10 (23) февраля 1918 года, в день открытия Закавказского сейма, по приказу Закавказского комиссариата был расстрелян митинг в Тифлисе, в Александровском саду. Он был организован стачкомом железнодорожников в Тифлисе. Выступая на этом заседании с отчетом о работе Закавказского комиссариата, его глава, а ранее депутат от Кутаисской губернии в III Государственной Думе России, один из лидеров социал-демократической фракции от меньшевиков Евгений Гегечкори оправдывал действия правительства тем, что на митинге прозвучали призывы к свержению комиссариата.

Действительно, на этом митинге выступил с речью нелегально прибывший из Баку в Тифлис председатель Бакинского Совета, назначенный в январе 1918 года большевиками Чрезвычайным комиссаром по делам Кавказа, Степан Шаумян. Закавказский комиссариат сразу объявил его вне закона и предложил в 24 часа покинуть пределы Закавказья. При неисполнении этих требований он подлежал аресту. "10 февраля Закавказский комиссариат и штаб охраны получили сведения о том, что лица, подлежащие аресту, находятся на митинге и призывают толпу к свержению сейма, - говорил Гегечкори в своем выступлении. - Ничего другого не оставалось, как применить силу, чтобы эти лица были задержаны. Итоги операции были таковы: один милиционер убит, другой обезоружен, третий ранен. Шаумян скрылся, и с тех пор начинается вся та история, которая разрасталась как снежный ком".

Начало газетной дуэли

История действительно получилась интересная. 26 и 27 марта 1918 года в центральном печатном органе большевиков газете "Правда" появились статьи главы Наркомнаца РСФСР Иосифа Сталина "Контрреволюционеры Закавказья под маской социализма". Описывая события в Закавказье с октября 1917 года, он обвинил лидеров меньшевиков - Чхеидзе, Гегечкори, Жордания - в том, что они "сбросили социалистические побрякушки и вступили на путь контрреволюции, прикрывая своим партийным знаменем мерзости Закавказского комиссариата".

Речь шла о том, что в декабре 1917 года по приказу Закавказского комиссариата находившиеся под меньшевистским влиянием национальные части захватили арсенал в Тифлисе, разгромили большевистские газеты. Затем Закавказский комиссариат приступил к разоружению возвращавшихся с Кавказского фронта в Россию воинских частей. В январе 1918 года у станции Шамхор (близ Гянджи) и Хачмаса (около Баку) были убиты и ранены тысячи солдат. Вслед за этим последовал расстрел демонстрантов в Александровском саду в Тифлисе. Затем последовали не менее трагические межнациональные столкновения в Баку. Причем этим событиям центральная меньшевистская печать почти не уделила никакого внимания. Как отметил в этой связи Лев Троцкий, "на Кавказе борьба социал-демократии за "демократию" приобретала в некотором роде символический характер".

Эти символы заключались в том, что грузинские меньшевики, не покидая формально ряды РСДРП, стали проводить в крае "национальную кадровую политику", выдавливая из него "пришлый элемент". Возбуждение росло по мере осознания того, что нехватка продовольствия, уже перерастающая в голод, который стал охватывать почти всю территорию края, и кровопролитные межнациональные столкновения, партийные и политические разногласия внутри самого Кавказского сейма - делали его власть чрезвычайно неустойчивой. Русские офицеры, по происхождению грузины, армяне, азербайджанцы, поверив посулам Тифлиса, эшелонами перебирались из центральной России на историческую родину с чадами, ближними родственниками и всем нажитым скарбом.

