Сегодня быстро набирает обороты процесс массовой автоматизации труда, а куда девать тех людей, которых этот процесс «освобождает», пока не понятно. Но, может быть, это хорошо, что машины избавляют человека от грубого ручного труда, а проблему лишних рабочих рук удастся решить?

Кузьма Петров-Водкин. Рабочие. 1926

Однако, тут есть две проблемы. Первая проблема заключается в том, что хотя процесс автоматизации и идет, но, по-видимому, необходимость в грубом ручном труде отпадет еще не скоро. Система же общественных отношений уже работает по принципу «кто работает руками тот лох». В связи с этим мало кого интересует всё то, что связано с этим якобы отмирающим явлением, включая и права трудящихся. Люди, задействованные в сферах применения грубой рабочей силы, считаются как бы заранее проигравшими. Они в каком-то смысле уже не существуют.

Вторая проблема носит более фундаментальный характер, хотя на первый взгляд кажется незаметной. За таким презрением к человеку, работающему руками, стоит отнюдь не процесс автоматизации сам по себе. За этим презрением стоит отказ от изменения реальности, а значит и отказ от истории. Не случайно в современных развитых странах столь сильно распухла сфера услуг, которая ничего не производит. А вслед за отказом от истории идет отказ от человека. И именно об этом свидетельствуют перверсии западного общества в виде прав ЛГБТ, провозглашения множества полов и тому подобного. Таким образом западное общество, постепенно трансформируясь в какую-то новую антиобщественную форму, избавляется от ненужного «шлака». Никто не будет трудоустраивать лишние рабочие руки — их будут тем или иным способом сливать. И их сливают.

Этот слив имеет глубочайшую укоренённость в западной философии, которая основывалась на принципе разделения труда, в соответствии с которым общество делилось на господ и рабов. В согласии с этим принципом, а также рядом других, дополняющих его, культурных установок и философских проблем, практически вся философия до Маркса презирала материю и тех, кто с ней непосредственно взаимодействует. В своей «Политике» Аристотель писал следующее:

«Впрочем, польза, доставляемая домашними животными мало чем отличается от пользы, доставляемой рабами: и те и другие своими физическими силами оказывают помощь в удовлетворении наших насущных потребностей. Природа желает, чтобы и физическая организация свободных людей отличалась от физической организации рабов: у последних тело мощное, пригодное для выполнения необходимых физических трудов; свободные же люди держатся прямо и не способны к выполнению подобного рода работ, зато они пригодны для политической жизни, а эта последняя разделяется у них на деятельность в военное и мирное время. Впрочем, зачастую случается и наоборот: одни имеют только свойственные свободным тела, а другие — только души».
Лисипп. Бюст Аристотеля. Римская копия греческого бронзового оригинала (после 330 г. до н. э.)

Рабы, в отличие от господ, не способны к политике и являются таковыми в соответствии с природой и качеством своей души, которая неполноценна. Рабы служат господину для удовлетворения его насущных потребностей, что мало чем отличается от пользы, приносимой домашними животными. Стоит ли спрашивать, что будет с рабами, если вместо них насущные потребности господ будут удовлетворять машины?

Но господа, по Аристотелю, в отличие от рабов, помимо политики, всегда занимались еще и философией, которая была неразрывно связана с политикой. Философия же, как я сказал, презирала материю. На эту тенденцию как основную в античной философии, справедливо указывал Хайдеггер в своих лекциях по Пармениду:

«Таким образом, уже эллинство, которому «философия» и философы обязаны своим именованием и самой сущностью, довольно хорошо знало, что мыслители «далеки от жизни», однако всё дело в том, что из этой «удаленности» греки и делали вывод: именно по этой причине для сущностной человеческой нужды мыслители являются самыми необходимыми людьми. Немцы не были бы народом мыслителей, если бы и их мыслители не знали того же самого: в 1812 г. в предисловии к первому изданию своей «Логики» Гегель пишет о том, что «образованный народ без метафизики» все равно что «разукрашенный храм без святого святых».
aplinkkeliai.lt
Мартин Хадеггер

Тут Хайдеггер также справедливо указывает на то, что «далёкость от жизни» определяла и немецкую философию. В своей главной работе «Феноменология духа» Гегель прямо ссылается на Платона и дает свои рекомендации относительно того, как следует относиться к делам «маловажным» и бытовым:

«Подобно тому как известный мудрец древности (Платон — прим. авт.) искал в своем собственном мышлении, что такое благо и красота, и наоборот, дурное, случайное содержание знания, как-то: следует ли ему общаться с тем или иным человеком, следует ли его знакомому предпринять данную поездку и прочие маловажные вещи, предоставлял знать демону, — точно так же всеобщее сознание получает знание о случайном от птиц или от деревьев или от клокочущих недр земли, испарения которой отнимают у самосознания его рассудительность; ибо случайное есть нечто безрассудное и чуждое, и нравственное сознание, следовательно, слушается советов относительно случайного так, как бывает при игре в кости, — безрассудным и чуждым ему образом».

