Украина, 11 августа, 2002, 00:03 — ИА Регнум. 1991 год открывался для Украины энтузиастически: Украина с энтузиазмом смотрела в Европу, Европа с энтузиазмом смотрела на Украину. Украинский энтузиазм был несколько идеалистическим и лишенным конкретики. Европейский был осторожнее, но все же это был первый на протяжении веков заинтересованный взгляд Европы в сторону Украины - нового и самостоятельного политического и культурного образования.

2001-й, юбилейный для Украины год, был ознаменован глубоким скепсисом с обеих сторон: Украина обвиняет Европу в прагматизме и непоследовательности, в непонимании собственно украинских проблем. Европа зеркально отражает тот же самый репертуар обвинений, переадресуя их Украине, как то: а) прагматика (на уровне кредитов); б) непоследовательность украинской политики, которая без конца выбирает между "европейским" и "российским" векторами; в) непонимание политических и экономических проблем современной Европы, и соответственно, - невозможность синхронизировать построение "открытого общества" в украинских пределах. Естественно, это всего лишь общая схема. Внутренние механизмы отношений между

Украиной и Европой гораздо сложнее и артикулированнее, в них можно обнаружить не только драматические провалы, но и позитивные изменения. Но сегодня уже фактически не остается исторического времени на анализ причин: почему эти отношения не оправдали первоначальных надежд. Сегодня на повестке дня вопрос будущего: что следует сделать в первую очередь для возобновления реального и результативного диалога между Украиной и Европой, для изменения статуса Украины в мире? Этот вопрос непосредственно связан с понятием "национальной идеи", к которому мы детальнее обратимся чуть ниже.

Сложность ситуации в том, что независимо от нынешнего кризиса в отношениях между Украиной и Европой, "быть или не быть" Украине решается мерой ее интеграции в европейский консорциум. Можно обсуждать формы и динамику этой интеграции. Но категорическая необходимость этой интеграции не обсуждается, в том случае, если будущая Украина мыслится в категориях государства, нации, культуры, а не как одна из многих бессловесных периферий анахроничной агонизирующей империи.

В перспективе начала 90-х первое десятилетие украинской независимости виделось как процесс постепенной - не интеграции даже, но реинтеграции Украины - органично европейской реальности - в политическое и культурное пространство Европы. На самом же деле реальная встреча Украины и Европы до сих пор еще не произошла. Вернее, произошла их невстреча, т.е. поверхностное знакомство на основании худших проявлений обеих реальностей, и это не могло не привести к некоторому взаимному отчуждению. Такая невстреча нарушила вновь созданные механизмы коммуникации между Украиной и Европой, и вместо накопления объективной, "выпрямленной", компенсированной и компенсирующей информации о понятии "Украина" для остального мира, произошло печальное возрождение старых стереотипов, открылось безграничное пространство для всевозможных манипуляций украинскими проблемами. А это во внешнем контексте поставило Украину в позицию слабую по определению и бесперспективную в плане новых альянсов.

В разумно просчитываемом равновесии новейшей европейской политики большую роль сыграл сложный и подвижный геополитический украинский контекст. Это большой вопрос, и мы коснемся его лишь контурно. С одной cтороны, существует ряд восточноевропейских стран, которые - по сегодняшним прогнозам - через три года войдут в политическую, экономическую и монетарную систему ЕС. Из этих стран Польша - приоритетный стратегический партнер Украины по многим причинам. Но превращение Польши в "европейскую страну" в плане политическом разверзает пропасть меж нею и Украиной и в то же самое время опасно подталкивает Украину в сторону России, причем не только в силу ее очевидно неоимперской стратегии. Ведь в сегодняшнем мире мы наблюдаем перманентно возникающие ареальные "агломераты", обусловленные обратными механизмами глобализации. Поэтому Украина рано или поздно вынуждена будет сделать окончательный выбор между Европой и Россией, в том числе и под давлением внешних факторов. Собственно говоря, сегодня какой бы то ни было "внутренний выбор" Украины так или иначе определяется динамикой системных преобразований Запада.