Как глава Наркомнаца и знаток кавказских проблем, Сталин отвечал и за ход событий в этой части бывшей Российской империи. Он видел, что национализм, которым было окрашено мышление и действия социал-демократов в Грузии, оказывается сильнее марксистских идей в их ортодоксальной интерпретации. Теория о благе самоопределения вплоть до отделения не проходила испытание революционной практикой. Сталин стал готовить переворот в Грузии. Он должен был осуществляться по следующему сценарию. Внутри грузинской социал-демократии ставка делалась на группу меньшевика Церетели, члена ЦК РСДРП, которая выступала за подписание соглашения с Советской Россией для организации борьбы с турками и немцами. Он тогда заявлял, что "революция в России одна, но нужно, чтобы ее не раздавила ноша разделения на непримиримые лагеря".

В самом Тифлисе в начале апреля 1918 года должно было вспыхнуть восстание местного военного гарнизона. К тому времени к Тифлису должны были подойти и красногвардейцы Бакинской Коммуны. Для этой цели Москва командировала в Баку переведенные с Украины отряды Муравьева.

Однако, похоже, произошла утечка информации и грузинские меньшевики пошли в наступление: в феврале они расстреляли митинг рабочих и солдат в Александровском саду. Поэтому статей "разоблачительного толка" в отношении политики кавказских меньшевиков печаталось тогда в большевистской печати множество. Вот почему показалось странным желание известного российского меньшевика Юлия Мартова дать "газетный бой" Сталину.

В своём партийном органе газете "Вперед" в публикации "Еще раз об "артиллерийской подготовке"", Мартов заявил, что описывая "тифлисские расстрелы" в "Правде", московские большевики на самом деле занимаются "артиллерийской подготовкой предстоящего похода большевистского правительства на Кавказ в целях выполнения обязательств, которые взял на себя Ленин в Бресте: отдать Батум, Карс и Ардаган Турции". И не только это. Мартов также стал утверждать, что эта политика осуществляется с помощью некоторых "известных кавказских товарищей", которые в свое время широко практиковали экспроприацию, за что были осуждены партийцами, а Наркомнац Сталин "был даже исключен из партийной организации за причастность к этим акциям".

Сталин был взбешен этим выступлением Мартова и обвинил его в "грязной клевете". 4 апреля 1918 года Мартову была вручена повестка с установкой быть на заседании Московского Революционного трибунала.

Революционная судебная тяжба

5 апреля в битком набитом зале открылся сенсационный процесс. Судились два члена ВЦИК - большевик и меньшевик. Из стенографического отчета трибунала: "Заседание открывается около 1 часа дня. Появляются судьи во главе с председателем Печаком. Член Совета Народных Комиссаров комиссар по национальным делам Иосиф Джугашвили-Сталин опровергает заявление Мартова, что был исключен из партии за причастность к экспроприации. Он говорит, что никогда в жизни не судился в партийной организации и не исключался из партии. Сталин считает, что с такими обвинениями, с какими выступил Мартов, можно выступать лишь с документами в руках, а обливать грязью на основании слухов, не имея фактов - бесчестно. Мартов переходит к существу дела и просит вызвать ряд свидетелей, могущих подтвердить факты, указанные в его статье. Это - известный грузинский социал-демократический общественный деятель Исидор Рамишвили, состоявший председателем партийного суда, установивший причастность Сталина к экспроприации парохода "Николай I" в Баку, Ной Жордания, большевик Шаумян и другие члены Закавказского областного комитета социал-демократов 1907-08 годов. Называется и группа свидетелей во главе с Гуковским, нынешним комиссаром финансов СНК. Под его председательством рассматривалось дело о покушении на убийство рабочего Жаринова, изобличавшего перед партийной организацией Бакинский комитет и его руководителя Сталина в причастности к экспроприации. Сталин протестует. Он заявляет, что дело необходимо заслушать немедленно, не откладывая его до вызова свидетелей. Мартов тоже протестует. Он просит суд принять меры к получению показаний всех свидетелей, хотя бы почтой, потому, что печатных отчетов о тайных заседаниях суда в период нелегального существования социал-демократической партии нет и лишь свидетели могут сообщить о фактах этого времени. Он продолжает утверждать, что прошлое Сталина - есть прошлое экспроприатора. Мартов также заявляет, что когда высказывал подозрение в причастности Малиновского к охранке, то большевики тоже в своей газете напечатали, что он - клеветник. Прошли года - и оказалось, что Малиновский был провокатором. В ответ Сталин отвечает, что у Мартова нет фактов или доказательств. Но если он признает свою вину, то обещает снять обвинение. Заседание трибунала переносится".

