Россия против Москвы: жертвы репрессий умирают, не вернувшись домой

Конституционный суд РФ во вторник, 22 октября, рассмотрел дело о жертвах политических репрессий, которые десятилетиями не могут добиться возвращения туда, где жила их семья до ссылки в 1930—1940-х годах.

В ходе процесса одну из заявительниц довели до слез, а представителю правительства России Михаилу Барщевскому стало стыдно за московские власти: столица оказалась единственным регионом, который посылает таких людей в общую очередь на 30 лет.

В Петербург ради заседания суда приехали все три пожилые заявительницы. Алиса Мейсснер, прибывшая из Кировской области, должна была выступать первой из них.

«Я родилась в 1950 году в Кировской области во время нахождения матери в спецпоселении. Ее выслали из Москвы по национальному признаку. Закон тогда был для всех одинаков. А сейчас почему-то как-то не получается…» — начала Мейсснер. Затем сбилась, заплакала, не смогла продолжать речь и покинула трибуну.

Мейсснер, а также Елизавета Михайлова из Владимирской области и Евгения Шашева из Коми являются дочерьми политически репрессированных в Советском Союзе и высланных из Москвы и ближайшего Подмосковья. Они годами пытались добиться возвращения в город, где жила их семья, так как получили на это право после реабилитации, однако законодательство Москвы не позволило им этого сделать.

В России действует федеральный закон «О реабилитации жертв политических репрессий». Он является компенсаторным, то есть необходимость компенсации вреда, нанесенного репрессированным и членам их семей со стороны государства, не подвергается сомнению независимо от того, в каком социальном или материальном положении они находятся на данный момент. Закон появился лишь в 1991 году, хотя реабилитировать тех, кого репрессировали в эпоху Большого террора и чьи комнаты и квартиры тут же опечатывались, начали сразу после смерти Иосифа Сталина. Так что до 1990-х вернуть жилье удавалось далеко не всем.

Тем не менее заявительницы оспаривают конституционность статьи 13 упомянутого закона, так как там говорится не только о том, что семьи репрессированных имеют право на возвращение в те местности, откуда их выслали. Но имеется и такая формулировка: «В случае возвращения на прежнее место жительства реабилитированные лица и члены их семей принимаются на учет и обеспечиваются жилыми помещениями в порядке, предусмотренном законодательством субъектов Российской Федерации».

Как пояснил представитель заявительниц Григорий Вайпан, правоприменительная практика сложилась таким образом, что эта оговорка «в случае возвращения» стала означать, что на учет встать могут только те, кто уже переехал. Таким образом, жертвам репрессий сначала нужно куда-то переехать, а только потом просить жилье для переезда.

В случае Москвы это превратилось в десятилетний ценз оседлости. Заявители оспаривают конституционность и столичного закона №29. Он оговаривает порядок, по которому в Москве ставят на учет в качестве нуждающихся в улучшении жилищных условий. Для всех там оговорены одни и те же условия: чтобы попасть в очередь, нужно жить в Москве не менее 10 лет, получить статус малоимущего, а также не владеть другими квартирами или комнатами и иметь на человека в семье метраж ниже нормы.

Вайпан назвал требование московского законодательства невыполнимым. «Но даже если сегодня мои доверительницы встанут в эту общую очередь, они будут обеспечены жильем через 33 года. Им будет больше 100 лет. Это будет 2052 год. Не может быть так, чтобы цель, декларируемая законодателем при принятии закона о реабилитации, которая закреплена в преамбуле — компенсация ущерба, — была заведомо нереализуема», — сказал Вайпан.

«Пожилые люди не могут обеспечиваться жилыми помещениями в таком порядке, при котором они своих жилых помещений не дождутся, и возможности вернуться они не дождутся», — добавил юрист.

В семье Елизаветы Михайловой ее родная сестра такого возвращения так и не дождалась.

«Мой папа пострадал от политрепрессий, находясь в командировке. Он был полномочным (торговым) представителем от Москвы в Азербайджане. У него на момент 1937 года было два образования: пединститут и военно-экономическая академия», — рассказала Михайлова.

«Нас у родителей было трое. Среднюю сестру убили в 1941-м, старшая сестра, 1930 года рождения, умерла в этом году и не дождалась. Она очень ждала возвращения в Москву», — добавила женщина.

В 2009 году по запросу в прокуратуру выяснилось, что документы ее отца хранились в архиве правительства вплоть до 1953 года. В 1937-м его приговорили к девяти годам строгого режима без права переписки, в 1946-м освободили со справкой по форме 39. Ему запрещалось проживать в Москве, Московской области и еще 32 городах СССР.

