Кто и зачем расчленял триединый русский народ?

Как вы думаете, дамы и господа, какие исторические силы ставили своей целью расчленение большого русского народа путём деятельной поддержки сепаратизма в Западной России? Кто хотел ослабить русских ради достижения своих неблаговидных целей?

В статье Владимира Путина «Об историческом единстве русских и [жителей территорий б. УССР]» мы читаем: «В среде польской элиты и некоторой части малороссийской интеллигенции возникали и укреплялись представления об отдельном от русского [малороссийском] народе. Исторической основы здесь не было и не могло быть, поэтому выводы строились на самых разных вымыслах. Вплоть до того, что [малороссы] якобы вообще не славяне, или, наоборот, что [малороссы] — это настоящие славяне, а русские, «московиты», — нет». Тот же польский генезис был и у представлений о самостийном белорусском народе.

После утраты в конце XVIII века собственной государственности поляки больше столетия жили мечтами о восстановлении Польши в границах 1772 года (собственно Польша плюс Западная Русь и Литва), устроив за это время два крупных мятежа, затронувших как Царство Польское, так и западнорусские и литовские губернии Российской империи. Изначально Малороссия и Белоруссия воспринимались ясновельможными панами как безусловно польские территории, подлежащие включению в состав возрождённой Речи Посполитой. При этом поляки признавали наличие на своих «восточных окраинах» некоторого количества ещё не до конца полонизированных «русинов» — так они называли белорусов и малорусов, противопоставляя их «москалям». Но данная проблема представлялась вполне решаемой. «Приучать их, русинов, надо к польскому языку, пусть по-польски все их службы будут. Со временем дух польский в них войдёт. За врага будут потом почитать того, кто бы не знал языка народного. Начнут ненавидеть москаля, пруссака и австрияка так, как француз ненавидит англичанина», — писал предводитель Польского восстания 1794 года Анджей Тадеуш Бонавентура Костюшко (сделанный белорусскими националистами «великим белорусом»).

Под лозунг «Польша от моря до моря» поляки подводили наукообразную теоретическую базу. Широкое распространение в XIX столетии получила теория Франтишека Духинского, основные положения которой сводились к следующему:

1. Русью называются лишь западные и юго-западные русские земли, попавшие в XIV веке под власть Литвы и Польши, жители этих земель — русины. Северо-Восточная Русь — это Московия, её жители, «москали», ни в этническом, ни в культурном плане не имеют ничего общего с русинами;

2. Русины — региональная вариация польского народа, что доказывается наличием общего имени «полян» у племён, сыгравших ведущую роль в формировании Польши и Руси;

3. Содержанием русино-московских отношений является постоянная и неизбежная конфронтация между славянами-арийцами (русинами) и финно-монгольскими туранцами («москалями»).

Исходя из концепции пана Духинского, русины должны были сражаться за «польскую справу» бок о бок с другими поляками, а потому накануне восстания 1863 года польские патриоты провели масштабную агитацию среди крестьян западнорусских губерний. Однако результат деятельности польской пропаганды оказался нулевым: белорусов и малорусов не вдохновила идея возрождения Речи Посполитой, в которой их предки считались людьми второго сорта. В конфликте «польские инсургенты vs. русское правительство» западнорусы встали на сторону законной власти, оказав посильную помощь в усмирении мятежа.

Для поляков это был очень неприятный сюрприз. Руководитель восстания на территории Белоруссии Винцент Константы Калиновский (ещё один «великий белорус» с точки зрения белорусских националистов, ему даже посмертно придумали имя «Кастусь») в самый разгар вооружённого противостояния строчил вот такие истерические воззвания к жителям Белой Руси:

В итоге виселицу на суку получил сам «Кастусь».

Подавление смуты 1863 года стало важной вехой в истории как польского, так и русского национальных движений. По мифу об «исконной польскости русинов» был нанесён сокрушительный удар: неудача «национально-освободительного восстания против русского царизма», в котором слабым звеном оказалась Западная Русь, серьёзно подорвала веру поляков в жизнеспособность польской национальной идеи в белорусских и малорусских губерниях. При этом проявленная в ходе восстания лояльность белорусов и малорусов по отношению к России актуализировала проблему включения Белоруссии и Малороссии в пространство русского национального строительства, именно после событий 1863 года российское правительство чётко артикулировало концепцию национального триединства велико-, мало‑ и белорусов.

Крах «польщизны» в Западном крае Российской империи заставил поляков сменить тактику борьбы за «восточные окраины»: было решено сделать ставку на раздувание западнорусского местечкового национализма, к зарождению которого приложили руку выходцы из польской культурной среды, искренне разочаровавшиеся в «польской справе» и увлекшиеся белорусским и малорусским этнографическим колоритом.