Тут Гегель, специально слегка размыто, но в то же время абсолютно последовательно, перетаскивает рабовладельческую систему со всеми ее представлениями и установками в XIX век. Всё что касается того, чем непосредственно занимаются рабы, следует знать «демону». Причем, Гегель, будучи человеком суперобразованным, наделяет этого демона вполне конкретной метафизической символикой. Если бы в эту символику входили только предсказания птиц, было бы еще ничего, но Гегель говорит о «клокочущих недрах земли», которые отнимают у того, кто их вдыхает «рассудительность» и дополняет это «игрой в кости». В данной статье я не имею возможности подробно расшифровывать эту символику, скажу только, что, в частности, о ее значении говорит Шекспир в своих произведениях «Гамлет» и «Макбет». В «Гамлете» игра в кости выступает как богиня Фортуна, которую Шекспир справедливо называл «шлюхой». А в «Макбете» «пары Земли» представлены знаменитыми ведьмами.

Якоб Шлезингер. Георг Вильгельм Фридрих Гегель. 1831

Может быть, читатель думает, что Гегель всю эту древнюю темную хтонику проклинает и противопоставляет ей разум? Ничуть не бывало! Следование тому, что внушают пары Земли и игра в кости, по Гегелю, — один из верных способов отношения к бытовому аспекту действительности в XIX веке! Просто он не самый оптимальный… Гегель тут же дает следующие концептуальные рекомендации:

«Когда отдельное лицо руководствуется своим рассудком и обдуманно выбирает то, что было бы полезно ему, то в основе этого самоопределения лежит определенность особого характера; она сама есть нечто случайное, и это знание, полученное рассудком, о том, что полезно отдельному лицу, есть поэтому такое же знание, как знание упомянутых оракулов или знание, полученное при бросании жребия, с той только разницей, что тот, кто вопрошает оракул или бросает жребий, этим выражает нравственное убеждение, заключающее в себе безразличное отношение к случайному, тогда как знание, полученное рассудком, напротив, трактует случайное в себе как существенный интерес своего мышления и знания. Знание, высшее, чем то и другое знание, заключается в том, чтобы сделать оракулом случайного действования обдуманное решение, но все же знать, что сам этот обдуманный поступок есть нечто случайное со стороны его отношения к особенному и его полезности».

Есть вариант первый — в решении бытовых вопросов положиться на игру в кости и прочие «оракулы». И это хорошо, ибо такое обращение к темным хтоническим силам «выражает нравственное убеждение, заключающее в себе безразличное отношение к случайному».

Есть второй вариант — самый ужасный. Если «знание, полученное рассудком» «трактует случайное в себе как существенный интерес своего мышления и знания». Этого «существенного интереса» к бытовым вопросам не должно быть! Это грех.

И есть третий, самый правильный вариант поведения, согласно которому нужно следовать «обдуманному решению», «но все же знать, что сам этот обдуманный поступок есть нечто случайное со стороны его отношения к особенному и его полезности».

Общий знаменатель двух правильных решений, по Гегелю, заключается в том, чтобы так или иначе не относиться к бытовым мелочам всерьез. Но именно эта сфера «несерьезного» и есть сфера жизни раба, в которую иногда, в силу обстоятельств, может погрузиться и господин.

Генри Фюзели. Макбет и ведьмы

Подобный рабовладельческий подход к обществу и действительности умирялся в истории двумя главными факторами — христианством и желанием части господ творить подлинную историю. Христианство объявило о том, что у всех людей есть душа и этим отменило рабовладение. Господствующие классы были вынуждены с этим как минимум считаться, а некоторые представители элиты могли и впрямь искренне верить в дело христово. Кроме того, подлинный патриотизм подданных, необходимый как для защиты отечества, так и для свершения великих исторических деяний, невозможно возбудить без соответствующего к ним отношения господ. Великие деяния не совершаются без единства народа и власти, в частности, именно поэтому Сталин не покинул осажденную фашистами Москву. Вера народа в то, что элита «сидит с ним в одной лодке» и готова разделить с ним свою судьбу — одно из обязательных условий победы. Но сегодня мы видим совсем иное, причем в глобальном масштабе.