С другой стороны, Россия Путина, игнорируя вялую риторику европейских либералов о необходимости "решить чеченский вопрос политическими методами", превратилась в серьезного стратегического партнера таких ключевых в западном мире стран, как США, Великобритания и Германия. Разумеется, в этом партнерстве всегда будет происходить перманентный конфликт интересов. Но этот конфликт не способен перевесить роль России как поставщика всевозможного сырья, как нефтеносной жилы, как рынка сбыта. Итак, треугольник "Запад-Россия-Украина" рискует стать - для Украины собственно - Бермудским, и Украина исчезнет в нем бесследно, без какого бы то ни сожаления со стороны Запада, но к немалому удовольствию российской стороны. Сформулируем этот тезис спокойно: коль скоро Запад убедится в бесперспективности Украины как "европейской страны", он отдаст Украину России, упростив себе тем самым политическую тактику в регионе.

Теперь вернемся к "национальной идее". Перефразируя слова Брехта о героях, можно было бы сказать: жалка та нация, которой нужна национальная идея. Исторические и философские механизмы становления "национальных идей" принадлежат гораздо более ранним фазам европейской истории, проще сказать: они относятся к эпохе Романтизма. Можно лишь посочувствовать Украине, для которой сегодня "национальная идея", необходимость ее уточнения, коррекции, и в принципе - поисков и формулировок, продолжает оставаться политически актуальной.

Но это так, а значит мы должны по крайней мере поставить проблему "национальной идеи" Украины в координатах нашего времени.

В границах этой статьи невозможно проанализировать сложную историко-культурную генеалогию украинской "национальной идеи". Идея эта, безусловно, пережила многовековую эволюцию и, как мне кажется, может полагаться одним из интереснейших феноменов в истории формирования европейских наций. В синтезе можно говорить, что в историософском плане "украинская идея" - в силу своей индивидуалистическо-либеральной и антиимперской природы - изначально представляла собой сознательный и последовательный гражданский вызов монолитной универсалистской системе стран православно-византийского ареала.

Но в начале Третьего тысячелетия наша проекция в будущее должна опираться не только на традицию украинской истории полувековой давности, но в обязательном порядке должна учитывать реальности и контексты сегодняшнего мира.

Сегодня актуализация "украинской идеи" в нашем обществе обусловлена не столько объективной потребностью в ней, сколько угрожающей очевидностью существования "идеи российской". Как и прежде "украинская идея" имеет тенденцию к зеркальному отражению "российской идеи". Как и прежде, еще со времен Алексея Михайловича и Богдана Хмельницкого, "Империи" противопоставляется "Республика", "подданным" - "граждане", универсализму - индивидуализм, эксклюзивности и агрессивности - толерантность и открытость Другому, готовность к цивилизованному и добровольному сосуществованию с ним. Разумеется, это зеркальное отражение "украинской" и "российской идей" в значительной мере методологически оправдано. Оно порождено большим количеством объективных исторических факторов, сегодня не менее актуальных, чем прежде.

И тем не менее, эти факторы рискуют стать последней ловушкой для нынешней Украины, - ловушкой, которая не позволит ей перейти в другое историческое время. Так Россия продолжает оставаться империей, а вернее, - не оставляет иллюзий и впредь существовать как империя. Естественно, пока жива эта ментальность, ни о каких глубинных структурных демократических трансформациях российского общества не может быть и речи. И, - не считая краха белорусской государственности, безысходной чеченской трагедии и латентных трагедий еще нескольких автономий на территории Российской Федерации, - первым соседом России, который ощущает на себе тяжесть этих гангренозных имперских амбиций, является Украина.

