы и модного экзистенциализма. При этом к Японии он испытывает только отвращение — его фильм об оккупации «Свиньи и броненосцы» оставляет только один вопрос: так кто хуже, американский контингент или японский народ?

То же делал китайский писатель-диссидент Лу Синь, ссылавшийся на слухи о том, что на территории Китая когда-то кто-то ел людей, чтобы утверждать: «Китайцы все еще остаются нацией людоедов». В морали и добродетели он им, естественно, отказывал.

Известнейший фильм Куросавы — «Семь самураев» — как раз таки и посвящен подобным непростым взаимоотношениям народа и интеллигенции. Япония второй половины XVI века, пережившая очередной государственный крах и раздираемая гражданскими войнами. Из города в город скитаются ронины — бывшие самураи, потерявшие своих господ, вынужденные теперь подрабатывать за еду или разбойничать.

Один из них — Такаси Симура — не потерял ни чести, ни человечности: он с легкостью соглашается побрить голову (прическа же была накрепко связана со статусом самурая), чтобы обмануть бандита и спасти ребенка. К нему-то и обращаются за помощью посланники из деревни, на которую планируют напасть бандиты.

Такаси — отчасти из интересов выживания (ему дают рис, который для крестьян является роскошью), отчасти из гуманизма, — соглашается организовать оборону. Но для этого ему нужны помощники — которых он и находит, во многом притягивая собственной незаурядной личностью.

В итоге отряд самураев прибывает в деревню — и сталкивается с полнейшим недоверием местных жителей. Чувством, в общем-то, взаимным. Как-то разрядить обстановку помогает шутник Хэйхати и выдающий себя за самурая бродяга Кикутиё. Ключевым становится момент, когда крестьяне приносят героям имеющееся у них оружие — среди которого есть и хорошие самурайские доспехи. Ронины приходят в гнев и даже собираются убить жителей, явно добывших оружие через добивание дезертиров и охоту на одиноких ронинов. Но за народ вступается Кикутиё — сам рожденный крестьянином. В ещё большем гневе он кричит, что деревенские жители — самые мелочные и скользкие создания на земле. Но кто сделал их такими? Разве не самураи, гонящие мужчин на ненужную им войну, ради добычи сжигающие деревни, для развлечения насилующие девушек? Как еще должен был выживать простой человек под гнетом не думающего о нем самурайства?

Герои сближаются с местными жителями, они начинают вникать в их жизнь, в их тяготы и страдания. Они рисуют флаг, состоящий из трёх частей: крестьянства, самураев — и Кикутиё в виде перемычки между ними. Молодой аристократ влюбляется в местную девушку, но та не решается на продолжение романа. Большинство ронинов погибает при обороне деревни. Стоя у их могил и наблюдая за крестьянским празднеством, Такаси утверждает: они, самураи, потерпели очередное поражение. Победа же досталась народу.

Простые люди изранены, покалечены. В них можно найти много изъянов и мало поводов для любви. Но виной тому — равнодушие и презрение «верхов», которым служила интеллигенция (или, по крайней мере, против которых не восставала достаточно активно). Теперь же интеллигентам, брошенным властью, нужно прийти на выручку народу.

Мир большой и мир малый

Необходимость в других — гораздо глубже, чем простая потребность в выживании. В фильме «Жить» Куросава показывает Kанжи Ватанабэ — человека уже в годах, проводящего день ото дня за столом в городской управе. Он не обращает внимания на жалобы граждан, на коллег, — ни на что на свете. Нельзя сказать, что жизнь его приятна — но она терпима. Ровно до того момента, как ему диагностируют рак желудка.

Канжи ощущает даже не физическую боль, а боль душевную, страх, переполняющие его эмоции. Он мечется, пытаясь найти хоть кого-нибудь, с кем он мог бы поделиться легшим на его душу бременем. Однако окружающие люди оторваны от него — даже собственный сын уже не слушает отца. Герой со слезами вспоминает время, когда они были действительно близки. Он думает о своей работе, на которую не опаздывал 30 лет, считался примерным работником — но в реальности так ничего и не сделал. Он никому не помог, ничего не создал, не проявлял инициативы — просто работал с бумагами, скучно и бесцельно.

Канжи не приходит на работу, снимает все накопления — и уходит в ночь, надеясь, что кутеж поможет ему забыться. Он даже находит себе проводника — привычного к подобной «рутине» писателя. Но человеческое страдание пересиливает опьяняющий ночной дурман: посреди «празднества» Канжи запевает горькую песню, меняющую всех присутствующих.

Сын не понимает главного героя — думает, что тот то ли обнаглел, то ли сошел с ума. Не понимает его и подчиненная, решившая уволиться из управы. Канжи хочет провести с ней время — и девушка опасается худшего. Но героя привлекает в молодой сотруднице ее жизненная сила, энергия, энтузиазм, радость. То, что не позволяет ей больше оставаться в таком болоте, как место работы Канжи. Герой выпытывает у нее секрет — ключ к счастью, к человечности. Девушка отвечает, что она делает на фабрике игрушки. Труд этот не особенно разнообразен — но ей видится, как результат ее труда попадает ко всем детям Японии и доставляет им радость. Она как бы сама играет с ними.

Канжи понимает, что он должен сделать, пока не поздно. Герой возвращается на работу — но на этот раз прислушивается к жалобам местных жителей, просящих построить им детскую площадку. Канжи, напрягая остаток сил, стремительно проходит через все бюрократические преграды, угрозы, безразличие и безответственность сотрудников. Герой умирает, но площадку всё-таки открывают — и простые люди помнят о нем.

Сотрудники Канжи собираются на поминки и обсуждают произошедшие с ним в последние месяцы перемены. Большинство из них просто дивятся этому, как чудачеству или слабоумию — но один из молодых служащих внезапно прерывает разговоры отповедью всем остальным. Он и сам видел всю бюрократию, безразличие, бессмысленность их труда. И Канжи для него — герой, пошедший против бесчеловечной системы.

Внезапно на похороны приходит полицейский. Со слезами он сознается, что стал причиной гибели Канжи. Полицейский видел героя прошлой ночью — качающегося на качелях под снегом, поющего песню. Поначалу казалось, что Канжи пьян, и его нужно было забрать в участок. Но он был абсолютно счастлив, а голос его отзывался глубоко в душе. В последний раз уходя из дома, герой оставил под лестницей конверт с печатью, бумагами и деньгами, которые понадобятся сыну, — сидя на качелях, он понимал, что настает его последний час.

Сотрудники в едином порыве клянутся продолжить дело Канжи — но, протрезвев и возвратившись на работу, становятся все теми же бюрократами. Молодой служащий смотрит на них с укоризной, но не находит в себе сил бороться.

Человек не может прожить в отрыве от чего-то большего, чем он, — коллектива, народа, полезного обществу дела. Что бы ни происходило со страной и людьми, закрывшись в скорлупе — ты не достигнешь счастья. Сочувствовать своим ближним и решать их проблемы — это требование идет не «сверху», не от начальства. Оно происходит изнутри, из потребностей живого сердца и души.

В чем-то аналогична этому история «Тени воина» про вора, которого делают двойником великого японского полководца Такэды Шингена. Поначалу он противится навязанной ему роли, пытается выкрасть что-либо из дворца и даже сбежать. Но постепенно Тень пропитывается духом Такэды и, даже несмотря на то, что ему даруют свободу — после смерти полководца убеждает его сторонников, что готов занять место лидера.

Несмотря на свои выдающиеся военные победы, Такэда перед смертью завещает прекратить завоевательные войны и заняться внутренней жизнью государства. Тень продолжает эту политику, удачно обманывает любовниц полководца, его родственников, вражеских шпионов. Он даже отражает нападение вражеских войск, демонстрируя храбрость и способность поднять дух воинов. Но, наконец, он по неосторожности раскрывается — и лидером клана становится честолюбивый наследник Кацуёри.

Нарушая заветы отца, он ведет свои войска в атаку на Оду Нобунагу — главного конкурента Такэды в объединении Японии. Если Шинген показан как традиционный японский лидер, то Ода пошел на союз с Западом, перенял его культуру и оружие — ружья-аркебузы. Кацуёри, ослепленный силой своей армии, бросает ее в лобовую атаку — и вооруженные огнестрельным оружием солдаты Нобунаги убивают всех нападавших. Клан Такэды обречен на поражение, и наблюдающий за битвой из укрытия воин-тень в отчаянии выбегает на поле боя, прямо в крестьянской одежде, и оказывается убит вместе с дорогой ему армией.

Японцы, «продавшиеся» Западу, конечно, оказываются в этом фильме победителями. Но Куросава и этим фильмом, и вообще своими эпическими лентами показывает Японии ее великих предков, героев. И демонстрирует, как преображается простой человек, нашедший с ними контакт.

Живая вода

Фильм «Расёмон» обычно рассматривают как притчу об относительности оценок и восприятия. Япония всё так же в разрухе: нищета, бандитизм, неубранные трупы. Несколько путешественников прячутся от бури под сводом ворот. Дровосек Кикори и монах рассказывают присоединившемуся к ним крестьянину о том, что были свидетелями на странном суде: разбойник убил проезжающего самурая и изнасиловал его жену. Тело же нашёл Кикори и сообщил о нем местным чиновникам, которые и схватили виновника.

На суде заслушивались показания сначала разбойника, потом жены, а затем — вызванной с того света души самурая. Все они противоречили друг другу. Преступник утверждает, что он связал самурая и действительно изнасиловал его жену. Однако после этого женщина требует убить мужа, чтобы быть спасенной от бесчестья в его глазах. Разбойнику честь не позволяет убить безоружного — происходит поединок, в котором выигрывает преступник.

Жена же рассказывает историю совсем по-другому: после изнасилования бандит уходит. Женщина развязывает самурая и просит у него прощения, но тот смотрит со злобой и презрением. Жена падает в обморок, а когда приходит в себя — то видит, что муж заколот её кинжалом. Она пытается убить себя, но безуспешно.

Душа самурая, кажется, распутывает ситуацию. Он утверждает, что разбойник предлагал женщине стать его женой. Та соглашается, но при условии, что он убьёт самурая. Бандит, пораженный подобным коварством, предлагает мужу убить жену. Женщина убегает, разбойник развязывает самурая и уходит. Но тот, не вынеся позора, закалывает себя кинжалом. Однако кто-то неизвестный вынимает нож из тела — его в итоге так и не находят.

Под сводом ворот рассказывает свою версию уже дровосек — оказывается, он видел всё с самого начала. Женщина, по его словам, требует мужчин решить поединком — с кем она останется. Мужчины сражаться сначала не хотят, но потом поддаются на провокацию жены. Оба сражаются трусливо и неумело, но, по случайности, побеждает разбойник. Он добивает молящего о пощаде самурая, но женщина в это время в ужасе убегает.

В этот момент раздается плач ребенка: у ворот кто-то оставил дитя, подложив ему в корзину богатые кимоно и амулет. Крестьянин набрасывается на дорогие вещи, попутно разоблачая дровосека: очевидно, что именно он и украл драгоценный кинжал — и потому не решился свидетельствовать на суде. Он рассуждает о жестокости мира и необходимости эгоизма для выживания.

Монах, наблюдавший за всем происходящим, впадает в отчаяние: все люди из этой истории — негодяи. Он хочет было забрать ребенка себе, но его опережает дровосек. Кикори объясняется тем, что у него и так 6 детей — и седьмой будет относительно небольшой обузой. Вера монаха в человечество восстановлена, буря заканчивается, и выглядывает солнце.

Всю эту историю можно трактовать метафорически. В виде женщины часто представляют страну («Русь моя, жена моя»). Муж её — самурай — это японская власть; разбойник — бьющиеся с ним США. Бандит выглядит неприятно: он трус, хвастун, негодяй. Но даже он оказывается предпочтительней, чем муж: внешне властный и даже угрожающий, но на деле — еще более трусливый. Поединок решается почти комично — броском меча, а не ловким и точным ударом.

Женщину насилуют. После позора она выбирает, кому отдаться: старой власти или оккупантам. В итоге и те, и те оказываются плохи — и она убегает, бросая свое единственное оружие — кинжал.

Крестьянин и дровосек — простой народ. Они оба плохи: один — абсолютный эгоист и циник, другой — тихо наблюдает за тем, как насилуют женщину и за результатом поединка. Они как бы оторваны от происходящего, думают только о своих семьях и своей мелкой работе. Монах, наблюдающий за всеми действующими лицами, восклицает: «Если нельзя никому верить — то мы в аду».

Дровосек забирает себе кинжал, оставленный женщиной. Это можно было бы трактовать так же, как и действия крестьянина, крадущего у ребенка ценности. Но кинжал — это даже больше, чем оружие. В нем хранится воинский дух, он требует чего-то от владельца. И дровосек у Куросавы забирает с собой дитя — символ будущего Японии.

Завтрашний день оказывается в руках у простого народа, покинутого всеми и вынужденного забрать себе остаток воинского духа — в виде оставленного беглецами кинжала.

Фильмы Куросавы затрагивают все стороны жизни: героическое прошлое, любовь высших слоев к простым людям, смысл жизни и служения отдельного человека. Такая широта тем обусловлена тем, что режиссеру нужно вылечить народ, спасти его культуру, обеспечить своей стране будущее. Его взгляд не сужен ненавистью и предательством, как это происходит у Феллини, дышащего ненавистью к людям, или у отечественных «творцов», растоптавших своё же советское прошлое. Куросава, как и Киношита, даже по форме адресуются к некоей национальной традиции: фильмы их испытали воздействие японского театра, в кадрах чувствуется древность Киото или дух самураев. Их не устраивает как западный захватчик, так и собственные элитные фашисты. Они пытаются передать судьбу Японии в руки народа.

Нельзя сказать, что работа «всадников» оказалась триумфальной. Японская культура — при всех своих современных трансформациях — все ещё знает и гуманизм, и фанатично преданных делу аскетов-творцов, и позитивный образ простого труженика. У них так и не сформировалось чисто политического компонента этой деятельности: нет ни декабристов, ни революционеров, ни большевиков. Поэтому разрыв между действительностью и желанием режиссеров, конечно, играет не на пользу мечте о возрождении японской нации на новых, не фашистских основаниях.

«Но дружбы нет и той меж нами»: отечественная интеллигенция предала коммунистическую идею, на прославлении которой выросла. Она поплёвывает свысока на народ, считает себя солью земли, а окружающих — грязными «мухами». В лучшем случае, наши интеллектуалы просто ушли в свой внутренний мир и занимаются академическими проблемами. В этом смысле они не достойны звания «интеллигента», вошедшего в историю России с Радищевым и другими представителями высших слоев общества, обеспокоенных судьбами простого народа.

Конечно, одного наличия людей вроде Куросавы недостаточно, чтобы страна оправилась после поражения. Но они необходимы, и отсутствие в России служащей народу интеллигенции — одна из главных загадок и роковых проблем нашей страны. Японские режиссеры передавали будущее в руки народа. Наши граждане должны сами взять свое будущее. Необходимо вытягивать себя почти что по-мюнхаузеновски — за волосы, цепляясь если не за своих, так за чужих интеллигентов. Восстанавливая в себе разум, волю и чувство. А затем — помогая другим сделать то же самое.