Капитализм без перемен и без альтернативы: стабильность или тупик?

Либеральная теория государства основана на системе сдержек и противовесов, не дающих одному чиновнику (или одной группе интересов) получить абсолютную власть в ущерб другим. Нечто подобное можно представить себе и на более высоком уровне: среди государств (многополярный мир) и систем (капитализма и социализма).

Потому крах СССР, бывшего не просто нейтральным полюсом силы, но и альтернативным мироустройством, не на шутку взволновал ряд мировых интеллектуалов — если не сразу, так по прошествии некоторого времени, когда «пыль улеглась» и капитал наконец поверил в свой триумф. Капиталистической системе впервые перестало угрожать что-то извне, она стала тотальной, варящейся в собственном соку. Её развитие или уничтожение должно было отныне возникать из неё самой, а не какой-то внешней силы.

Радость от торжества свободы и демократии постепенно сменилась страхом: а вдруг история действительно закончилась, революции не будет, никто не спасёт нас от капитализма? Экология будет ухудшаться, неравенство будет расти, власть продолжит принимать всё более жёсткие и архаичные формы… Погоня за прибылью и господством окончится варварством, а не революцией.

Сегодня эти настроения принимают формы отчаяния: очарованность восстаниями вроде «Арабской весны», в которой желали видеть что-то новое и хорошее, сменилась ощущением, что «всё схвачено». Бунт кажется невозможным — только если он изначально не направляется элитой и не направлен на укрепление капитализма. Даже существование соцстран с лёгкостью игнорируется: они либо слишком малы, либо слишком интегрированы в капиталистическую систему. Западная интеллигенция заново обращается к Марксу, но пытается втиснуть его в рамки антиистории.

Такая попытка предпринимается и в книге «Читать Маркса», написанной коллективом авторов: словенским философом Славоем Жижеком, британским преподавателем философии Франком Рудой и албанским доктором философии Агоном Хамзой. Ведущим в этом трио является Жижек, на которого его соавторы постоянно ссылаются. Вместе с тем его часть книги — пожалуй, самая неинтересная: кажется, что философ зашёл в тупик и лишь заново доказывает свои старые тезисы. Мы встречаем рассуждения о самостоятельной жизни идей; о противопоставлении формального мультикультурализма объединению на основе одинаковых противоречий, по-разному «обыгрываемых» в каждой культуре; о невозможности нейтральной объективности, т. е. исключения из рассмотрения субъекта и его субъективного воздействия на системы.

Более интересной у Жижека представляется постановка задачи: зачем и как нужно читать Маркса? Это кажется очевидным: прошлые поиски философа часто заканчивались воскрешением марксистских идей (про него даже шутили, что когда он смотрится в зеркало, то видит там Ленина). Теперь всё не так: неслучайно, читая Маркса, авторы до удивительного мало внимания уделяют собственно немецкому классику.

Авторы начинают с двух тезисов: что капитализм хочет казаться чем-то естественным и безальтернативным и что Маркса поэтому если и вспоминают, то только лишив его всякой остроты и революционности. В пику этому необходимо по-марксистски проанализировать сегодняшнюю действительность. В чём же она (по мнению Жижека и соавторов) заключается?

Во-первых, капитализм стал тотальным и (по факту) безальтернативным. Если раньше он сосуществовал с другими системами, вроде феодализма, то теперь он не испытывает никакого внешнего давления, трансформирующих воздействий извне. Как уже сказано, социалистический сектор априори считается несуществующим: не только как «победивший социализм», но и даже как конкурирующий уклад в многоукладной экономике (вроде НЭПа; именно так описывают свою систему китайцы).

Понятно, что надеяться на победу коммунизма китайскими или вьетнамскими руками — глупо; но игнорировать их существование — значит, сильно упрощать современный мир. Вообще поверхностность анализа «социалистических» стран левыми — явление удивительное.

Во-вторых, постулируется полное отсутствие политической энергии, гражданской инициативы, массовых движений и т.д. «Современность не предлагает ничего, кроме постоянно сужающегося круга возможностей, концептуальных средств и инициатив», которые могли бы вести к освобождению от капитализма. Если марксизм даже в своих философских построениях всегда опирался на практику (как источник новых идей и для проверки старых) — и теоретиков, и авангарда, и самих масс, — то сейчас эта сфера закрыта.