Вообще Юлий Мартов имел в партии репутацию знатока "темных историй". Еще в 1911 году в свой брошюре "Спасатели или упразднители? ( Кто и как разрушал РСДРП)" он остановил внимание на том, как 13 июня 1907 года среди бела дня в самом центре Тифлиса на Эриванской площади было совершено дерзкое нападение на почту и похищено 250 тысяч рублей. Считается, что непосредственным руководителем и участником этой экспроприации был С.М. Тер-Петросян (Камо). Существует также мнение, будто бы И.Джугашвили тоже принимал в ней участие и бросал бомбу "с крыши дома Сумбатова". Но никаких доказательств в пользу подобной версии не было выявлено. Мартов пишет об этом эпизоде следующее: "Центральный комитет, находящийся тогда в пределах России, постановил произвести строгое расследование Тифлисского и Берлинского дел о размене похищенных денег. Расследование за границей было поручено тогдашнему Заграничному бюро. На Кавказе расследование произвел Кавказский областной комитет. Областной комитет установил целый ряд лиц, принимавших участие в акте экспроприации. Все эти лица незадолго до этого заявили о своем выходе из состава местной партийной организации. Областной комитет постановил и опубликовал исключение этих лиц из пределов РСДРП и объявил недопустимым их принятие в какую-либо иную организацию партии".

В этом эпизоде много странного. В чем, собственно, политический источник негодования Сталина? Что большевики были причастны к экспроприациям, не составляло тайны: Ленин открыто защищал экспроприацию в печати. С другой стороны, исключение из меньшевистской парторганизации, какой являлась в 1908 году бакинская социал-демократическая структура, вряд ли могло восприниматься правящими в 1918 году большевиками как позорящее обстоятельство.

В поисках свидетелей

Удивительный и до сих пор не разгаданный историками феномен событий 1917 года в России: Февральская революция вынесла на авансцену политической жизни России именно кавказцев-меньшевиков. В мае 1917 года бакинец М.И.Скобелев и кутаисец И.Г.Церетели вошли в состав коалиционного Временного правительства, где и получили соответственно портфели министра труда и министра почт и телеграфов. А еще один кутаисец Н.С.Чхеидзе был избран председателем Петросовета, а на I Всероссийском съезде советов в июне 1917 года - председателем ВЦИК Советов. Историки до сих пор спорят о том, правы или неправы были меньшевики, когда делегировали своих представителей в состав кабинета князя Львова, а затем Керенского? Но как бы то ни было, по сравнению с большевиками, они побывали в ранге чуть ли правящей партии. Поэтому когда в октябре 1917 года большевикам удалось захватить власть, меньшевики квалифицировали это событие как "насильственный переворот", а после подписания большевиками в марте 1918 года Брестского мира с Германией приступили к подготовке политического переворота в Москве.

Правда, в их рядах имелось несколько обособленных течений: правое во главе с Потресовым, центристское во главе с Церетели и Даном и левое во главе с Мартовым. Особую позицию занимал Георгий Плеханов со своей группой "Единство". После разгона большевиками в январе 1918 года Учредительного собрания у меньшевиков появилась идея противопоставить большевистской "троице" - Ленин-Троцкий-Сталин свою - Плеханов-Мартов-Церетели. Правда, последнему после загадочного убийства 7 января 1918 года Ф.Ф. Кокошкина и А.И. Шингарёва, председатель Совнаркома Владимир Ленин посоветовал уехать в Грузию и "ждать событий".

