Современное покушение на фашизм, Гитлера и реальность

Мой дедушка, который прошёл войну, никогда не смотрел фильмы «про войну». И думаю, что он был в этом не одинок среди фронтовиков. Но для моего поколения, которое в основном никаких войн не видело, кроме как в кино, в этом смысле — вообще сложно писать на такие темы… Большая история стала поводом для паразитирования на бренде, на идеологии, в этом есть что-то удивительное в понимании того, до какой степени мы есть то, во что мы верим о себе с точки зрения истории, к какой общности мы себя относим, в какой перспективе и контексте мы рассматриваем себя. Кто для нас герои, а кто враги…

В наши дни «фашизм» оказывается чуть ли не главной проблемой человечества, если у человечества есть проблемы как у целого. Оказывается, что пока одни умирают на улицах в нищете, другие могут загорать на шезлонгах собственных пароходов, заводов, газет… Да и с «идеологией» как-то всё довольно странно получается… В этом смысле в истории всё-таки всё проще. И для большей части «прогрессивного человечества» — всё-таки понятно, кто был плохим, а кто хорошим… Даже когда писать про Гитлера и Сталина (с большой буквы) не так уж хочется. Но вот оказывается, что и кино про них снимают… И в известном смысле «уравнивание» или «неуравнивание» коммунизма и национал-социализма оказывается чуть ли не самой животрепещущей темой всех — от квасных дворовых патриотов до придворных политтехнологов… Если вдруг решить поговорить о «главном»: денационализация, десоветизация, десталинизация, дерусификация, в этих «де» — каждый разбирается в меру своего ума, совести и таланта… Хотелось бы уйти в сторону. Но куда уходить, неизвестно…

Внутри картины, однако, другая, но беспроигрышная коллизия. Человек и конформное общество. «Враг народа» — начиная от античности и до Ибсена — оказывается одной из самых сложных тем. Может ли враг народа стать позже героем? Где тут стороны конфликта? Как складывается так, что человек, которого отвергло и уничтожило общество, становится позже его героем? И становится ли? Если Эльзер удостоен только памятной доски… А неофашизм никуда не исчез. Можно вспомнить не только политические события недавнего прошлого (где, что интересно, обе стороны с равным удовольствием именовали друг друга «фашистами»)… Можно найти и сколько угодно «умных» гуманитарных размышлений от Фромма до Эко, которые посвящены теме фашизма… В конце концов, чтобы кто-то мог сидеть в кафе на фоне книжных полок со свежим латте, кто-то должен за него умереть. И здесь возникает ещё одна тема — вины. Вины за то, что не пошёл, не сказал, когда пришли за соседом, или даже за то, что остался жить в (относительно) благополучной стране… Пытался строить своё счастье. А не отправился туда, где…

Впрочем, вернёмся к картине. Динамичное начало. С первых секунд действие прерывается титрами, что добавляет ощущения «реализма» и «динамики». Руки в крови. Правда, это руки героя. Заряжается пружина часового механизма бомбы, и вместе с тем заряжается энергия фильма. История нам известна. Мы знаем, что фюрер выживет. С самого начала фильма начинают фигурировать коммунисты. Несколько лубочные, правда. Фильм сделан в двух временах. Как бы момент поимки и пыток после неудавшегося покушения. И прошлое, куда всегда соскальзывает герой в воспоминаниях. В картине довольно большое количество монтажных склеек, такой фейерверк образов, кадров, планов, движения внутри кадра, смены освещения, фактур, цвета. При этом сам «флешбэк» из пыточной гестапо в летний день счастья — довольно наивный и избитый. Но в случае пыточной избитость, вероятно, предполагается.

Операторская работа великолепна. Некоторая даже избыточная «открыточность» — видно усердие оператора, который выстраивает каждый кадр как отличник киношколы, который обязан получить в этом семестре повышенную стипендию. Это стиль на любителя. Есть и «match cut» — монтажный приём, когда один образ переходит в другой, тело лежащего на воде купающегося переходит в солнечный диск сквозь деревья, до какой-то степени это даже «слишком поэтический» монтаж для фильма про войну. Что-то подобное немыслимо представить, скажем, в фильмах Германа или вообще большинстве советских фильмов. Есть в фильме и другие «странные» склейки: переход от пощёчины отца к офицеру гестапо, например, и это конец «флешбэка»… Но с точки зрения монтажа это интересно посмотреть.

В фильме не так уж много попыток воссоздать подробности времени. Танцы на пикнике под «джаз». Сцена любви в купальне — когда она просто отводит его к себе… Недосказанность, обозначенность, которая значит больше. Например, можно легко представить себе обязательную сцену в американском фильме, где происходит «акт любви». Пусть целомудренно показанный, но необходимый зрителю, чтобы не утруждать его воображение слишком уж. Здесь она опущена. Зато сцены насилия показаны более открыто, но иногда довольно тонко. Блестящий ход, точней уход из пыточной секретарши-стенографистки, которая выходит в коридор, чтобы почитать книжку, пока пытают человека, чтобы ей не было слишком тяжело: она сидит за дверью и читает книжку, слыша прекрасно, что происходит. Это и есть режиссура… Впрочем, иногда кажется, что тема насилия совершенно неоправданно «педалируется» — скажем, избитая мужем героиня, кровоподтеки и так далее. Кажется, что мир построен на насилии. Но, может быть, так оно и есть…

В фильме есть странные, но трогательные сценарные ходы в духе того, что герой снимает комнату в доме мужа своей возлюбленной, чтобы быть ближе. И так далее… сцена ласк переходит в работающую швейную машинку — и опять это повод поразмышлять о монтаже как языке кино — в этом контекст может пониматься почти как метафора плотской любви. А может, и просто как машинка? Что здесь правильно? Вопрос довольно условный, но интересно, что это та грань, когда интерпретация лежит на плечах смотрящего… Или похожий момент, где сцена хроник нацистского парада, которую в кино смотрит герой, монтируется с громом грозы, которая, очевидно, наступает, и герой тут же торопится на велосипеде под проливным дождём, понимая по сюжету, что дела очень нехорошие. Это может быть и «монтажных ход», и просто совпадение… В конце концов, зритель делает фильм не меньше, чем создатели. В фильме есть замечательные с точки зрения трагикомической интонации сцены. В духе того, как заключённый позирует для фотографов вместе с гестаповским начальством, чтобы сделать отчёт для Гитлера. Финал картины очень прост. За героем приходят, его ведут по коридорам. Буднично и просто. Расстреливают…

Это не единственная картина про Георга Эльзера. Можно сравнивать с картиной четвертьвековой давности «Георг Эльзер — один из немцев» (1989). Та же самая история рассказывается совершенно иначе и на уровне драматургии и режиссуры, и монтажа… Что изменилось за чуть более чем четверть века в киноязыке — больше насилия и «постельных сцен», гораздо больше склеек и вообще… Другая манера игры. Что до высказывания на подобные темы… То, конечно, они нужны. Хотя ничего лучше, кроме того, чтобы помолчать минуту, ещё не придумали. Впрочем, как показывает практика, и минута молчания редко длится минуту… Как правило, меньше. Эфирное время нынче дорого.