Оооооо, «Левиафан»! О, Volvo, железный и влажный

Кто с доброй сказкой входит в дом?

Кто с детства каждому знаком?

Кто не ученый, не поэт,

А покорил весь белый свет,

Кого повсюду узнают,

Скажите, как его зовут?

Говорить о фильме «Левиафан» Андрея Звягинцева не хочется.

Собственно, и сказать-то о нем особенно нечего. Фильм старательно избегает собственного содержания. Всё, что нам хочется сказать, с этим фильмом только лишь связано, даже не вызвано к жизни, а лишь иллюстрировано картиной. Но иллюстрировано мастерски. В самом деле, можно ли «прилепиться душой», полюбить картину Звягинцева настолько, чтобы возвращаться к ней мысленно или в речи, направленной другому (хоть в какой-то мере внешнему) человеку? Что может привлечь в «Левиафане»? Ни один из пяти первостепенных персонажей не вызывает и капли симпатии, от слова вообще. Им никак не хочется сопереживать. Не хочется ассоциировать себя с ними. Вот, к примеру, ведущий «страдалец» — Николай, персонаж Алексея Серебрякова. Каким образом можно ему сопереживать, если в первом же кадре среди неописуемых северных красот, там, где кроме него и его семьи нет ни одной живой души, он заботится о сигнализации на автомобиле. Даже тут, где автомобилю, казалось бы, никто не угрожает, ему важно оградить себя от воображаемого воровства. Воображаемого и, смеем предположить, проективного… Но дело даже не в этом, дело в покорности Николая (да и вообще всех персонажей) Вещи. И не вещи в высоком смысле материализма или разворота к реальности, а Вещи в ее денежном капиталистическом выражении. Он не человек, а хранитель машины в этой вступительной сцене фильма.

Собственник. Капиталист. Духовно мелкий, постоянно пьющий, ничего не понимающий, да и не желающий понимать капиталист. Человек, полностью пропитанный дискурсом капитала. Дискурсом эксплуатации человека человеком. Все помыслы этого нового «страдальца» направлены на собственность. Да, фабула фильма связана с несправедливо отымаемым местной «властью» домом, семейным гнездом, в котором он всё сделал «вот этими вот руками»… Да, эту историю можно было бы понять, как историю потери Родины… Если бы сам Николай нам это позволил. Если бы, вопрошая к богу, он не ставил в один ряд потерю жены и дома. Но ему, по-видимому, это недоступно. С удивлением зритель (да и прекрасно сыгранная Романом Мадяновым «власть») узнает, что весь трагизм потери родового гнезда, весь надрыв и глубину страданий Николая может унять вовсе не возвращение дома как такового, а сумма с шестью нулями. Об этих деньгах Николай никак не может забыть — даже в пучине горя по потерянной любви он предполагает, что «друг» — адвокат прикарманил еще и денежки.

Нет, не ради милых сердцу персонажей стоит смотреть фильм Звягинцева. Что, мы такого в жизни не видим? Зачем ради этого еще и в кино-то ходить? Верно! Именно это мы в жизни и видим — всепроникающий капитализм. Пронизавший всю жизнь насквозь, подчинивший себе всё, вплоть до любви и домашнего очага. Разъедающий души и порождающей гниение людей и их дел. Загнивающий на берегу Белого моря город Прибрежный — это вовсе не иллюстрация современной России, как показалось (по-видимому) слишком многим пишущим зрителям фильма. Россия тут оказалась вообще случайно. Такие же истории, как рассказанная Звягинцевым, могли бы произойти (да и происходят постоянно) в любом уголке мира от благословенных Штатов до японских префектур, от Приамурья до далекой Амазонки.

Не ходя далеко за примерами, можно вспомнить хотя бы американский сериал прошлого, 2014 года, «Настоящий детектив», затрагивающий близкие темы гниения пораженного раком капитализма человечества и отдельного человека на фоне великолепной луизианской природы. На берегах Мексиканского залива срощенность власти, криминала, религии ужасает не меньше, чем у Белого моря. Впрочем, и не больше. Обыденность, равнодушие к этой срощенности — вот что страшно. Обыденность, которую всё время хочется понять и признать (может быть, даже и авторам фильма) индивидуальностью, исключением. Но само их творение этого не позволяет, «Левиафан» не дается! И реальным Левиафаном в картине оказывается не российское государство или «ужасные русские» и русскость как таковая, а капитализм, общий для всех и пожирающий всех одинаково.

Именно полным игнорированием русской специфики и замечателен фильм Звягинцева. Он полностью отходит от традиции поисков некоего «своего пути» или особого положения. Он не пытается найти тот самый аршин. Он очень доходчиво показывает, что перед невидимой, но стальной рукой капитализма всё едино — «апатиты и навоз», рухнет всё и никаким «скрепами» уже не поможешь, ибо сами эти скрепы или прогниют, или станут частью капиталистического мира. В «Левиафане» нет России. Она там выступает не более чем холстом, по которому мастер пишет картину. Именно это и страшнее всего. Именно это и есть, наверное, самый важный посыл картины, о котором не то что говорить, даже и задумываться не хочется — мы все стираемся перед лицом Капитала. Скоро не только в кино, но и вокруг нас не будет никакой России, никакой особенности, никакой сингулярности. Скоро, если еще не…

Думается, что вовсе не из-за параноидально-мнимой антироссийскости фильма он получает мировое признание, а именно из-за повсеместного узнавания, из-за ощущения дежавю после просмотра. Будто такую или почти такую историю зритель недавно читал в газете или слышал от знакомых, будто это происходит за соседней стеной, в соседнем городе. Именно потому фильм и вызывает, как нам кажется, бурю эмоций, что зрителю не хочется верить, что и он, зритель (в том числе зарубежный) и есть Николай или адвокат Дмитрий, или Лиля, или «власть» на худой конец, что и его страдания можно было бы искупить шестизначной суммой. Но ведь сумму-то хочется? Может, и пострадать за нее не грех?

В кино даже осиротевший ребенок, герой Сергея Походаева, — дитя нарциссически собственнической воспитательной доктрины «твой сын — тебе решать, кем он вырастет, обезьяной или человеком» — вырастает если и не убийцей, то не меньшим, чем отец и все вокруг, капиталистом: первое приходящее ему в голову объяснение поступка людей, усыновляющих его, сводится к тому, что в этом случае они получат какие-то деньги. А по их реакции можно понять — да, деньги они не упустят, хотя «дело и не в них». А у нас с вами какие шансы?

Стальная рука Volvo, сметающая жалкий уют чьего-то недооцененного семейного гнезда ради лицемерных слов о свободе на фоне молчаливо переносящей это природы. На фоне общества, людей знающих всё, но почему-то с завидным упрямством выбирающих большие или малые суммы, выбирающих мертвого кита, но не живого.

Вот о чем хочется говорить, а не о фильме Звягинцева.