Меньшевики считали, что в "большевистской троице" именно Сталин является самым "слабым звеном", устранив которое можно было бы, если не свергнуть большевистский режим, то вступить с некоторыми его представителями в политическую коалицию. Тем более, что, например, в апреле 1918 года в составе Московского Совета года меньшевики имели солидную фракцию - 42 места. В то время, как лидеры "петроградской группы" - Потресов и Розанов - вступили в созданный кадетами, эсерами и народными социалистами Союз возрождения, ставящий своей основной целью вооруженное свержение советской власти.

Поэтому действия Юлия Мартова напоминали сложную многоходовую политическую комбинацию. Ему удалось переправить в Тифлис запросы своим "грузинским товарищам по партии" о подготовке "письменных свидетельских показаний" относительно революционного прошлого Сталина. Однако Чхеидзе, Гегечкори и Жордания не ответили Мартову.

Тайны архива Плеханова

Из воспоминаний Льва Дейча, записанных племянником Плеханова: "В середине марта 1918 года я узнал от приехавшей в Петроград Розалии Марковны (жены Плеханова - ИА REGNUM Новости), что Жоржу стало хуже. Я недавно от него вернулся, был в тревоге за Эсфирь, застрявшую в Баку. Ждал или ее приезда, или вестей, поэтому откладывал с поездкой. Но писем от Эсфири не было. Для Эсфирь оставил записку, чтобы она, если меня не застанет, тоже приехала в Питкеярви, так как Плеханов очень плох. В начале апреля я без приключений добрался до Териок. Розалия Марковна встретила меня в слезах. Сообщила, что у Жоржа было сильное кровотечение и он совсем слаб. Я тут же оправился к нему. За месяц с небольшим он сильно изменился: я с трудом узнал в нем Плеханова. "Я ждал тебя", - сказал он тихим, свистящим голосом. Мы обменялись несколькими фразами, он поинтересовался, вернулась ли Эсфирь из Баку".

Некоторые историки считают этот документ вымышленным. Но поездка жены Дейча Эсфирь в Баку - это же реальный факт! Факт и то, что Плеханов активно интересовался ее кавказской миссией. Почему? Дело было в том, что у лидера Бакинской Коммуны Степана Шаумяна были старые счеты со Сталиным. Он подозревал его в сотрудничестве с царской охранкой. Не для того ли и отправилась в Баку жена Льва Дейча Эсфирь, чтобы подключить Шаумяна к действиям Плеханова и Мартова? Если допустить, что Эсфирь поехала в Баку за документами о прошлом Сталина, то интерес к ее миссии со стороны Плеханова даже на смертном одре понятен. Бывший личный секретарь Шаумяна Ольга Шатуновская рассказывала автору этой публикации, что Шаумян "переписывался с Плехановым и встречался с его эмиссарами". Как не погоревать о том, что документы, которые хранил Шаумян, были изъяты при его аресте в сентябре 1918 года и - исчезли... (Заметим в скобках: в Мексике Троцкий при написании биографии Сталина интересовался у своих единомышленников именно этими сюжетами из биографии Сталина.)

Однако и на этом направлении Юлий Мартов попал в ситуацию, о существовании которой он не мог даже догадываться. В Доме Плеханова в Санкт-Петербурге в фонде №1093 хранятся документы с пометками Розалии Плехановой. В так называемом секретном шкафу она держала свою личную переписку с мужем. А по свидетельству племянника Георгия Плеханова Клода Бато-Плеханова, там же хранились письма Сталина (!), написанные им лично Розалии Плехановой. Известно, что, даже выезжая за границу в отпуск, Розалия Марковна увозила эти бумаги с собой.