«Мама продолжала работать, правда, трудно было. Сначала относились неплохо на работе, но по возвращении папы из первой ссылки ее уволили с работы, преследовали ее», — рассказала Михайлова. 15 февраля 1949 года отца снова арестовали и отправили в Красноярский край на 25 лет. Так как сёстры много болели, мать выехать за ним не смогла. В 1956 году его реабилитировали за отсутствием состава преступления.

«То есть мой папа ничего плохого против государства не совершал», — сказала Елизавета Михайлова. Ей было важно подчеркнуть, что ее отец вину, которой не было, так и не признал. Для них с уже покойной сестрой возвращение в Москву стало символом окончательного признания невиновности отца и восстановления справедливости. Еще в декабре 2001 года они обратились в соответствующую комиссию Москвы, откуда их отправили собирать справки и судиться.

«Мы прошли этот суд, подтвердили по документам наше прежнее место проживания в Московской области. Но, к сожалению, это правильное решение, которое было принято в 2003 году, было оспорено Жилдепартаментом города Москвы необоснованно. Хотя я продолжала жаловаться в прокуратуру, она им делала замечания, но это все не имело значения. В результате всех этих хождений в 2016 году мне пришлось повторно подтверждать место проживания», — рассказала Михайлова.

Помогло то, что мамины родные братья, воевавшие на советско-финской и Великой Отечественной войнах, в те годы высылали в Подмосковье свои наградные, так как знали, что мать с детьми осталась одна.

«Жилдепартамент опять всё отверг, а время идет», — заметила Михайлова. Ее сестра настаивала, что «нужно этот вопрос выяснить, иначе мы предадим память родителей». Но даже походы в администрацию президента ничем не помогли. «Это крик души и наша постоянная моральная и душевная боль — то, что пришлось пережить нашим семьям», — заключила Михайлова.

Евгения Шашева из Коми, деда которой расстреляли в течение четырех дней после ареста, а отца на восемь лет лишили свободы, возмутилась тем, как власти и нижестоящие суды относились к ее требованиям.

«Спрашивали: а чем именно вы пострадали. Я отвечаю: знаете, дело в том, что я всю жизнь свою прожила там, где отбывал наказание отец. Детство провела в том же бараке, в том же поселении ГУЛАГа, с той только разницей, что вокруг не было колючей проволоки. И лес вдоль тракта, который шел мимо нашего поселка — там находятся захоронения заключенных, и эти холмики до сих пор перед глазами. Я часто езжу, навещаю эти холмики», — описала Шашева.

Ее мать провела долгое время в трудовых лагерях в Польше, а затем была лишена свободы на шесть лет и реабилитирована лишь в 1991 году. Страх незащищенности живет внутри нее до сих пор, сказала она судьям Конституционного суда, и он ей достался по наследству.

В Москве есть «Стена скорби» в память о жертвах политрепрессий, на пересечении проспекта Академика Сахарова и Садового кольца, напомнила Шашева, и для нее это не безликий монумент. Ей было больно проходить через все эти судебные тяжбы, особенно учитывая, что московские чиновники участвовали в открытии этого мемориала.

«В мои 70 лет я должна еще 30 лет ждать, чтобы вернуться домой, а эти же люди будут присутствовать при очередном открытии мемориала памяти репрессированных и будут говорить о памяти», — сказала заявительница.

Григорий Вайпан утверждает, что несовершенство федерального закона привело к тому, что у регионов фактически есть карт-бланш на установление любого ограничения и условия для постановки на жилищный учет для жертв политрепрессий, их семей и детей, родившихся в ссылке.

«И по сути [это] делает цель закона о реабилитации нереализуемой», — считает юрист. Заявительницы дошли до Верховного суда РФ, где признали, что закон города Москвы №29 с цензом оседлости для всех никак не противоречит федеральному законодательству.

Однако оказалось, что таким «карт-бланшем» воспользовались далеко не всего регионы. Точнее, почти никто более им не воспользовался. Советник министра юстиции Мария Мельникова призналась, что при подготовке к заседанию проанализировала практику по России, и единственный субъект РФ помимо Москвы, где установлены хоть какие-то дополнительные условия для постановки на учет для репрессированных, — это Красноярский край, там необходимо сначала подтвердить свое возвращение в нужную местность.

В Петербурге, например, существует общий порядок с десятилетним цензом оседлости, однако реабилитированные граждане и их семьи признаются нуждающимися в жилье просто без исключений. В других регионах имеются отдельные законы, определяющие порядок предоставления жилья.

