Иван Шилов ИА REGNUM
Синяя птица роршаха

Постановка с чисто режиссерской стороны дает довольно крупные недочеты, и чуткий зритель должен будет согласиться, что на этот раз отрицательные стороны спектакля не просто неудачные подробности, нет, они имеют серьезное симптоматическое значение; они являются показателем утомления или начинающегося упадка в творчестве главного режиссера.

В. Чарский о спектакле Станиславского «Синяя птица», 1908 год.

Разумеется, сама пьеса в истории ставилась в разных вариантах. Включая, собственно, знаменитый спектакль Алексеева. Можно посмотреть и киноверсии: немой вариант начала века или забавный советский мультфильм, где история рассказывается как борьба с милитаризмом. Или советско-американский фильм периода «разрядки», где можно увидеть нечастое для того времени совместное производство и игру в необычных для себя ролях любимых актёров… Вероятно, в истории Метерлинка есть что-то «архитипическое». И легко допускающее перенесение в разные контексты, времена, нравы, пространства… Поиск счастья достаточно актуален в любую погоду. Как и желание узреть «суть вещей».

Однако вернёмся к спектаклю Бориса Юхананова. Одним из самых радикальных решений оказывается совмещение реальных воспоминаний ведущих артистов театра с множеством других уже «художественных» текстов. Это довольно необычно, если вдуматься, как если бы герои романа и его автор оказались за одним столом — равноправно живые. И ещё неизвестно, кто реальней. Кто здесь правит бал, духи? Фотографии на стенах? Привидения из страны умерших? Умершие друзья и знаменитые художники? Учителя? Идеи? Блаженства? Здесь на одной доске (или «планшете сцены») оказываются вместе тексты актёров, Метерлинка, Чехова, советских драматургов, актёров; вообще, вероятно, можно говорить о любви к смешению текстов и контекстов как одной из значимых черт стиля режиссёра… Такой театр сложно представить в минимализме, на коврике. В моноспектакле. Он требует размаха, костюмов, декораций. Которые в данной работе отличаются размахом и изяществом исполнения. В крайнем случае можно посетить спектакль как выставку достижений театрального хозяйства.

Я смотрел этот и без того достаточно сюрреалистический спектакль три вечера подряд, когда одновременно изучал азы телесной психотерапии целыми днями. Возможно, это добавило чуть-чуть интенсивности восприятию. Но я (как и большинство зрителей) нигде не плакал и не особо смеялся. Правда, пару раз по коже пробегали стада мурашек, но я скорее списывал это на прекрасно работающую вентиляцию, чем на дрожь от столкновения с прекрасным… Хотя и это было. Так вот психология. Почти любой видел пятна Роршаха, пресловутые проективные тесты, когда испытуемому предлагается всматриваться в изображения чернильных пятен, чтобы увидеть в них какие-то картинки. Смыслы. Сюжеты. Что-то подобное делало большинство из нас, будучи детьми, с облаками и ковровыми узорами. И спрашивать, есть ли там, в этих узорах, то, что мы там видим, — довольно бессмысленно. Если мы видим, значит есть! Если нам кажется, что перед нами шедевр интертекстуальности и солянка из различных культурных и театральных практик, — значит, так и есть. Если кажется, что это просто синие чернильные пятна от птицы… Значит, так и есть…

Герман Роршах. Пятно №10

Никто не виноват, в конце концов. Что автор спрятался. Благо спектакль сделан так, что в нём огромное количество «аттракционов». Это странный мир, где японские ритуалы соседствуют с народным пением, а психологическая актёрская игра с перформансом, фрагменты сверхпопулярного когда-то массового кино с шапито и хроникой… Сшивается это всё либо ассоциативно, либо через тексты. Шьётся иногда белыми нитками, иногда цветными, иногда саморассасывающимися так, что спустя какое-то время ты почти принимаешь правила игры этой вселенной и не задаёшься глупыми вопросами. Типа. Что хочет герой? Почему он так себя ведёт? Какое это имеет отношение к жизни? Как этому сопереживать? Что хочет сказать автор? Кому? На каком языке?

Надо — значит надо.

Возможная стратегия понимания такого искусства была озвучена в годы моей философской юности, например, через метафоры «следа» (где каждая линия рисуется поверх какой-то бывшей, словно бы одно всегда является отражением другого), «складки» (как бы постоянно перемещающейся по поверхности Мирового океана волне логик и смыслов), «грибницы» (где, в отличие от ясности и прямоты морковки, грибница находится под землёй и соединяется хаотично множеством отростков, свободно соединяя одно с другим). Да и интернет вполне воплощает такое мировоззрение. Проектный театр, где собирается всё возможное и интересное и облекается в некоторую форму… Каждый выходит со свой цыганочкой. На каком тексте это основывается как «главном», не так уж важно.

Уникальной особенностью спектакля является и выпущенная про него книга, где достаточно подробно описывается процесс создания спектакля. И история театра и главных героев. В этом смысле ведущие актёры театра оказываются как бы мостиками, которые соединяют вымысел и правду, привычные актёрские байки и мифы, настоящее прошлое и пошловатое настоящее… Где им нашлось место хотя бы в таком антураже. Вообще смотреть такой театр предельно интересно с точки зрения того, что он взывает к сотворчеству. Либо зевоте. Не всегда просто понять — на что именно стоит обращать внимание. Это словно бы сходил на нашумевшую выставку и оценил по достоинству картины, но только, вернувшись домой, прочитал, что на самом деле это была не выставка картин, а выставка рамок к этим картинам, а сами полотна были третьесортными репродукциями и висели просто «для красоты». На них-то смотреть было необязательно. Сама роскошная режиссёрская свобода обращения с материалом для кого-то — запоздалый инфантильный протест и профнепригодность, для кого-то — вершина мастерства и магический профессионализм, который недоступен большинству…

Спектакль закончился, но я (поскольку уходил в антракт сразу после действия) даже этого не заметил. Я ожидал ещё один акт. Но когда я зашёл чуть позже, прогулявшись по театру, в уже пустой зал, то увидел, что рабочие сцены разбираются декорации. Пришлось уйти. На улице же исполнитель заглавной роли садился в машину с огромными букетами цветов, прохожие проходили мимо, начинался вечер, который ещё не перешёл в ночь. Синей птицы нигде не было. Чаек тоже. Мне было хорошо и интересно. Нужно было подумать о чём-то философском.