Пламенные речи и краснобайство

«Мятеж не может кончиться удачей, — В противном случае его зовут иначе».

19 августа 1991 года в дышавшем на ладан Союзе Советских Социалистических Республик была совершена попытка государственного переворота. О событиях того августа принято вспоминать ежегодно, но с разным уровнем громкости. Прежде бывало, программы и фильмы, посвященные историческому моменту, выходили едва ли не на всех главных телеканалах страны. Однако эмоциональный пыл с годами поутих, дни эти так и не получили статус праздничных или по-настоящему знаковых, а кто-то о них вообще предпочел бы забыть. И вот, в прошлом году состоялась каннская премьера «События» — картины, смонтированной из нигде не показывавшейся ранее кинохроники. В первый же день переворота операторов «Лендокфильма» отправили снимать происходящее в городе. Благодаря удивительному историческому чутью того, кто дал задание на съемку, в нашем распоряжении теперь есть несколько десятков, а может и сотен, часов важнейшего документального киноматериала. А благодаря Сергею Лознице появился единственный в своем роде фильм, в котором удалось зафиксировать зыбкое состояние времени и людей. И, возможно, эта картина окажется самым лучшим и самым горьким из снятого про те дни.

Прием, который используется в «Событии», Сергей Лозница уже применял в «Блокаде» и «Представлении». Из сотен записей он отбирает эпизоды, монтирует их и демонстрирует без авторских комментариев, закадрового голоса, звукового сопровождения (кроме естественного, возникавшего в процессе съемок). Для «События», напротив, подбирался отдельный аудиоряд — всем известная музыка Чайковского, издевательски звучащая в моменты затемнения, песни Высоцкого и Цоя, фрагменты радиопередач, выступлений высокопоставленных мятежников, разговоры в коридорах и кабинетах Смольного и так далее. В начале фильма люди стоят у Мариинского дворца и тревожно слушают невидимого трибуна, вещающего со ступеней главной лестницы. В следующих кадрах строят баррикады: мужчины, подбадривая друг друга, раскачивают и опрокидывают строительный вагон, несут мотки колючей проволоки, сваливают в кучи металлолом.

Центральные сцены фильма — многотысячная толпа собирается на Дворцовой площади. Человеческое море разделяется на сотни людей как только оператор перемещается с верхней точки съемки на уровень человеческого взгляда. Пришедшие на митинг говорят друг с другом, молчат, слушают ораторов, включая Анатолия Собчака и Марию Берггольц, сестру поэтессы Ольги Берггольц. За пределами экрана — милиция и военные. Лишь пару раз проникнут в кадр граждане в форме и растворятся вновь. Камера то скользит по лицам, то движется в толпе, то смотрит сверху, становясь при этом отстраненным наблюдателем, но никак не участником происходящего. Людские скопления здесь персонализированы и не сливаются в единую массу. Операторы словно подчеркивают индивидуальность каждого, кто оказывается в их поле зрения, делая паузу на сотые доли секунды. Лиц — множество: одни смотрят настороженно, другие — сосредоточенно, третьи вообще не обращают внимания на кратковременное внешнее вмешательство.

Конечно, поражает бесстрастность и будничность происходящего. Большую часть экранного времени мы видим, как люди тихо переговариваются меж собой, идут по улице, стоят на митингах. Однако чем тише и спокойнее они себя ведут, тем ощутимее становится разрыв, образовавшийся между исторической реальностью и уже сложившимся мифом. Про русский бунт давно известно, что он — бессмысленный и беспощадный. Лозница предъявляет иную и неожиданную его версию — бескровную и растерянную. Бездействие здесь выглядит, как диагноз всего общества — реальный исторический шанс растратили впустую. Пламенные речи обернулись краснобайством, реформы осуществить не сумели, демократия не состоялась, а итогом стало тотальное разочарование. Слоган картины — «Три дня, которые потрясли мир, или Много шума из ничего?» — не зря заявлен в вопросительной форме. Те 72 исторических часа — были ли они и правда таковыми? Действительно ли люди почувствовали себя свободными или это была лишь иллюзия? Не мнимым ли оказалось само событие, в городе и в стране, вскоре прекратившей существование. И возникает ощущение: тогда произошедшее, если и было, то в других времени и пространстве и с иными людьми. Но это трагическое, щемящее прошлое продолжилось, проросло в настоящем — вот только его фиксировать на пленку пока никто не спешит.