Новое идейное настроение в польской интеллектуальной среде относительно Западной Руси весьма откровенно сформулировал известный польский историк и общественный деятель ксёндз Валериан Калинка:

«Между Польшей и Россией сидит народ, который не есть ни польский, ни российский. Но в нём все находятся материально под господством, нравственно же под влиянием России, которая говорит тем же языком, исповедует ту же веру, которая зовётся Русью, провозглашает освобождение от ляхов и единение в славянском братстве. Как же защитить себя? Где отпор против этого потопа? Где? Быть может, в отдельности этого русского народа. Поляком он не будет, но неужели он должен быть москалём?! Поляк имеет другую душу и в этом факте такую защитительную силу, что поглощённым быть не может. Но между душою русина и москаля такой принципиальной разницы, такой непроходимой границы нет. Но она была бы тогда, когда б каждый из них исповедовал свою веру, и поэтому-то уния была столь мудрым политическим делом, а её запущение столь пагубным. Если бы Русь, от природы этнографически отличная, по сознанию и духу была католической, в таком случае коренная Россия вернулась бы в свои природные границы и в них осталась, а на Дону, Днепре и Чёрном море было бы нечто иное. Каково же было бы это «нечто»? Одному Богу ведомо будущее, но из естественного сознания племенной отдельности могло бы со временем возникнуть пристрастие к иной цивилизации и в конце концов к полной отдельности души. Раз этот пробуждающийся народ проснулся не с польскими чувствами и не с польским самосознанием, пускай останется при своих, но эти последние пусть будут связаны с Западом душой, а с Востоком только формой. На этот факт [т. е. пробуждение Руси не с польским самосознанием] мы сегодня повлиять уже никак не можем, но мы должны позаботиться об указанном развороте его в будущем, так как только этим способом мы сможем удержать ягеллонские приобретения и заслуги, остаться верными миссии Польши, сохранить те границы цивилизации, которые она очертила. Русь — это страна и народ, от которого надо суметь отказаться ради того, чтобы его не утратить. Пускай Русь останется собой и пусть будет католической в другом обряде — тогда она и Россией никогда не станет и вернётся к единению с Польшей. А если бы даже — предположим наихудшее — этому никогда не бывать, то и в таком случае лучше Русь самостийная, чем Русь российская. Если Гриц не может быть моим, как говорится в известной поговорке, то пусть по меньшей мере не будет он ни мой, ни твой».

Имея в австрийской Галиции удобный плацдарм для пропаганды [галицийской антирусской идеи], поляки основное внимание уделили развитию [галицийского антирусского] национального движения, которое воспринималось ими как таран, способный сокрушить русскую мощь. «Великую державу русскую невозможно себе представить без Малороссии», — писал почти за сто лет до пана Бжезинского пан Сроковский. Белорусский национализм не имел столь существенного значения для поляков и поддерживался по остаточному принципу, ввиду чего белорусское национальное движение уступало [малорусскому] по всем пунктам — от массовости до уровня теоретической разработки идеологии.

У истоков белорусской национальной идеи стоял уроженец Виленской губернии Франциск Бенедикт Богушевич, принимавший участие в Польском восстании 1863 г. Его книга «Дудка белорусская» («Dudka biаłaruskaja»), вышедшая в 1891 году, стала отправной точкой в формировании местечкового национализма в Белоруссии. В стихотворении «Хрэсьбіны Мацюка» («Крестины Мацея») Богушевич как бы оправдывался за свою былую «польскость». Мацей, лирический герой данного поэтического произведения, на вопрос казака о своей национальности отвечает, что он «тутэйшы, свой чалавек», а затем, вопреки требованию князя Хованского, отказывается перейти из католичества в православие. За это Мацея по приказу начальства бьют розгами как поляка-католика. Заканчивается стихотворение патетическим восклицанием: «О так-то хрысцілі мяне казакі // З тутэйшага ды у палякі!»

Богушевич не был искренним белорусом, он цинично использовал белорусский национализм в польских интересах. Его близкий друг Франциск Оскерка вспоминал: «Пан Богушевич… пламенный патриот-поляк, который в довольно частых личных разговорах со мной утверждал, что единственным мотивом, который толкнул его и его предшественников писать на этом говоре [т. е. по-белорусски], было опасение возможной русификации местного люда». Также весьма красноречивым является тот факт, что сын Богушевича был зоологическим польским шовинистом и отказался отдать белорусским деятелям архив отца.

