Антониев Сийский монастырь: шахматная партия старца Филарета

В 150 километрах от Архангельска по шоссе М8, на живописном, покрытом кувшинками, Михайловском озере, как Китеж-град, высится строй куполов Антониева Сийского монастыря. Расположенный когда-то на острове, с веками лишившийся окружения диких зверей и всяких угроз, монастырь превратил остров в полуостров. Надвратная церковь-стена поперек полуострова лишь наполовину перекрывает путь к храмам. То у кромки воды, то в воде у самого берега валяются известняковые блоки — основание стены от любопытных по всему периметру. Она давно разобрана, и обитель открыта для пришедших с добрыми намерениями. Сийский монастырь не мешает хорошим людям «идти к храму», и настроения эти из древности. Был период в его истории, когда от монастыря требовали огородиться, заделать множество дверей-дверок, и стать крепостью. Двери на волю беспокоили царя Бориса Годунова, и не внешняя опасность была тому причиной. Она исходила от 50-летнего «старца» Филарета, еще лет пять назад первого щеголя на Москве, любителя охоты и главы влиятельного рода бояр Романовых.

Летопись Сийского монастыря: «7107 (1599). В царствование государя царя и великого князя Бориса Федоровича Годунова прислан был в Сийский монастырь боярин Федор Никитич Романов с повелением застричь его в монашество. Почему он и был застрижен, которому при пострижении наречено имя Филарет» (1).

Сергей Соловьев, русский историк: «Подан был донос на Романовых. Летопись рассказывает дело так: дворовый человек и казначей боярина Александра Никитича Романова, Второй Бартенев, пришел тайно к дворецкому Семену Годунову и объявил, что готов исполнить волю царскую над господином своим. Семен по приказу царя наклал с Бартеневым в мешки разных кореньев и велел Бартеневу положить их в кладовую Александра Никитича. Исполнивши это, Бартенев явился с доносом, что у господина его припасено отравное зелье. Царь послал окольничьего Салтыкова обыскать, тот нашел мешки и привез их прямо на двор к патриарху… Привели Романовых, Федора Никитича с братьями… в июне 1601 года состоялся приговор боярский: Федора Никитича Романова… под именем Филарета послали в Антониев Сийский монастырь; жену его Аксинью Ивановну также постригли и под именем Марфы сослали в один их заонежских погостов… мужа сестры их, князя Черкасского, с женою и с племянниками ее, детьми Федора Никитича, пятилетним Михаилом и маленькою сестрою его … — на Белоозеро… Только двое из братьев Романовых пережили свое несчастье — Филарет и Иван Никитичи» (2).

А. Воскресенский, архангельский историк: «Где стояла келья опального постриженника, неизвестно. Теперь в монастыре многое перестроено, от старины многое не сохранилось… По мнению некоторых исследователей, келья патр. Филарета помещалась на том месте, где теперь стоит церковь Благовещения Пресвятой Богородицы» (3).

«Кроме Троицкой церкви, преподобный Антоний построил еще церковь во имя Благовещения Божией Матери — деревянную. Теплую, с трапезой… Благовещенская церковь имела двухъярусный иконостас… Братские кельи и службы окружали церкви, образуя правильный четырехугольник» (4).

Самым опасным для Федора Никитича в монастыре были разговоры. Молчать в населенном сонями чернецов и трудников монастыре было невозможно физически, да и подозрительно. Царя тогда бы информировали, что Филарет смертельно обижен, а значит, опасен даже в заключении. Молчанием в глазах царя он обесценивался и как источник информации. Непонимание причин молчания могло привести к ужесточению содержания жены и детей Федора Никитича, чтобы спровоцировать заключенного «раскрыться». Следствием ненависти к царю становилась смерть. Александра Никитича, невоздержанного на язык и заключенного в 300 километрах от Сийского монастыря в Луде, к тому времени уже удушили в бане паром с малолетним сыном. Оставалось играть шахматную партию разговоров, где ставкой была жизнь — своя, детей и жены.