«В Липецкой области: никаких исключений, только документы, подтверждающие факт реабилитации, и власти предоставляют субсидию и оказывают материальную помощь, причем там очень жесткие сроки — 10−14 дней с момента постановки на учет», — пояснила представитель Минюста.

Однако власти Москвы такую практику отвергают. Заместитель начальника Государственно-правового управления Мосгордумы Елена Сомина заметила, что сейчас в общей очереди в Москве и так стоят жертвы политрепрессий, но стоят они на общих основаниях, вместе со всеми. Московский закон №29 не делает никаких исключений. А если вдруг выделить репрессированных в отдельную категорию, пострадают другие граждане, кто тоже стоит в очереди — так делать нельзя, считают столичные власти.

По мнению Мосгордумы, в настоящее время в федеральном законодательстве вовсе отсутствует требование о первоочередном порядке предоставления жилья репрессированным, в связи с чем московское законодательство просто привели в соответствие с федеральным. В Жилищном кодексе тоже был признан уход от различных категорий граждан, кроме малоимущих и нуждающихся.

«То есть, на наш взгляд, Жилищный кодекс закрыл тему категорий, которые в Москве, кстати, до принятия и Жилищного кодекса, и 122 закона — в защиту Москвы хотела бы сказать — были, и жилье репрессированным предоставлялось. В приоритетном порядке, это была категория, которая пользовалась этими правами, вставала на учет. Так что нельзя сказать, что вот сейчас это случилось, и никогда жилье репрессированным не предоставлялось. Предоставлялось, есть статистика», — объясняла Сомина.

Ее поддержали и коллеги из мэрии Москвы. Из выступления советника Правового управления правительства Москвы Владимира Ланды выходило, что страдать все должны одинаково. «Даже в отношении ветеранов Великой Отечественной войны применяется только один критерий — их имущественное положение», — указал Ланда. Заявительницам же было отказано в жилье только потому, что они 10 лет не жили в Москве.

«Действующий в Москве порядок предоставления жилых помещений направлен, прежде всего, на обеспечение справедливого распределения жилья. Также направлен на предотвращение возможных злоупотреблений со стороны граждан. Кроме того, направлен на защиту прав и законных интересов собственников жилья», — объяснил суть московских норм Владимир Ланда.

Он отметил, что заявительницы пытаются подвигнуть московские власти дать дополнительные соцгарантии отдельной группе граждан, однако «представляется, что реализация прав одной группы граждан — жертв политических репрессий — не может осуществляться в ущерб прав и законных интересов других групп».

«В этой связи следует подчеркнуть возможные негативные последствия удовлетворения требований заявительниц. Изменение действующего порядка, как того требуют заявительницы, неизбежно повлечет нарушение прав граждан, состоящих на учете», — заявил он.

Это автоматически приведет к росту очереди на жилье для всех остальных, которые соответствуют требуемым критериям нуждаемости. Например, заявительница Шашева имеет несколько квартир в Коми, Михайлова владеет жильем в 46 кв. метров во Владимирской области, а ее мать в советские годы, когда мужа репрессировали, вообще добровольно покинула свою квартиру.

К тому же федеральный законодатель не уточнил, что именно понимает под «возвращением» семей политически репрессированных.

Заместитель начальника управления по связям с органами законодательной и исполнительной власти правительства Москвы Александр Санаев указал, что заявительницы требуют права постановки на учет исключительно на основании своего заявления как репрессированные.

«Такая трактовка, наверное, имеет право на существование, но есть один вопрос, который не был задан в судебном заседании, а хотелось бы все-таки его осветить: а что же делать с теми гражданами, репрессированными гражданами, которые самостоятельно, без помощи государства вернулись в места предыдущего проживания? Вправе ли такие граждане также требовать предоставления им жилых помещений по статье 13 Закона о реабилитированных?» — обратился к суду Санаев.

Никто из московских представителей не смог в зале заседаний назвать, какое количество реабилитированных пытались встать на учет вне очереди в Москве и получили отказ, какое число граждан сейчас стоят в очереди и сколько нужно было бы ждать, если встать на учет сейчас.

«Я мог бы довольно быстро не оставить камня на камне от позиции московской мэрии. Я этого делать не буду. Я просто извинюсь перед вами от имени части, по крайней мере, москвичей за то, что вы услышали», — отозвался представитель правительства РФ Михаил Барщевский, когда вышел на трибуну КС.

Затем он вместо академического выступления рассказал историю своей семьи. Его дед и бабушка жили в двух комнатах трехкомнатной коммуналки на Тверской улице в центре столицы. По доносу соседа, которому очень нравились эти две комнаты, в 1937 году дед и бабушка Барщевского были арестованы «за создание антисоветской террористической организации, имеющей целью свержение советского строя и убийство товарища Сталина». Комнаты получил сосед.