Интеллектуальную, организационную и финансовую помощь местечковые националисты в Белоруссии получали, главным образом, от товарищей из Польской социалистической партии, по отношению к которой Белорусская социалистическая громада (единственная дореволюционная партия белорусских националистов) была аффилированной структурой. Показательно, что во время событий 1905 г. в Белоруссии был выпущен ряд антиправительственных листовок, подписанных Польской социалистической партией и Белорусской социалистической громадой, причём подпись Громады шла после подписи поляков.

Таким образом, поляки выступили в качестве повивальной бабки западнорусского сепаратизма, преследуя при этом две взаимосвязанные цели: 1) расколоть большой русский народ, 2) вернуть Западную Русь в сферу польского влияния. Итогом польского воздействия на западнорусские сепаратистские движения стало то, что белорусские и [галицийские антирусские] националисты переняли характерное для поляков восприятие России как важнейшего Другого (деспотичной азиатской Московии), через образ которого строилось национальное самосознание и конструировался исторический миф. В скобках заметим, что после восстановления в 1918 году Польского государства и присоединения к нему по итогам Рижского мира западной части белорусских и [галицийских и волынских] земель игры поляков с местечковым национализмом закончились, началось жёсткое ополячивание территорий, получивших официальное наименование Kresy Wschodnie.

Сделав всё от них зависящее для разобщения трёх русских субэтносов, поляки передали эстафету большевикам, которые, придя к власти, поспешили создать первые в истории белорусское и [малороссийское] национальные государства (фантомы периода Гражданской войны не в счёт): БССР и УССР. Конечно, самостоятельность союзных республик была во многом номинальной, однако де-юре они представляли собой суверенные политические образования, наделённые правом свободного выхода из Союза, а после Второй мировой войны Советская Белоруссия и УССР и вовсе стали полноправными членами ООН.

Осуществив политическое размежевание русских территорий, большевики, как им казалось, убили сразу двух зайцев. Во-первых, исключили из русского народа 28 миллионов белорусов и малорусов, составлявших в имперской России треть русского населения. Вопрос о численности господствующей нации был для большевиков чрезвычайно важным: ещё до революции Ленин заметил, что если признать белорусов и малорусов нерусскими, то «великорусская шваль» окажется в меньшинстве со всеми вытекающими отсюда последствиями. «Великорусов (единственных не «инородцев») в России не более 43 проц. населения. Значит, «инородцы» в большинстве! Как же меньшинство может удержать большинство, не предоставляя выгод этому большинству, выгод политической свободы, национального равноправия, местной и областной автономии?» — вопрошал Ильич в 1914 году в статье «Ещё о «национализме». Во-вторых, создание в Европе формально независимых советских республик преподносилось большевиками как приглашение всем трудящимся присоединиться к социалистической семье народов путём провозглашения Польской ССР, Германской ССР, Великобританской ССР, Американской ССР и т.д. (недаром на гербе Советского Союза был изображён глобус).

Однако мировой социалистической революции не случилось, а дерусификация Западной России столкнулась с неожиданными трудностями. Как выяснилось, большинству белорусов и малорусов не так-то просто было внушить мысль, что они больше не русские. В книге В. Г. Михайловского «Всесоюзная перепись населения 1926 года» мы читаем: «При переписи 1920 г. белорусское население Витебской и Могилёвской губерний и [малороссийское] население на Кубани обычно показывало себя по национальности русскими».

В связи с этим большевикам пришлось обращаться за помощью к выпестованным поляками белорусским и малороссийским «буржуазным националистам», вместе с которыми они в 1920−30-х гг. осуществили насильственную «коренизацию» в БССР и УССР.

Архитектором «коренизации» выступил Сталин. На X съезде партии он заявил: «Я имею записку о том, что мы, коммунисты, будто бы насаждаем белорусскую национальность искусственно. Это неверно, потому что существует белорусская нация, у которой имеется свой язык, отличный от русского, ввиду чего поднять культуру белорусского народа можно лишь на родном его языке».

Во время Всесоюзной переписи населения 1926 г., проходившей в самый разгар «коренизации», советское руководство дало переписчикам вот такие указания: «Для уточнения записи о [малороссийской], великорусской и белорусской народностях в местностях, где словом «русский» определяют свою народность представители трёх этих народностей, необходимо, чтобы лица, называющие при переписи свою народность «русский», точно определяли, к какой именно народности: [малороссийской], великорусской (русской) или белорусской они себя причисляют; записи «русский» и «великоросс» считаются тождественными». Здесь уместно вспомнить слова русского историка Н. И. Ульянова: «Перед нами несомненное установление знака равенства между «русским» и «великорусским». Нельзя не видеть в этом такого же бедствия для нашей страны и народа, как в злонамеренном отторжении от русского корня [малороссов] и белорусов».

В результате проведённой большевиками широкомасштабной индоктринации западнорусского населения в самостийном духе белорусы и малорусы были лишены русского самосознания, став отдельными нациями и получив свои национальные комнаты в многонациональной советской коммуналке.

Новый этап развития местечкового национализма в Западной России пришёлся на годы Великой Отечественной войны, в период которой нацисты попытались перехватить у коммунистов знамя лучших друзей белорусской и [малороссийской] самостийности. Вероятно, все слышали приписываемую Гитлеру фразу: «Мы тогда победим Россию, когда [малороссы] и белорусы поверят, что они не русские». Не рискнём утверждать, что это подлинная цитата, однако она вполне адекватно отражает общую установку нацистского руководства. Немцы планировали использовать в своих интересах самостийные нации, сменив их ориентацию с советской на антисоветскую путём посулов независимости без «московских жидобольшевиков».

В составленных немцами «Предложениях и рекомендациях для журнальных статей против Советского Союза» от 27 июня 1941 г. значился такой пункт: «Следует отметить, что не только русские, но и многие другие народы живут в бывшем Советском Союзе. Это следует отметить особенно. Нужно говорить об […], а не малорусах, о белых русинах, а не белых русских [белорусах]. Только народ бывшей так называемой Великороссии должен называться русскими».

Также весьма показательны воспоминания С. Н. Болховского (Сверчкова), пленного красноармейца, ставшего впоследствии членом Комитета освобождения народов России (рассказ о плене): «Перед самыми бараками нас опять остановили и стали делить на [малорусов], белорусов и русских… Долго одни перебегали в русскую группу, другие — в [малороссийскую]. Многие действительно не знали, как определять себя, другие комбинировали, что выгоднее. Наконец, с помощью немцев русские были водворены в 1-й блок, [малорусы] и белорусы во 2-й. Так как 2-й блок состоял из каменных зданий, а 1-й из деревянных бараков, мы поняли, что русским быть не так выгодно».

При организации белорусских и малороссийских вооружённых формирований и административных учреждений немцы опирались в основном на выходцев из Западной Белоруссии и Галичины, находившихся в межвоенный период в составе Второй Речи Посполитой. Однако галичанское население значительно отличалось от западнобелорусского в плане идеологических предпочтений. Так, до 1939 года непримиримую борьбу с поляками вела ОУН (организация, деятельность которой запрещена в РФ, одним из её лидеров был пресловутый Степан Бандера), с которой нацисты наладили тесное сотрудничество ещё в начале 1930-х гг. А вот на западнобелорусских землях тон в антипольской борьбе задавала Коммунистическая партия Западной Белоруссии, ставившая своей целью воссоединение Западной Белоруссии с БССР. Этим объясняется тот факт, что коллаборационистское движение в Малороссии приобрело несоизмеримо больший размах, нежели в Белоруссии.

Однако коллаборационизм в республике-партизанке всё-таки имел место, хотя и был едва заметен. В Белоруссии имелась своя УПА (организация, деятельность которой запрещена в РФ) — созданная по приказу нацистской администрации Белорусская краевая оборона, члены которой позже вошли в Белорусскую освободительную армию («Чёрный кот»), потихоньку партизанившую в занятой красноармейцами БССР, используя построенные для неё немцами бункеры. В роли «белорусского Бандеры» выступил командир «Чёрного кота» Михаил Витушко, первое время руководивший своими партизанами из немецкого бункера под Варшавой.

В последнее время оппозиционные белорусские националисты, явно подражая своим малороссийским единомышленникам, эксплуатировали образы и символы «белорусского антибольшевистского сопротивления», что, мягко говоря, не прибавляло им политических очков в Белоруссии. Однако при смене политического руководства Белоруссии (ведь когда-нибудь это должно случиться) Витушко и иже с ним, очевидно, займут в белорусском национальном пантеоне примерно такое же место, какое занимают сегодня на территории б. УССР Бандера и «бандеровцы».

Итак, решающий вклад в развитие местечкового национализма в Белоруссии и на территории б. УССР внесли поляки, стоявшие у истоков сепаратизма на западе России, большевики, разрезавшие границами «братских республик» русское национальное тело, и нацисты, способствовавшие появлению у белорусских и малороссийских националистов антисоветской мифологии. Конечно, у западнорусского сепаратизма были и другие доброжелатели: обиженные на Российскую Империю евреи-революционеры, руководство Австро-Венгрии и кайзеровской Германии, западные спецслужбы… в конце концов, либералы в Российской Федерации. Однако они не приняли столь значимого участия в судьбе западнорусской самостийности, как три названные выше политические силы.