Даже если какие-то массовые события и происходили, то их «долгосрочное воздействие» либо отсутствует, либо является «неясным». Жижек, таким образом, полностью отвергает свою обычную позицию: находить в движениях вроде «Арабской весны» реальные основания (не сводимые к иностранным манипуляциям), видеть в них не реализованную пока возможность. Это странно сочетается с повторяемым и в этой книге тезисом о том, что изменения системы извне возможны только при наличии внутреннего потенциала этих изменений (обострившихся противоречий).

Этот тезис нужно скорректировать далее: тут же авторы заявляют о наличии как бы односторонней классовой борьбы, когда политики вроде Трампа якобы открыто заявляют, что они победили и будут продвигать интересы своего класса в ущерб остальным, и критиковать их за это — бессмысленно. Этот тезис плохо уживается с представлением о тотальности капиталистического мифа, о которой — ниже.

Авторы также отмечают, что господство приобретает «архаичные» формы: популизма, авторитаризма и т.д. Этот тезис стоит поставить под сомнение: как марксизм не повторяет в точности первобытный коммунизм (весьма сомнительный), как (этому посвящена вторая глава) «животное» состояние рабочего на самом деле не-животное, псевдо-животное — так и «архаичные» формы капитализма не обязательно регрессивны. Это может оказаться новой формой, отталкивающейся от новых условий, лишь внешне напоминающей феодализм. Развитие может идти по спирали, но это всё же развитие.

В-третьих, никаких «классов в себе», потенциальных субъектов истории, которые можно было бы поднять на революционную борьбу, больше нет. Место эксплуатации занимает исключение: большая часть народа не работает за гроши и в ужасных условиях, а оказывается просто выкинутой за обочину капиталистической системы, деклассируется и маргинализируется.

Это место прямо противоречит другим тезисам Жижека, выведенным и в данной книге: о наличии сходных противоречий в различных культурах и структурах. А также о необходимости «Господина», волевого начала, которое должно призвать порабощённых людей освобождаться — не каким-то логическим доводом (для этого над людьми слишком властвует иррациональная привычка), а через пробуждение спонтанного порыва, не требующего доказательств (доказательства ему будут найдены постфактум, в процессе освобождения). Марксистский «авангард», привносящий сознательность в передовой класс, мог бы вписаться в эту схему — только вот по Жижеку ни того, ни другого больше нет. Почему? Так «кажется».

В общем, предпосылка исследования — это вечный капитализм, научившийся подавлять собственные противоречия (по крайней мере, вызываемый ими протест), да ещё и бескризисный (по мнению Руды, утверждающего, что в капитализме пропало время и каждый момент похож на любой другой).

Иными словами, философы комичным образом подтверждают свой тезис про видимости, создаваемые капитализмом (что он естественен и безальтернативен): они исходят из них как из действительной реальности. Поскольку реальность (по крайней мере, её материальная и социально-экономическая часть) уже полностью «изучена» и «понятна» — остаётся только философская спекуляция. Именно ей и предлагают заниматься: «возвращение» к Марксу «на данном историческом этапе» может быть «лишь философским».

К концу книги оказывается, что возвращаться предлагают даже не к Марксу, а… к Гегелю! Например, к его теории труда — основанной на противоречии стремлений желания реализоваться и сохраниться, снимаемом в развитии отношений господина и раба.

Сам Маркс читается через Гегеля — а значит, из работ коммуниста (в худших традициях середины ХХ века) берутся лишь те, в которых ещё используется гегельянско-фейербаховский терминологический аппарат (отчуждение и пр.). А конкретно — «Экономическо-философские рукописи 1844 года» и «К критике гегелевской философии права».

Анализируя злоключения отчуждения при капитализме, Хамза справедливо замечает у Маркса противоречие: труд нельзя считать отчуждением некоей человеческой сущности, поскольку до процесса труда никакой сущности и не было. Соответственно, труд не связан с отчуждением чего-то изначально имевшегося у человека (сущности) и не может быть преодолён соединением человека с этим отнятым у него сущностным куском. Хамза указывает, что у Гегеля труд определяется лишь как придание объекту отрицания (изменение внешнего объекта), и его зависимость от субъектов (раба и господина) — более косвенная; например, он не является осознанным. Правда, в итоге Хамза теряет и понимание положения труда при капитализме: если проблема тут не в отчуждении (которое есть всегда), то в чём? Автор оставляет этот вопрос открытым: ответить на него должны следующие поколения.