И все же, мне кажется, именно теперь пришло время оторвать "украинскую идею" от "российской", прекратить эту патологическую зависимость первой от второй. И это жизненно важно для Украины сегодня, для того чтобы вырваться из плена обратных инерций своей истории. Речь идет, собственно, об интерпретации "украинской идеи": перестав быть зеркально противоположным отражением "российской", т.е. перестав ощущать антагонистическую "российскую идею" как полемическую точку отсчета, эта идея тотчас сместится в другую систему координат. Одним словом: "украинская идея" как своеобразный, но комплектующий сегмент "идеи европейской", а не исключительно антипод "российской идеи". Расширяется, обогащается и - творчески усложняется ее контекст. Потому хотя бы, что глобальная "европейская идея" тоже находится на стадии самоанализа. Европа еще только в поиске своей новой идентичности, построение которой оказалось намного сложнее, нежели чеканка евро. Европейские страны зачастую не способны выработать общие позиции по множеству ключевых проблем сегодняшнего мира, не говоря уже о своих собственных. И речь не о трудностях моментальных ситуативных решений, но о континентальных стратегиях в жизненно важных сферах. И все же европейское пространство имеет единый фундамент, что и позволяет Европе ощущать свое геокультурное единство. Европейское пространство продолжает оставаться пространством старых демократий, в котором понятие закона и гражданских свобод непреложно. Основополагающая для европейской культуры философская концепция свободы личности исторически стала органической необходимостью, а вместе с нею и право на свободу целых стран и наций. Не случайно на международном конкурсе на девиз (мотто) новой Европы, который проводился в 2000-м году, одним из "кандидатов" было итальянское: "In libertate coniuncti", "Объединенные свободой".

Однако сегодня, кажется, есть немало оснований оспорить этот мой тезис. Третье тысячелетие началось в Европе, и в целом - на Западе, глобализацией всемирной коррупции, т.е. нарушением и законов, и демократических норм. Выборы американского президента доказали и без того самоочевидную вещь: Президенты чаще всего оказываются заложниками мощных финансово-олигархических групп. И побеждает в этой "битве гигантов" не тот или иной кандидат, а тот или иной финансово-олигархический гигант. Но и это еще не все. МИД Франции обвиняется в незаконной продаже оружия. Со дна истории поднимаются документы, которые настигают даже тени Раджива Ганди и Улофа Пальме, доказывая будто бы их причастность к международной контрабанде оружия.

Прибавим к этому глобализацию криминального молчания властей, и как следствие его - эпидемию "коровьего бешенства". Оказывается - и это стало известно только сейчас - молчание Великобритании началось гораздо раньше, нежели молчание Советского Союза о Чернобыле. Оказывается, в Европарламенте давно курсировали документы с грифом "секретно", цель которых - блокировать любую информацию об эпидемии в угоду и в защиту опять-таки финансовых интересов.

А чтоб картина была более полной, следует, наверное, добавить недавно открывшиеся факты эффективного сотрудничества американской IBM с гитлеровской Германией в рационализации работы немецких концлагерей. Так что своей смертью миллионы жертв нацистского геноцида внесли огромный вклад в усовершенствование наших с вами незаменимых помощников компьютеров. Короткое замыкание истории ХХ века.

Примеры можно множить. Но не стоит, потому как все эти факты объединены одним сложным и не до конца еще проясненным явлением. "Добро пожаловать в Третье тысячелетие, - пишет по этому поводу Салман Рушди, - где остается великая оккультная власть, что кует и гнет нашу эпоху, - империя, чье существование не признают, а она с каждым днем становится все очевиднее...". Эта "империя" - Власть, причем нет никакой разницы - правая она или левая. Она - Власть, и этого достаточно. Неслучайно, статья в авторитетном английском журнале "The Economist" (2001, 10.03) называлась "Power wins", "Власть побеждает". Поэтому степень коррекции власти, степень ее демократической делимитации - это всегда, при всех условиях - вопрос уровня гражданской зрелости общества.

Наконец, мы стали свидетелями и в самом деле глобальной трансформации целой политической структуры - трансформации, аналоги которой можно обнаружить разве что в начале ХХ столетия, ознаменованного мировой войной, крахом империй и консеквентными тектоническими сдвигами всей человеческой цивилизации. До, условно говоря, падения Берлинской стены, мы имели биполярную структуру, черно-белый мир, причем цвет - черный или белый - зависел соответственно от точки зрения заинтересованной стороны. После 1991-го года жесткая манихейская структура мира взорвалась. И теперь перед нами подвижный puzzle новых реальностей, в котором монолитной унитарности нет места. Тут доминирует принцип непрерывной эволютивной трансформации, поливалентности явлений, ареальности их расположения. И поэтому для украинской реальности первоочередным вопросом становится вопрос КОНТЕКСТА, - как широкого, так и узкого, - в который эта реальность входит, и контекста опять-таки мобильного, а значит способного к модификациям.