«На допросах, где его, естественно, били, дед признался, что действительно создал такую террористическую организацию в составе: Серафимович, Шолохов, Фадеев, Максим Горький. Правда, после второго допроса Максима Горького попросили исключить из террористической организации, и больше его имя не упоминалось», — рассказал Михаил Барщевский, чей дед был создателем и редактором первой «Литературной газеты». И все названные лица действительно часто бывали у него дома.

…Его расстреляли через 5−6 месяцев. Бабушку в итоге отправили за 105-й километр, где она прожила до 1955 года. После ХХ съезда партии Александр Фадеев, который был председателем Союза писателей СССР, помог с реабилитацией ее и погибшего мужа.

«В 1937 году моему отцу было 14 лет. И он остался на улице, один. Сегодня моему сыну тоже 14 лет. Я представляю себе, если бы он остался на улице один. До 1955 года мой отец не мог проживать в Москве. Он не мог быть адвокатом, а это наследственная профессия. Но он сын врага народа, до 1955 года не мог. Жил на 105-м километре, пока не встретил мою мать, у которой была московская прописка в 11-комнатной коммуналке на 9 семей. Когда я родился, мы жили в комнате впятером. К чему я веду: власть государственная сломала жизнь, понимаете, одну жизнь, единственную. А сегодня кто-то находит юридические крючки, чтобы сказать: нет-нет, мы ни за что не отвечаем, мы здесь ни при чем. Мы с вами власть сегодняшняя. И если мы не отвечаем за действия власти предшествующей, то подумайте о том, что будет с нашими потомками», — сказал Михаил Барщевский.

Его поддержала представитель Генпрокурора в КС Татьяна Васильева. Она сказала, что не москвичка, как Барщевский, а коренной житель Петербурга, и обоих этих городов политические репрессии коснулись максимально.

«Нужно признать, что права наших заявительниц нарушаются длительное время. Мне было удивительно услышать, что представители Москвы не смогли определиться количественно по проблеме», — заметила Васильева. Она в течение нескольких минут обнаружила в интернете документ от 2003 года, где говорится, что тогда за жильем в Москве обратились всего 98 семей по закону о реабилитации.

«Это к вопросу о том «глобальном» масштабе финансовых проблем, который может возникнуть. Было бы хорошо, чтобы эту цифру нам назвали и представители города Москвы — скольким людям все-таки было отказано, чтобы мы понимали масштаб финансовый», — сказала Васильева.

Генпрокуратура полагает, что субъекты РФ должны обеспечить восстановление жилищных прав репрессированных, предусмотрев для этого особый порядок. Это наконец-то позволит реально защитить права заявителей. «20 лет назад было первое заседание (по этому делу), надеемся, что Конституционный суд поставит точку. Это небольшая категория граждан России, которые должны быть реально защищены», — заявила Васильева.

Аналогичной позиции придерживались представитель Госдумы Марина Беспалова, представитель Совета Федерации Андрей Клишас и представитель президента Михаил Кротов.

Они полагают, что проблем с федеральным законом «О реабилитации…», который оспаривают заявительницы, не имеется. Однако регионы не имеют права блокировать реализацию прав репрессированных своими ограничениями. А отсутствие необходимого регулирования в Москве является именно таким блоком.

«Безусловно, вся эта ситуация, которая сложилась, нарушает конституционные права заявителей. Это совершенно четко и, мне кажется, достаточно было обосновано в выступлении их представителя», — сказал сенатор Клишас.

Он признал, что закон Москвы №29 не противоречит Жилищному кодексу, но к правам заявителей это не имеет никакого отношения. По словам Михаила Кротова, московский законодатель при принятии таких ограничений для репрессированных «вышел за пределы полномочий, предоставленных ему Конституцией РФ и федеральным законом «О реабилитации жертв политических репрессий».

Полпред президента в КС считает, что вопрос имеет не только юридическую, но и «нравственную и личностную составляющую». Число жертв политических репрессий с каждым годом убывает. На 1 января 2019 года их оставалось около 530 тысяч человек, привел данные Кротов, причем за два года их количество сократилось почти на 60 тысяч. С такой печальной тенденцией скоро подобные разговоры в стенах КС приобретут «лишь теоретическое значение». Так что суду вряд ли придется еще раз возвращаться к этой проблеме.

«Попробуйте без эмоций вынести решение по этому делу», — предложил Михаил Барщевский в завершение своего выступления. Конституционному суду предстоит прийти к заключению в течение нескольких недель.