Пристав Богдан Воейков — царю Борису Годунову: «Твой государев изменник, старец Филарет Романов мне говорил: «Государь меня пожаловал, велел мне вольность дать, и мне б стоять на крылосе». Да он же мне говорил: «Не годится со мною в келье жить малому, чтобы государь меня, богомольца своего, пожаловал, велел у меня в келье старцу жить, а бельцу с чернцом в одной келье жить непригоже» (5).

Филарет подчеркивает верноподданность царю Борису — «меня пожаловал…, государь меня, богомольца своего…». Он также борется за «малого», живущего с ним в келье, к которому он по-отцовски привязался. Скрывает свою привязанность, показно требуя его удаления. Он действительно хочет его удаления — чтобы «малому» не сломали за недоносительство и многознание настроений опального Романова. Воейков понял Филарета только наполовину — что скрывает добрые отношения с «малым», и не понял, что Филарет на самом деле хочет его удаления — ради спасения.

Пристав Богдан Воейков — царю Борису Годунову: «Это он говорил для того, чтоб у него из кельи малого не взяли, а он малого очень любит, хочет душу свою за него выронить. Я малого расспрашивал; что с тобою старец о каких-нибудь делах разговаривал ли или про кого-нибудь рассуждает ли? И друзей своих кого по имени поминает ли? Малый отвечал: «Отнюдь со мной старец ничего не говорит». Если малому впредь жить в келье у твоего государева изменника, то нам от него ничего не слыхать; а малый с твоим государевым изменником душа в душу» (5).

Филарет опасался, что Воейков, столкнувшись с молчанием «малого», перейдет к угрозам и ради выслуги перед царем осуществит их. Филарет бережет и своих тайных сторонников среди московских бояр. Зная, что хорошее его слово может быть приговором, он говорит Воейкову, что обижен на всех бояр.

Пристав Богдан Воейков — царю Борису Годунову: «Да твой же государев изменник мне про твоих государевых бояр в разговоре говорил: «Бояре мне великие недруги; они искали голов наших, а иные научали на нас говорить людей наших, я сам видал это не однажды». Да он же про твоих бояр про всех говорил: «Не станет их ни с какое дело, нет у них разумного, один из них розумен Богдан Бельский, к посольским и ко всяким делам очень досуж» (5).

Похвалой Бельского Филарет подводит под подозрения этого своего недоброжелателя и талантливого сторонника Годунова. Вскоре мнительность Годунова сделает дело — популярного Бельского заподозрят в измене, вырвут бороду и сошлют.

В сийской шахматной игре участвовали все, кто соприкасался с Филаретом. С «малым» старец договорился, как отвечать на допросы Воейкова. Говоря как бы сам с собой, что не боится смерти жены и детей, Филарет отводил опасность от семьи. Зачем угрожать детям, если их отец желает им смерти? Словам самого Филарета хитрый Воейков мог не поверить, подвела бы интонация, неубедительные слезы или их отсутствие. Довести до пристава слова «старца» взялся «малой», с которым Филарет был «душа в душу».

Пристав Богдан Воейков — царю Борису Годунову: «Велел я сыну боярскому Болтину роспрашивать малого, который живет в келье у твоего государева изменника, а малый сказывал: «Со мною ничего не разговаривает; только когда жену вспомянет и детей, то говорит: «Милые мои детки, маленки бедные осталися, кому их кормить и поить? Таково ли им будет ныне, каково им при мне было? А жена моя бедная, наудачу уже жива ли? Чает, она где близко таково ж замчена, где и слух не зайдеть! Мне уж что надобно? Беда на меня жена да дети; как их вспомнишь, так точно рогатиной в сердце толкает; много они мне мешают. Дай, Господи, слышать, чтоб их ранее Бог прибрал и яз бы тому обрадовался. Чаю, жена моя и сама рада тому, чтоб им Бог дал смерть, а мне бы уже не мешали, я бы стал промышлять одною своею душою; а братья уже все, дал Бог, на своих ногах» (5).

Филарет переиграл Воейкова, и, с его помощью, царя Бориса — «малого» удалили, слова заключенного, что он не боится смерти детей и жены, царь запомнил.