Поэтому, на мой взгляд, необходимо вывести проблему "украинской идеи" из-под гипноза - мифологического и идеалистического. Точно также ее следует освободить от того, что я решилась бы назвать "политическим вертеризмом". С одной стороны, наше общество - и значительная часть его политической и культурной элиты - откровенно цинично и индиферентно. С другой, - опять-таки значительная часть политической и культурной украинской элиты страдает этим самым "политическим вертеризмом". Подобно гетевскому Вертеру, наша элита, с горечью убедившись в несовершенстве мира, готова гордо от него отречься и тем самым приставить пистолет ко лбу. Обе эти позиции - не более чем оппозиционный экстремизм, а значит синоним гражданской незрелости украинского общества. Это общество и сегодня продолжает мыслить непродуктивными абстракциями, вневременными мифологемами, "приблизительными" понятиями, что неминуемо приводит к аберрации в восприятии современных реалий. Этот феномен обусловлен многовековой оторванностью Украины от мира, она - эта оторванность - не позволила украинскому обществу погрузиться в живой поток информации, учиться, экспериментировать с собой, со своими способностями и своими умениями, и таким образом приобретать конкретный "рабочий" опыт построения государственных институций и коммуникативных систем. Разумеется, ни Украина, ни Запад не питали чрезмерных иллюзий на предмет скорости построения в пострежимной реальности демократических институтов и новых социальных норм. И все же, одно дело, когда этот процесс идет медленно, но системно, а значит - необратимо. И совсем другое дело, когда процесс этот зигзагообразный - как в случае Украины, когда он алогичными рывками продвигается вперед, чтобы затем снова решительно возвратиться к исходному пункту. И если есть что-то последовательное в этом процессе, то лишь циклическое возвращение стереотипных коллизий.

Главным поражением Украины за последнее десятилетие фактически стал тезис "многовекторности", за которым - хроническая неопределенность украинской внешней политики, отсутствие у нее конкретной стратегии, - собственно, настоящего вектора. В целом, это и есть неспособность экспериментировать, испытывать себя, ощущать себя собой, т.е. выступать самостоятельным и зрелым пропозитивным началом. Однако политика - не сказка, в ней нельзя сесть на два стула сразу. Так что, при всей своей внешней плюралистичности, тезис "многовекторности" Украины не стал означать ее открытости к одновременному и паритетному диалогу с разными контекстами. Скорее наоборот: именно этот тезис определил Украину в мировом сообществе как своего рода политического "ваньку-встаньку". Об уважении к такому "ваньке-встаньке" мечтать не стоит, поскольку "гибкость" позиции вышеупомянутого персонажа зависит исключительно от конъюнктуры момента, а значит персонаж этот лишен всякой исторической перспективы, всякой проекции в будущее. А страна, живущая сегодняшним днем, остается крайне невыгодным инвестиционным полем.

Разумеется, мы должны принимать во внимание, что особенности геополитического положения Украины и в самом деле не предполагают однонаправленного выбора. В конце концов, задекларированные официальной Украиной "приоритетные отношения" равно с Западом и с Россией могли бы естественным образом восприниматься как жизненно необходимый выбор. Но при известных условиях: 1) если бы "европейский путь" Украины имел не риторически-декларативный, но конкретно-тактический характер; 2) если бы Россия была в самом деле демократической страной, уважающей принятые обязательства и подписанные договоры.

С учетом вышесказанного, какие же могут быть прогнозы на будущее? В начале 90-х спектр прогнозов был куда более разнообразным. Сюда входил и прогноз ЦРУ о неминуемой дисгрегации Украины в 1992 г. - как результате эвентуальной гражданской войны, и опасность возвращения коммунистического Jurassic Park'а, и триумфальное вступление Украины в авангард Старого Света. Перечень можно продолжать, но не стоит, поскольку ни один из прогнозов не оправдался.