Читайте также: Закон против свободы: как скрывается господство при капитализме

Почему-то философы, призывающие «читать Маркса» по-новому, в погоне за скрытыми смыслами и недооценёнными «инсайтами» совершенно игнорируют его внутреннюю логику. Коммунист неспроста надолго ушёл от терминов вроде «отчуждения» и вернулся к ним лишь в последние годы, значительно их переопределив. Маркс действительно пришёл к, можно сказать, самостоятельному значению процесса труда — не только изменяющего природу, но и создающего человека (а не отражающего некую изначальную «сущность»!).

Некоторые авторы (см. «Господство» Игоря Исаева), действительно обращаясь к проблеме раба и господина у Гегеля, подчёркивали именно эту марксистскую сущность труда: постоянно производить изменения и в людях, и в природе; продолжать историю. Отчуждение продукта — необходимая часть труда, особенно развитого. Проблема капитализма в том, что он искажает цель производства: вместо известной потребности другого (или общества) работник обслуживает абстрактный рынок, как бы обладающий собственным интересом. Производимый товар как бы никому не нужен (особенно самому работнику), работа — непонятная повинность, необходимая для получения денег. Другие люди, общественный интерес — вот что «отчуждается» при капитализме. На деле их подменяет интерес капиталиста, противостоящего работнику и вообще остальному обществу.

Понятным становится и тупик, к которому приходит Руда. Философ анализирует мифы и представления, господствующие в капиталистическом обществе: в первую очередь — как раз о природе человека. Буржуазная мысль (здесь сводящаяся к политэкономии) работает с абстрактным работником — то есть человеком, сводящимся к отдельным «нужным» капитализму функциям: механической работе и потреблению. Потребности человека тут сводятся к минимуму (что, очевидно, не всегда так — вспомним про «общество потребления», в котором потребности, наоборот, излишни): людям отводится даже меньше благополучия и свободы, чем животным. И в этом парадоксально проявляется их человечность: только такое гибкое существо, как человек, можно так унизить — и заставить поверить в необходимость этого унижения.

При тотальном капитализме его извращённые идеи становятся господствующими, приобретают вид «естественности». Люди рождаются в них, верят в них — тем более, что сама жизнь организована в соответствии с такими «редукционистскими», «животными» идеями. Жизнь превращается в существование, замкнутый монотонный круг, от рождения — к могиле. Почему и как должен вырваться из него человек?

При такой постановке вопроса — никак. Авторы сначала упорно отрицают новизну и революцию, а потом удивляются, что не могут её найти. Идея рассмотреть природу труда — верна, но именно это, именно в такой ситуации и сделал Маркс, которого призывают «читать», но не до конца! Не говоря уже о том, что само представление о монотонном круге быта — абстракция: странно пользоваться ей в мире, где что ни год — то кризис, война или распад мировых полюсов сил!

Идея проследить становление марксистского метода до гегелевской диалектики — адекватна, и даже весьма своевременна (на фоне множащихся интерпретаций и пересмотров Маркса). Идея взглянуть глазами Маркса на современный мир — тоже. Но в «Читать Маркса» делается другое: от марксизма предлагается уйти к более статичным и идеалистическим учениям, позволяющим «выработать новое содержание», «новые идеи» без анализа действительности и без реального политического действия.

Читайте также: Одиночество и депрессия: мозг Китая о Марксе и капитализме

Вместо былой мысли о необходимости баланса между анализом и действием Жижек (как и его соавторы) пришли к идее ухода в башню из слоновой кости. Противоречия «тотального» капитализма они предлагают искать не в капиталистической реальности, а в идее: якобы именно философия Гегеля является порождением сущности капитализма как такового, в его «тотальности».

Ироничным итогом этого стремления является стремление Жижека написать новую «Феноменологию духа» ХХ столетия, которое, похоже, останется нереализованным. Ведь, как пишет философ в начале книги, — идеи должны питаться практикой, не своей — так чужой (как классическая немецкая философия питалась французской революцией). Жижек и соавторы пытаются проигнорировать этот тезис, но пока что они его только подтверждают.