Да и со Львом Дейчем далеко не все ясно. Друг семьи, старый соратник Плеханова по революционной борьбе таится с "бумагами Плеханова" в течение 23 лет (умер он в 1941 году в СССР по дороге в эвакуацию), постоянно и близко общаясь с Розалией Плехановой, занимаясь вместе с ней публикаторской деятельностью и являясь одним из основателей Дома Плеханова. В мелькании архивных документов вдруг обнаруживаются настолько любопытные аспекты, которые при их определенном логическом раскладе вдруг открывают новые, интригующие краски в историко-политической панораме России 1917-1918 годов...

В мае 1918 года умирает Плеханов. Казалось бы, эта смерть могла вызвать у большевиков "тайное торжество" - одним серьезным политическим противником стало меньше. Но уже в августе 1918 года, когда Советская власть держалась на волоске, СНК РСФСР по инициативе Ленина и при активной поддержке Сталина обратился к вдове усопшего Розалии Плехановой с предложением издать труды Плеханова. Странно, не правда ли? Но все становится на свои места если считать, что Сталин через семью Плехановых был информирован о цели бакинской миссии жены Дейча - Эсфири и добился того, чтобы у Мартова не оказалось на руках ни одного письменного свидетельства - компромата. Это - факт. К различным версиям можно только отнести ответы на вопрос: о чем именно переписывался с вдовой Плеханова Сталин и почему она так "бережно" хранила его послания.

Заседание продолжается

События все же продолжали развиваться по самому необычному сценарию, что заставляет предполагать: за "дуэлью" Мартова со Сталиным внимательно следили в высших эшелонах большевистской власти. В 20-х числах апреля 1918 года заседания трибунала по делу Мартова были все же прекращены "по причине его неподсудности". Это вызвало резкие возражения со стороны некоторых членов Центрального Исполнительного Комитета. Вечером 23 апреля, в бывшей гостинице "Метрополь" на заседании ЦИК нарком юстиции Петр Стучка потребовал пересмотра дела. Судя по всему, проблема заключалась в том, что обвинения, высказанные Мартовым в адрес Сталина, были не только публично озвучены, но и растиражированы в многочисленных газетах того времени. Переубедить судей трибунала Сталину не удалось. Мартов по сути "вышел сухим из воды". В своей заметке "Откровенная юстиция", опубликованной в партийной газете "Вперед", он пишет: "Комиссариат юстиции предложил Центр. Исп. Комитету отменить решение Московского революционного трибунала по делу об обвинении меня Сталиным в клевете. Решение Московского трибунала заключалось в отклонении жалобы Сталина и основывалось на том: 1.Что, согласно декрету о революционном трибунале, последнему подсудны лишь дела политические о преступлениях против государства (восстания, заговор, саботаж) или должностное (взятки и т.д.); 2. Что, ввиду равенства всех граждан перед судом, дело по частному обвинению в клевете, хотя бы обвинителем явился народный комиссар, должно разбираться в обычном (т.е. народном) суде.

Какого же перерешения этого вопроса требует г-н Стучка от Ц.И.К.? Крыленко требовал пересмотра дела, между прочим, во имя прав обвиняемого, интересы которого были-де нарушены тем, что суд не предоставил ему слова для защиты. Свердлов предложил без прений утвердить резолюцию суда о кассации дела. Не было предоставлено слово даже бывшему комиссару юстиции, левому эсеру Штейнбергу, автору декрета о революционном трибунале, который мог бы дать компетентные разъяснения параграфов этого декрета. И это - высший орган социалистической республики, верховный выразитель воли революционного пролетариата?"