Ныне ситуация проще, и в тоже время сложнее. Потому что существует только один выбор при наличии двух - всего лишь - альтернатив.

Первая альтернатива: "белорусизация Украины". Эта формулировка фантомно проходит через западную прессу с 1994 года. После некоторого перерыва она явилась вновь в связи с обострением ситуации в Украине. Речь о новой форме русификационного прессинга, - как бы в жанре посткоммунистического водевиля с элементами макабра. Словом, бифштекс диктатуры под соусом демократии.

Что означает сегодня феномен "белорусизации Украины"? Прогрессивное крыло украинской политической элиты, как правило, предпочитает "думать назад". Т.е. современная история воспринимается в терминах истории плюсквамперфектной. В такой обратной системе координат Украина и по сей день пребывает под угрозой наступления русских танков в сопровождении бронетранспортеров.

Однако сегодня русским танкам вовсе не обязательно тратить здесь дорогое топливо. Процесс "белорусизации" идет вглубь структурной основы украинского государства. И это опаснее танков. Потому что против танков можно митинговать, против "белорусизации" же любые проявления гражданского неподчинения бессмысленны, потому что "белорусизация" - не моментальный акт, цель которого переломить ситуацию. Это капиллярный процесс, который "работает" с уже расшатанными структурами. И когда физическая масса расшатанных структур достигнет предела, стержень ситуации переломится сам собою.

Среди таких форм "белорусизации" назовем, к примеру, постепенную и необратимую продажу украинских предприятий и продуктивных сил российским структурам. Не случайно информация об этом проходит всегда глухо и маргинально. Или, скажем, насыщенность украинского телепространства русскоязычным шоу-бизнесом, гораздо более вульгарным, чем шоу-бизнес западный, но исключительно актуальным в обществе, где расшатаны этические и эстетические ориентиры (не говоря уже о лингвистических). Наконец, официальное признание Московского Патриархата Православной Церкви как единственного авторитетного собеседника. Это - формы экономической и культурной колонизации страны, которая не сопротивляется этим процессам в значительной степени именно потому, что даже не осознает их.

Отдельно имеет смысл говорить об информационной и издательской машине. Одним из наиболее драматических проявлений "белорусизации" Украины стало сокращение украинского информационного пространства. Это позволило превратить информацию (прежде всего, газетную и журнальную) из основного механизма построения "открытого общества" в эффективный механизм манипуляции общественным сознанием.

Прибавим сюда кризис книгоиздания. И дело не только в издательствах, дело в культурной политике государства (налоговой, прежде всего), и об этом неоднократно шла речь на разных уровнях. Но красноречиво само по себе отсутствие результата. Украинский книжный рынок заполнен русскоязычными изданиями, и это - независимо от их качества - превращает Украину в российскую колонию гораздо более эффективно, чем какая-нибудь танковая дивизия. Потому что танки приходят и уходят. А книга обеспечивает стратификацию общественного сознания, определяет иерархию культур - своей и культур других народов. Поэтому с самого начала украинской независимости максимум средств государства, - и, между прочим, максимум спонсорских усилий диаспоры, - должен был быть брошен на украинскую книгу. Притом, что трагедия прерванных циклов украинской культуры, периодических запретов, изъятия имен и книг из органичной культурной циркуляции привело к отчуждению общества от собственной культуры. Отчуждение это путем долгого и терпеливого труда преодолеть может только Книга, которая сублимирует интеллектуальное и эстетическое достояние нации, наделяет ее чувством собственного достоинства. Но книгоиздательский процесс в Украине состоялся не как система, но как спорадическая мозаика разрозненных фактов. При таких условиях даже потенциально гениальная книга не становится частью системного целого, но уходит на периферию восприятия, пусть и элитарного.