Царь Борис Годунов — приставу Богдану Воейкову: «Ты б старцу Филарету платье давал из монастырской казны и покой всякий к нему держал, чтоб ему нужды ни в чем не было; если он захочет стоять на крылосе, то позволь, только б с ним никто из тутошних и прихожих людей ни о чем не разговаривали; малому у него в келье быть не вели, вели с ним жить в келье старцу, в котором бы воровства никакого не чаять. А которые люди станут в монастырь приходить молиться, прохожие или тутошние крестьяне и вкладчики, то вели их пускать, только смотри накрепко, чтобы к старцу Филарету к келье никто не подходил, с ним не говорил и письма не подносил и с ним не сослался» (6).

Царь Борис ведет с Филаретом свою шахматную партию. За судьбой Филарета наблюдали бояре, ненавидевшие Бориса за хитроумие и худородность. Смерть или унизительное существование ссыльного показали бы невозможность мира с Борисом, что заставило бы бояр злоумышлять против царя. Отсюда годуновские инструкции «нужды ни в чем не было», «если он захочет… то позволь». Филарет был опасен авторитетом, возможностью обращения к боярам с враждебными царю призывами. Отсюда «смотри накрепко, чтобы письма не подносил… и с ним не сослался».

В 1602 году, когда писались эти отчеты Воейкова, царь не ощущает опасности от Филарета, он интересен как невольный информант. В 1604 году триумфально вступает в пределы Московского царства «царевич Дмитрий Иванович», и основанная на страхе и сомнительно легитимная власть оказывается крайне слабой. Царь Борис, начавший принимать импульсивные решения, меняет игру с Филаретом. В письме сийскому настоятелю Ионе он начинает с его «бесчинств», но затем разворачивает логику письма в противоположную сторону. Виновным в открытости монастыря, многочисленных подозрительных дверках для связи с миром и вольностях ссыльного оказывается Иона. Царь требует стены вокруг, замуровать все двери-дверки, паломников встречать сторожами, допрашивать и провожать до храмов. Требует превратить святую обитель в крепость-тюрьму, что свидетельствует о потере царем уверенности в своей власти. В то же время царь повышает статус Филарета — поселяет в настоятельскую келью, велит Ионе по Филарету «ходить вместе с собою, да за ним старцу, и береженье к нему держал во всем, а бесчестья ему никаторого не делал; а на которого старца он бьет челом, и ты б тому старцу жити у него не велел». Царь подчеркнуто уважительным отношением намекает Филарету, что возвращение если не к светской жизни, то на высокие церковные посты возможно. Возможно соединение с семьей. Надо только держаться царя Бориса и не играть с тайными посланцами. Письмо может рассматриваться также как часть подготовки «какого лиха», которое Филарет якобы «над собою учинит», если «учинитца какая смута в старце» и чтобы он «в смуту не пришол и из монастыря не убежал». В этом случае виноватым заранее назначается Иона — «то сделается твоим небрежением и оплошкою». Известны письма Бориса Годунова сначала о «бережении» братьев Никитичей, а когда они один за другим погибли в заключении, о вине в этих «оплошках» сторожей.

«1605 г. Марта 22. Грамота Бориса Федоровича Годунова игумену Сийского монастыря Ионе о строгом содержании старца Филарета (Романова).

От царя и великого князя Бориса Федоровича всея Руси, в Сийский монастырь игумену Ионе.

В нынешнем в 113-м году, марта в 16 день, писал к нам Богдан Воейков, что февраля в 3 день сказывали ему старец Илинарх да старец Леванид; февраля ж деи в 3 день в ночи старец Филарет его старца Илинарха лаял и с посохом к нему прискакивал, и ис кельи выслал его вон, и в келью ему, старцу Илинарху, к себе и за собою ходити не велел. И живет деи старец Филарет бесчинством не по монастырскому чину, всегда смеется неведомо чему и говорит про мирское житье, про птицы ловчие и про собаки, как он в мире жил, и к старцом жесток. А старцы приходят к нему Богдану на того старца Филарета всегда з жалобою: лает их и бить хочет, а говорит деи старцом Филарет старец; увидят они, каков он вперед будет. А ныне де в Великий пост у отца духовного тот старец Филарет не был и к церкве и к тебе на прощение не приходит и на крылосе не стоит.