К нынешнему положению вещей, по-крупному, привело то, что сначала рабовладельческие античные представления проникли в христианское богословие, а сама накаленность христианской веры начала иссякать. Проблема разделения труда, лежащая в основе западной философии и богословия, начала «съедать» христианские представления о единстве человеческого рода. На сегодняшний день разделение труда исчерпало свои положительные потенциалы развития и начало работать на его остановку. Поэтому сегодня на Западе мы наблюдаем демонтаж христианства как такового и пляски на площадях различных ведьм, вполне родственных ведьмам из шекспировского «Макбета». Они пришли для того, чтобы снести всё то, что мешает сливу лишнего человечества, которому не находится места в разделении труда.

Последним препятствием на пути этого процесса был его величество интерес. Но с крахом СССР капитализм стал глобальным и у западных элит отпала последняя надобность в собственных народах. Но СССР препятствовал этому процессу отделения элит не только простым фактом своего альтернативного существования, но и самой своей сутью. И в качестве такого был необходимым условием существования христианства и христианской культуры, как у нас, так и на Западе.

Feminists-4700823 1920

СССР был моноидеологическим государством в ядре идеологии которого лежало учение Маркса. А Маркс был единственным философом, который по-настоящему бросил вызов проблеме разделения труда. Прекрасно понимая, что в случае не решения этой проблемы на человечество спикирует вся рабовладельческая система, олицетворяемая его учителем и главным оппонентом — Гегелем, Маркс поставил во главу угла защиту именно грубого ручного труда.

Маркс впрямую выступил за предельно серьезное отношение к той сфере, которую Гегель считал несерьезной и провозгласил верность того пути, который Гегель, как мы видели выше, отвергал как греховный. В своем «Капитале» Маркс писал о труде следующее:

«Мы предполагаем труд в такой форме, в которой он составляет исключительное достояние человека. Паук совершает операции, напоминающие операции ткача, и пчела постройкой своих восковых ячеек посрамляет некоторых людей‑архитекторов. Но и самый плохой архитектор от наилучшей пчелы с самого начала отличается тем, что, прежде чем строить ячейку из воска, он уже построил ее в своей голове. В конце процесса труда получается резуль­тат, который уже в начале этого процесса имелся в представле­нии человека, т. е. идеально. Человек не только изменяет форму того, что дано природой; в том, что дано природой, он осуществляет вместе с тем и свою сознательную цель, которая как закон определяет способ и характер его действий и которой он должен подчинять свою волю. И это подчинение не есть единичный акт. Кроме напряжения тех органов, которыми выполняется труд, в течение всего времени труда необходима целесооб­разная воля, выражающаяся во внимании, и притом необходима тем более, чем меньше труд увлекает рабочего своим содержа­нием и способом исполнения, следовательно, чем меньше ра­бочий наслаждается трудом как игрой физических и интеллек­туальных сил.
Карл Маркс

Как мы видим, Маркс не только приветствует «существенный интерес мышления и знания» к делам обыденным, но и утверждает, что такой интерес есть главное, что отличает человека от животного. Если греки и немцы искали пользу для души в бесполезном, то Маркс напрямую сказал, что соединение с родовой сущностью возможно только через труд. При этом, прекрасно понимая, что существуют и иные виды труда, Маркс в своих «Тезисах о Фейербахе» предложил философам на своем уровне, по сути, присоединиться к простому труженику, заявив, что «философы лишь различным образом объясняли мир, но дело заключается в том, чтобы изменить его».

Такую защиту ручного труда Маркс осуществлял последовательно и до конца. Практически он говорил, что если вы берете лопату и начинаете копать, двигаясь к своей цели, то при помощи такого труда вы не только изменяете материальный мир, но и, посредством этого изменения материального, воздействуете и на сферу общественного идеального, подобно философу, пишущему книги. А весь этот процесс труда приближает вас к соединению с вашей родовой сущностью. Кроме того, ведь, в конечном счете, никакой философ без «удовлетворения насущных потребностей» существовать не может, а потребности эти удовлетворяет ручной труд.

Жан-Леон Жером. Укротитель змей. 1880

Но если даже ручной труд начнут осуществлять машины, то это принципиально ничего не должно изменить, ибо речь у Маркса по-настоящему идет не о защите грубого ручного труда самого по себе, а о праве на изменение реальности в соответствии со своим идеальным и социальную справедливость, которое выражается в запрете на разделение на господ и рабов.