Эти дискуссии были продолжены на следующем заседании ЦИК, 25 апреля с участием Мартова. В газетных отчетах отмечалось: "С докладом выступил знаменитый главковерх Крыленко. Сущность его доклада сводится к тому, что в деле тов. Мартова был допущен целый ряд ошибок. С одной стороны, суд вынес приговор, не выслушав даже речей стороны, с другой стороны, суд, выразив порицание тов. Мартову за легкомысленное отношение, тем не менее, признал дело по обвинению в клевете на Сталина себе неподсудным. Между тем выходка Мартова, по утверждению Сталина, явилась попыткой использовать печать для политических целей, так как опорочение Сталина, занимающего такой ответственный пост, кладет пятно на все правительство. Ввиду этого предлагается передать дело Мартов-Сталин в революционный трибунал для окончательного рассмотрения. Тов. Мартов указывает, что в президиум давно подана записка с просьбой о слове к порядку данного вопроса. Свердлов заявляет, что никому слова к порядку не дает. Среди шума происходит голосование, но т. Мартов все время требует слова. Свердлов: покорнейше прошу товарищей указать, к каким мерам я должен прибегнуть, как председатель, чтобы Мартов не мешал".

И вновь Мартов выступает со своей очередной статьей. "Я удовлетворен четырежды, - пишет он. - Во-первых, тем, что революционный трибунал, признав правоту моих соображений о неподсудности ему дела по жалобе Сталина, тем самым подтвердил, что под видом суда господа большевики хотели насытить свою политическую месть и расправиться с неугодным им человеком. Во-вторых, тем, что тот же революционный трибунал, будучи вынужден к этому решению, вытекающему из буквы декрета, коим он создан, счел нужным немедленно возбудить против меня новое дело и без следствия засудить меня по обыкновению в оскорблении советской власти. В-третьих, тем, что Центральный Исполнительный Комитет, по докладу президиума, объявил, что, возбудив новое дело, без следствия и без выслушания защиты, трибунал совершил неслыханное беззаконие. В-четвертых, тем, что тот же Ц.И.К. одновременно приказал революционному трибуналу разбирать жалобу Сталина; тем, что, в обоснование этого чудовищного решения, Крыленко привел довод, что оскорбление Сталина должно считаться преступлением против народа".

Эпилог

Что же касается положения на Кавказе и позиции кавказских меньшевиков, в защиту которых так бросился Мартов, то, увлекшись ходом политической борьбы в России, они упустили все шансы для выправления сложнейшей ситуации, в которой они оказались. 15 июня 1918 в московской газете "Наш Голос" появилось письмо И.Г. Церетели, которое он подписал как член ЦК РСДРП: "Мы сделали отчаянную попытку бороться. 31 марта мы прервали переговоры с Турцией и перед неравной смертной борьбой, ожидавшей нас, обратились к Вам, товарищи. Но наши призывы не дошли до Вас. Наши телеграммы, наши обращения по радио были перехвачены большевиками. Неравная борьба была осложнена еще предательством в тылу, внутренней смутой. У демократии Закавказья не было сил для того, чтобы иметь развязанные руки в переговорах с Турцией и сноситься с другими державами. Мы вынуждены были 7 апреля объявить национальную независимость. Этим шагом мы стремились поддержать связи с Вами. Но этим шагом нам не удалось спасти положение. Грузия - это все, что осталось, уцелело от кавказской демократии".

Не случайно эта публикация появилась после того, как 14 июня 1918 года Юлия Мартова исключили из состава ВЦИК вместе с рядом других меньшевиков по обвинению в содействии контрреволюции, в поддержке белочехов, участии в антисоветских правительствах, образовавшихся на востоке страны, в организации восстаний против Советской власти. В конце 1918 года он все же решил принять "советский строй как факт действительности", чтобы вновь попытаться путем различных политических альянсов начать процесс демократизации режима. Мартов стал также одним из авторов платформы РСДРП меньшевиков "Что делать?", требовавшей отказа от национализации значительной части промышленности, изменения аграрной и продовольственной политики. В то же время он тяжело переживал крушение своих политических идеалов. Но он сохранял политический авторитет даже среди части большевистской верхушки.

Историки утверждают, что лично Ленин предупреждал ЧК о недопустимости применения в отношении Мартова "крайних мер". Существуют также документальные доказательства, что именно Ленин и Дзержинский помогли Мартову выехать в эмиграцию в Германию и даже оказывали ему там материальное содействие.