А около де монастыря ограды у вас нет, а меж келей де ото всякой кельи из монастыря к озеру из дровенников двери, и крепости деи никоторые около монастыря нет, а ограду де монастырскую велели вы свесть на гумно. И он деи Богдан тебе и келарю говорил, чтобы вы около монастыря ограду велели поставить и меж келей от дровенников двери заделати: и вы де около монастыря ограды поставити и дверей заделати не велите. И сторожу же ты, которой стоит у ворот, ходити к нему и про прохожих про всяких людей сказывати ему и детем боярским не велишь, а прежде сего сторож, приходя к нему, про всяких прихожих людей сказывал, хто такой человек и откуды пришел, и он потому к старцу к Филарету и береженье держал. И о которых деи он о наших делех тебе и келарю говорит и вы де нашего наказу не слушаете и ставите ни во што, а сказываешь деи у себя наказ свой, и в монастырь принимаете всяких прохожих людей иных городов.

И как к тебе ся наша грамота придет, и ты б велел старцу Филарету жити с собою в келье да у него велел жити старцу Леваниду, и к церкве старцу Филарету велел ходить вместе с собою, да за ним старцу, и береженье к нему держал во всем, чтоб он был у тебя в послушанье и жил бы по монастырскому чину, а не бесчинствовал, и в том бы еси ему говорил: «только будет он не причещался святыни в нынешней пост, и то дело чюже кретьянства» во всем бы его рассматривал, чтоб он жил во всем по иноческому обещанью, а от дурна его унимал и розговаривал, а бесчестья ему никаторого не делал; а на которого старца он бьет челом, и ты б тому старцу жити у него не велел. А о которых наших делех учнет тебе Богдан говорити по нашему наказу, и ты б и келарь о наших делех с ним советовали, и розни б у вас безлепичные ни в чом не было, и в оплошку б нашего дела не ставили.

А будет ограда около монастыря худа, и ты б ограду велел поделати — без ограды монастырю быть не пригоже, и меж келей двери заделати. А которые люди учнуть к тебе приходити, и ты б им велел приходити в переднюю келью, а старец бы в ту пору был в комнате или чюлане; а незнаемых бы еси людей к себе не пущал, и нигде б старец Филарет с прохожими людьми ни с кем не сходился. А о все бы еси о береженье старца Филарета, россматривая его, советовал з Богданом Воейковым, чтобы старец Филерет в смуту не пришол и из монастыря не убежал, а жил бы во всем смирно по монастырскому чину. А Богдану бы еси Воейкову велел очистити келью подле себя. А от нас о том к Богдану писано ж, велено ему о всем говорити и советовати с тобою, а однолично б во всем было бережно. А о чем в сей нашей грамоте написано, и то б у тебя было тайно.

А учинитца какая смута в старце и не учнет жити по монастырскому чину или из монастыря уйдет или какое лихо над собою учинит, и то сделается твоим небрежением и оплошкою. Да что старец Филарет будучи у тебя учнет о чем розговаривати какие приличные розговоры, и ты б о том отписывался к нам, а отписки велел отдавати в Посолском приказе диаку нашему Офонасью Власьеву.

Писана на Москве. Дети 7113, марта в 22 день. На обороте: Диак Офонасей Власьев» (7).

А. Вознесенский: «…в апреле 1605 года умер царь Борис, и 20 июня в Москву вступил самозванец. На подвергшихся при Борисе Годунове опале бояр посыпались милости. В числе первых вернули Романовых и их родственников, был вызван из заточения и старец Филарет. Тотчас же по возвращении он был назначен митрополитом на Ростовскую кафедру, освободившуюся после вынужденного ухода ростовского митрополита Кирилла. Дальнейшая судьба митрополита Филарета достаточно известна. Ему выпало на долю, как одному из видных участников, пережить вместе с Русью тяжелые годы Смутного времени, а потом и долгий плен у поляков. Однако в 1619 году «государев отец» вернулся из плена и в том же году был наречен патриархом» (8).

Примечания: