Управляемый хаос Хайнера Гёббельса в спектакле «Все, что могло произойти»

Перед спектаклем «Все, что могло произойти», показ которого состоялся в рамках международной театральной олимпиады, прошла встреча с его создателем, известным композитором и режиссером Хайнером Гёббельсом. Беседа с мастером была крайне важной в контексте понимания его творения.

Признаюсь, что без нее у меня бы возникли совсем иные чувства и эмоции от постановки. Вечное противостояние разума и чувства после общения с Гёббельсом завершилось победой первого. Хорошо это или плохо? Ни то ни другое, это просто данность.

В ходе встречи зашел разговор о смысле спектакля, созданного прославленным режиссером. Оказывается, никаких смыслов в нем нет, утверждал Гёббельс — его театр не может ничему научить, его театр не хочет ничему научить, его театр не должен ничему учить. Задача театра Гёббельса в постановке вопросов, на которые зритель должен ответить самостоятельно, исходя из собственного опыта.

Всё, что ждет нас на спектакле — это бессмысленная импровизация, в которую автор ничего не вкладывает. Передвижение объектов в пространстве зала — хаотично и ни от чего не зависит. Погружаясь в атмосферу, мастерски созданную режиссером, зритель сам додумывает значение тех или иных объектов, соотносит их с понятными для него символами.

Дело вкуса, совсем непонятно, для чего придумывать имена тому, чему нет названия? Зачем соотносить бессмыслицу с личным опытом или с опытом общественным? Лично я хотел бы познакомиться с опытом Гёббельса, услышать его историю, свою историю я прокручивал в голове тысячу раз, не для этого я хожу в театр. Однако кто-то со мной не согласится и будет в своем праве. Быть может, назначение спектакля как раз в актуализации личного опыта, его переживании вместе со всеми, под одной крышей? Соглашусь, что в этом тоже есть какой-то смысл. Так или иначе, но Гёббельс молчит, он не хочет рассказывать нам истории, он хочет чего-то другого.

По мнению Гёббельса, любой ответ, данный зрителем, будет правильным, ведь каждый имеет право на свою интерпретацию. По моему мнению, любой ответ будет ошибочным, потому что чёрный куб, передвигаемый по сцене, — это не гробовая плита или нашествие радикального ислама на просвещенную Европу (да, именно о таких интерпретациях шла речь в статьях некоторых театральных критиков), это все лишь чёрный куб.

Вероятно, это моя личная проблема — когда мне говорят, что перед тобой просто чёрный куб и автор не хотел изображать ничего иного, то я и не могу вообразить ничего иного. Если бы не встреча с Гёббельсом, возможно, объект раскрылся бы передо мной в ином свете, создавая бесконечную цепь смыслов, более полно раскрывающих действительность, но, увы, на сцене ползал все тот же чёрный куб.

В целом ощущение от спектакля оставалось негативным, не в том смысле, что спектакль плохой (на мой взгляд, он очень сильный, качественный и зрелищный), дело все в том, что он навевал именно негативные ассоциации.

Но как же так, ведь автор не вкладывал никаких смыслов в происходящее, большая часть спектакля — это импровизация, тогда откуда негатив? Дело все в том, что как бы Гёббельс ни старался сказать нам, что не вкладывает в свое творение смыслов, это все-таки происходит.

Спектакль «Все, что могло произойти» был создан на основе популярной в Европе книге «Европеана» Патрика Оуржедника, книги довольно забавной, но крайне тенденциозной. Несмотря на то, что она стала европейским бестселлером, в ней нет практические ни одной оригинальной мысли, зато собраны всевозможные клише, особенно в отношении России. Но эта работа заполняет постановку Гёббельса лишь на 10% — в определенные моменты спектакля голос за кадром начинает цитировать отрывки из книги. Другие 10% приходятся на кадры с телеканала Euronews, раздела «без комментариев», где на зрителей обрушиваются кадры катастроф, пожаров, акций протеста, массовой милитаризации — в общем всего того, что может придать зрителю чувство тревоги, чувство надвигающейся катастрофы.

Именно в этих 20% и скрыта вся суть спектакля, в то время как остальные 80% — это те черные кубы и прочие аналогичные предметы, о которых было сказано выше.

Соответственно именно кадры из повседневной хроники, текст из «Европеаны» задают тот пессимистический и эсхатологический настрой, закладывающийся в сознание зрителя и подталкивающий его к «правильной» интерпретации черных кубов, наблюдаемых в оставшиеся 80% действа.

В действительности, совершенно неважно, что именно придет на ум зрителя, будь то исламисты или надгробные плиты, важно то, что его интерпретация будет в русле закладываемой Гёббельсом мысли о надвигающейся катастрофе.

Согласитесь, если бы автор создал другой видеоряд, где вместо плача был бы детский смех, вместо войн — великие достижения цивилизаций, вместо уже осточертевших акций протеста — покорение космического пространства или крупные научные открытия; если бы все это сопровождалось цитированием не «Европеаны», а, к примеру, Евангелия (можете выбрать любой другой гуманистический текст) — ассоциации у зрителя были бы другими.

Поэтому тот хаос, который наблюдает зритель на протяжении 80% времени спектакля, очень ловко управляется в оставшиеся 20%. В сознание зрителя закладывается весь ужас перед грядущим, от которого корчится современный европейский «пост» театр.