Крайне важным аспектом этой - без преувеличения - гуманитарной катастрофы следует считать совершенное отсутствие критических фильтров между книгой и обществом. И это при том, что зачастую присутствуют фильтры такого порядка, что лучше бы их не было, - вспомним хрестоматийные на сегодняшний день литературные скандалы "постмодернистского" прочтения классики и т. д. Таким образом, с одной стороны мы видим голословную постсоветскую критику, только с противоположным зарядом, - согласно ей деятели украинской культуры не иначе как "рупоры духа", "мученики", "титаны" и, эвентуально, "носители вечного огня". С другой стороны, псевдомодерная критика со смаком "раздевает" "носителей вечного огня", превращая их в пациентов Фрейда, но никакого авангардизма за этой акцией нет, скорее - анахронизм. И это тогда, когда и рядовой украинский читатель, и западноевропейский интеллектуал, - разумеется, на разном уровне интерпретации, - для приближения к Украине нуждаются в анализе текстов и феноменов украинской культуры, помещенных, наконец, в систему общепринятых критериев, традиций и контекстов.

Еще одна из форм "белорусизации" - принципиальное нежелание создать систему культурной презентации Украины для внешнего реципиента. Разумеется, на этой исторической фазе Украина и не может претендовать на динамику экономического роста, характерную для той же Польши, Чехии или Венгрии. Но наша страна имеет достаточно весомый "транзитный документ" в европейских пределах - культуру. Наша культура - древняя и современная - обладает великим наследием. И необходимо создавать коммуникативные инструменты и структуры, способные обеспечить формирование системы культурного и информационного взаимодействия Украины с другими странами. Эти коммуникативные инструменты не должны мыслиться в категориях абстрактной мистики. Они реальны и стандартны для всех без исключения культур: словари, переводы, комплексные учебники по истории, языку и литературе, антологии, альбомы, выставки, деятельность соответствующих культурных институций за границей как важнейших "регуляторов" культурного обмена и т. д.

Добавим ко всему вышеперечисленному проблему морального воспитания и уровня образования общества. Религия перестала быть исключительным фактором морального давления уже при начале постиндустриальной эволюции. С другой стороны, очевидно, что и технические, и производственные проблемы этой новейшей цивилизации - проблемы, прежде всего, моральные. И не менее очевидно, что сегодня уровень образования общества непосредственно связан с уровнем жизни. Постоянный отток украинской молодежи на Запад - на учебу и на работу, - это трагедия неведомых пока пропорций, это профессиональное и демографическое обескровливание государства, ресурсы которого и без того исчерпаны преступными экспериментами советского режима. Отток молодежи будет продолжаться до тех пор, пока будет продолжаться экономический кризис. А экономический кризис не прекратится, коль скоро из страны уезжают самые конкурентно- и дееспособные силы.

Характерно, что среди опять-таки прогрессивной политической и культурной элиты существует тенденция обвинять во всех этих формах "белорусизации" настоящего или воображаемого политического и идеологического противника. Но у противника, скажем так, своя роль в этой политической психодраме посткоммунизма: он "противится" позитивным переменам. И именно прогрессивные силы - а они, как известно, присутствуют и в правительстве, и в парламенте - должны доказать свою способность владеть ситуацией и изменять ее к лучшему.

Еще один пример: некоторые диаспоральные структуры вкладывают деньги в фантомные школьные олимпиады, премируют школьников за правильно написанные диктанты. Это - строительство пирамиды фикций, пирамиды шаткой и опасной в условиях государства, которое "государственный язык" имеет лишь на бумаге. Гораздо рациональнее было бы вкладывать деньги в объективную и авторитетную массовую украинскую газету, которая могла бы капиллярно проникать в ментальные стереотипы общества и явить собою противовес брутальным антиукраинским кампаниям иных журналов, которые как раз-таки профессионально и систематически работают с общественным сознанием, а оно у нас дырявое, наподобие швейцарского сыра. И это лишь один пример из массы других, которые свидетельствуют о неумении прогрессивных сил рационально организовать наличные ресурсы и использовать их для реальной, а не декларативной социальной трансформации.

Таким образом, "белорусизация" - дело рук не одних лишь настоящих и воображаемых "темных сил". Это парадоксальная общая ответственность разных сегментов политического и культурного организма нынешней Украины. Вот почему отказ от "политического вертеризма", с одной стороны, и от традиционной, в принципе, для большинства европейских элит, - анархической и персоналистской амбициозности, и, соответственно, солидаризация прогрессивных сил в рамках конкретных проектов стали бы первым шагом на пути сопротивления процессам "белорусизации". Без иллюзий, что процессы "белорусизации" тотчас прекратятся: их сила и продолжительность непосредственно зависит от способности к консолидации сознательной части украинского общества (и сознательной в гражданском смысле части нацменьшинств).

