Чюрлёнис: «русский художник» не от мира сего

Сегодня, 22 сентября, исполняется 141 год со дня рождения литовского художника и музыканта Микалоюса Чюрлёниса. Это, без преувеличения, стремительно пронёсшаяся и упавшая в бездну горящая звезда Серебряного века.

Чюрлёнис был вне времени и пространства. В Петербурге его именовали не иначе как «русский художник», сам он говорил и писал только по-польски (литовский язык Микалоюс начал изучать лишь в 32 года), сегодня же в мировой классике он отождествлён, как литовский гений. Чюрлёнис прожил всего 35 лет, оставив после себя неземное искусство — сверхчувственные картины, на которые надо смотреть под его же сверхчувственную музыку. Он и называл свои рисунки «сонатами».

Кто были предки Микалоюса Чюрлёниса? Он вырос на территории сегодняшнего литовского бальнеологического курорта Друскининкай. В Средние века здесь жило славянское племя кривичей, перекрещённое затем во времена Великого княжества Литовского в католичество. Новоиспечённых католиков записывали поляками, но, очевидно, это были не настоящие этнические поляки — ляхи. Но, так или иначе, родители будущего художника знали только один язык — польский, и сам Микалоюс на протяжении всей своей короткой жизни говорил, писал письма и литературные зарисовки на польском языке (справедливости ради отмечу, что родители говорили всё же на местном — «кресовском» — польском языке, который и сегодня очень отличается от польского языка в Варшаве).

Чюрлёнис мог вполне войти в сокровищницу польской национальной культуры, поскольку на него, 15-летнего самоучку, обратил внимание князь Михаил Огинский — внук автора легендарного полонеза. В итоге музыкант из бедной крестьянской семьи переехал в Варшаву, поступив по протекции и за деньги Огинского в консерваторию, в которой 70 лет назад учился великий Шопен.

В 1901 году, после окончания музыкальной академии, Чюрлёнис без обиняков писал приятелю: «Мы должны гордиться тем, что мы поляки. У нас забрали землю, свободу, право, но языка нашего, сердец наших, интеллигенции нашей не отобрать у нас даже силой».

Возможно, Микалоюс Чюрлёнис и ополячился, если бы не политические события на западной окраине Российской империи, когда первая русская революция опьянила литовских националистов. В конце 1905 года в Вильнюсе был созван Литовский съезд, выступивший против «существующего строя, основанного на угнетении» (спустя 85 лет Витаутас Ландсбергис, соискавший учёную степень искусствоведа благодаря творчеству Чюрлёниса, не станет изобретать велосипед, провозгласив литовскую независимость с подобными же формулировками).

Чюрлёнис бросает Варшаву и едет в Вильно кистью и нотами поднимать литовское национальное самосознание. При этом, напомню, не зная литовского языка. Уроки литовского привели к тому, что он женится на учительнице Софии Кимантене, которая была младше на 10 лет.

Конечно, Чюрлёнис не был литовским революционером. Он пытался всеми своими творческими силами нарастить мяса на скелет литовской будущей государственности. Он систематизировал народные литовские песни, начал сочинять оперу с вкраплениями народной литовской музыки. Но, как вспоминают его современники, литовцы не поняли своего просветителя.

Показательна история с оформлением громадного занавеса для театра «Рута». На холсте площадью 25 квадратных метров художник изобразил, как он сам выразился, «вид древней Литвы»: с тихим морем («как в Паланге»), языческим жертвенником у дуба и священником с пастушками. Но литовское местечковое общество не поняло и не приняло художеств Чюрлёниса.

Или вот, что он писал в дневнике в те годы: «Только что вернулся из литовского «культурного» вечера, на котором играл свои композиции. Конечно, публика на многое надеялась и поэтому совершенно разочаровалась. Просили от меня чего-нибудь повеселей — чуть ли не просили оставить в покое».

Даже Рерих, симпатизировавший Чюрлёнису, в годы межвоенной Литвы высказался с ноткой удивления: «Слышу, что имя Чюрлёниса стало национальным именем в Литве, сделалось гордостью народа литовского. От души радуюсь этому. Помню, с каким окаменелым скептицизмом четверть века назад во многих кругах были встречены произведения Чюрлёниса».

В итоге недооценённый соотечественниками Чюрлёнис бросает «национально-освободительное» творчество и переезжает в Петербург (не забывайте, уважаемый читатель, что в начале 20-го века и Варшава, и Вильно, и малая родина нашего героя Друскеники, — всё это была Российская империя). Здесь, с лёгкой руки художника Мстислава Добужинского, не то литовца, не то поляка Чюрлёниса стал именовать «русским художником» Николаем Константиновичем Чурлянисом (впрочем, патриотизм Добужинского оказался квасным после Октябрьской революции, когда он поспешил принять литовское гражданство и удрал из СССР).

…Чюрлёнис был не от мира сего. Он со студенчества увлекался религиозно-философским системами Индии, баловался спиритическими сеансами и гипнозом. По воспоминанию поэта Бориса Лемана, также не чуравшегося эзотерики, «его (Чюрлёниса) собственная сила усыпления, по отзывам лиц, знавших его, была несомненна». Говорят, что на одном сеансе в Варшаве духи предсказали Чюрлёнису год его смерти — 1911.

Однажды он пришёл домой и начал то быстро, то медленно рисовать пальцем кружки на поверхности попадавшихся ему на глаза предметов. Больного доставили к знаменитому психиатру Бехтереву, который рекомендовал отправить пациента в психиатрическую лечебницу. Чюрлёниса госпитализировали в санаторий «Красный двор» под Варшавой, где он скончался спустя год в возрасте 35 лет. Супруга София осталась с дочкой Данутэ, которой не исполнилось ещё и года.

Поэт Павел Антокольский (автор щемящей душу поэмы «Сын» о своём 18-летнем сыне Володе, убитом гитлеровцами в 1942 году) такими словами проводил нашего героя в мир иной:

Чюрлёнис шёл по Млечному Пути.

Он увидал рожденье звёздной бури.

И ангелы из золотой лазури

К его ногам пытались снизойти.