Очевидно, что если "белорусизация" Украины зашла слишком далеко - вглубь украинского государства, то Украина как военно-политическая колония новой России утратит - окончательно и навсегда - какую бы то ни было историческую перспективу. Кроме этого неутешительного сценария возможна другая альтернатива: условно говоря, "европеизация" Украины. Естественно, объем этой статьи не предполагает анализа самого понятия "европейскости" в плане историософском, равно политического его эквивалента - новой Европы с вечно подвижными границами и сложным процессом формирования новой идентичности. Мы ограничимся лишь предположением, что и в этом - втором - варианте Украина тоже не сразу избавится от своего "колониального статуса". Наконец, Украина, если она и в самом деле окажется когда-нибудь на пороге Европы, столкнется с теми же трудностями, которые переживают сегодня Польша, Чехия и другие страны. Мы помним, что Швейцария и Норвегия в результате всенародного референдума отказались входить в ЕС; Англия согласилась, но минуя монетарную систему. Ведь вхождение в Европу не означает моментального благосостояния. На начальном этапе интеграция требует чрезвычайно сложной реструктуризации всей системы производства и массивной технологизации, как следствие, - безработица и бесконечная череда материальных, финансовых и психологических проблем, типичных для адаптационного периода жизни в новых европейских координатах.

Прибавим к этому проблему национальных языков, которые в пределах новой Европы будут различаться как "транспортные" (вейкулярные) и "нетранспортные", а, проще говоря, - "имперские" и "неимперские", т.е. опять-таки "большие" и "малые". Плюс проблема унификации образования, которая предполагает грандиозные финансовые вложения и огромные человеческие и профессиональные ресурсы. И если эра глобализации в самом деле предполагает конец национальных государств, то как впишется в эту систему Украина и прочие страны Восточной Европы, которые только что - и путем тяжелых потерь - пришли к собственной государственности?

Наконец, долгое отсутствие Украины в культурном мире Западной Европы, помноженное на ряд специфических локальных обстоятельств, не может способствовать успешной рецепции и ассимиляции. Но чем менее Украина будет настаивать на своей специфичности и уникальности, чем более будет находить в себе родственные с другими культурами интеллектуальные и эстетические энергии, тем скорее закончится этот "вавилонский плен". Украине предстоит научиться говорить на общепонятном языке, который в свою очередь должен быть антиподом "общепонятного языка" в имперской огласовке: тот был носителем фальшивой информации и - внутри собственного радиуса - инструментом отчуждения народов от остального мира. Общепонятный язык, который сегодня осваивает Украина и в сфере политики, и в сфере экономики и интерпретации собственной культуры, не может и не должен быть ни провиденциальным, ни мессианским, ни риторическим. Только этот язык станет источником объективной информации об Украине и инструментом сближения Украины с другими политическими и культурными реальностями. Только этот язык станет наконец основным коммуникативным механизмом аутентичной встречи Украины с Европой и миром.

Другого пути сегодня нет. И, очевидно, быть не может. Консолидирующей идеей для украинского общества может стать отныне его европейская природа, культурный синтез его многовековой европейской традиции, глубоко выстраданной и оплаченной слишком большими жертвами. Украина будет украинским государством в той мере, в какой она сформируется как государство европейское.

Если Европа сегодня еще только ищет свой девиз, то многие страны его уже имеют. - На фоне грандиозного канадского - "От океана до океана" - печальным напоминанием о реальности звучит девиз Ботсваны "Скорей бы дожди". Украина, как и Европа, все еще ищет свой девиз. Будем надеяться, что он не станет походить на девиз Фолклендских островов: "Останемся британской колонией". Будем работать для того, чтобы в девизе украинской государственности - так же, как у Франции, Германии и даже у маленького Сан-Марино, присутствовало слово LIBERTAS, Свобода.