В театре, как в театре. Кто-то ходит в фойе в чуть укороченных бриджах и наигранно улыбается, кто-то ищет лишний билетик, кто-то начинает с вешалки или буфета. Людно. Шумно. Ожидание события. В зале мне посчастливилось оказаться на «привилегированных» местах для прессы и критиков. Чуть пахло раскаленным металлом софитов. Или мне казалось. И духами. Сидящий рядом критик заметила, что это духи известного местного режиссёра, который никогда их не меняет… Разумеется, на спектакле Брука собрался весь бомонд Петербурга. Сам Брук не приехал. Хотя гостиницу бронировали. До известной степени спектакли Брука при его известности не могут провалиться. Даже если они не очень удачные, то это большая радость и любопытство понять — почему. Тшш. Начинается спектакль.

Иван Шилов ИА REGNUM

Я зарекся никогда не делать записок на спектаклях. Пытаясь погрузиться в действие. Конечно, театр — это живая плоть, вечное здесь и сейчас. Что про него напишешь? В одной из книг Брука фигурируют его размышления о «необходимости театра». Никто, мол, не спорит с тем, что танцы в Африке вызывает дождь. А зачем зритель приходит в театр Петербурга? Забавно провести время? Испытать пресловутый «катарсис»? Выгулять любовницу? Приобщиться к «высшему свету»? Сделать селфи? Повысить культурный уровень? Или как в храм? Храм какого бога?

Декораций почти нет. На сцене пень. Небольшой круг из соломы. Палки. Ветки. Проще не придумаешь. Мне показалось, что на сцене нарисована решётка, но это была всего лишь сама составная сцена. Почти пустое пространство. Вообще в этом театре много воображаемого. То воображаемые предметы — вроде топора, который палка. Или вовсе воображаемой еды, которую жадно едят актёры, почти как на занятиях по актёрскому мастерству на первом курсе. То «полудоделанные» костюмы. Никто не играет лицом особо. Обманутые мужья не сидят в шкафу, никто не поёт водевильным голосом. Грима почти нет. А, может быть, нет совсем. Также нет и никакого цирка и акробатики. Вообще кажется, что никто ничем не пытается «развлечь» и «удивить» ‑ и это удивительно развлекает. Очевидно стремление к подлинности. Во всяком случае вопрос о «настоящем» возникает. Какое-то время перед нами горит настоящее пламя костра, например. Игра с природой театральности. Мне лично очень интересная. По какую сторону рампы здесь театр? Всё это больше похоже на ритуал. Собственно, про мифологические корни никто и не скрывает… Да и бывают ли другие, если хорошо покопаться.

ВКонтакте: Санкт-Петербургский ТЮЗ им. А.А. Брянцева
Узник

В спектакле есть (несколько условный) сюжет. Про преступление и наказание. Но текст и действие построены так, что почти сразу становится понятно, что это скорее — темы, образы, мотивы… Никакого «психологического» театры в смысле «реализма» здесь, к счастью, нет. Если реализм и есть, то только как реальность чуть высшего порядка.

Было бы любопытно узнать как долго этот спектакль делался. Как конкретно писался в соавторстве текст. Вряд ли это «репертуарный» театр, которые многие годы играл этот спектакль постоянной труппой. Скорее, это «гранты», «репетиции», «проекты»… Труппа подчёркнуто международная.

Про что этот спектакль? Возможно, про попытку справиться с присутствием вообще. Попытку выйти из тюрьмы жизни. Из тюрьмы греха. Тюрьмы существования. Контексты можно найти самые разные. От «в теле как в склепе» Цветаевой и «дано мне тело, что мне делать с ним» Мандельштама. До французских экзистенциалистов или японских дзен-буддистов. Не говоря уже про избавление от вины. Вообще один из базовых сюжетов «Христианской культуры». Можно, разумеется, попробовать посмотреть это как конкретную историю конкретного героя. Простого парня, который кого-то грохнул. А его повязали.

Но интересным оказывается, что это ещё и спектакль про «узников» театра. Про то — зачем вообще человек выходит на сцену. По какому праву. Ради чего. Как обходиться со своим «сценическим временем» (которое для актёра совпадает со временем жизни, как, впрочем, и для умного зрителя). Впрочем, никакой особой «четвёртой стены» нет. Актёры часто обращаются в зал напрямую. В том числе с вопросами. Которые, правда, в отличие от интерактивных кабаре ответов не предполагают.

Ожидание освобождения. Что может быть более трогательной темой. Освобождение от жизни? Очень немолодой режиссер вполне может размышлять на тему смерти с предельной определенностью в этом спектакле. Поскольку, скорее всего, это вопрос считанных лет. Или напротив. Это освобождение в самой жизни. В повседневности. Освобождение от мучительного «надо» и «нельзя», от «тюрьмы», которая у каждого своя. Для кого-то это религия, для кого-то работа, для кого-то семья. Или, может быть, тюрьма — это и есть дом родной? Может быть, тюрьма — это и есть единственная защита, родина ли как «тюрьма народов», ненавистная семья или даже сам театр?

ВКонтакте: Санкт-Петербургский ТЮЗ им. А.А. Брянцева
У огня

Только совсем уж наивные зрители думают про то, что театр изнутри это место вольного полёта «творчества и счастья». Для кого-то, возможно. Но даже при первом приближении оказывается, что, помимо этого, это ещё и почти рабский и не всегда достойно оплачиваемый, зачастую нелюбимый труд, и часто вполне мазохистские унижения, и вполне себе тюремные разборки за то, чьё место у параши, а чьё у государственной премии или за режиссёрским столиком…

В этом спектакле звучат самые разные мотивы, которые свойственны, например, театру абсурда, где охранники оказываются скучающими и, по сути, такими же заключёнными. А любовь к крысе-другу (и правда — частый мотив реальных тюрем, где любое живое существо вроде крысы часто оказывается желанным спасением от одиночества) оборачивается убийством и пожиранием бывшего «товарища». Было бы, кстати говоря, интересно, если бы этот спектакль показали «на зоне»…

Как человек реагирует на «пожизненное заключение» в себе самом? Будем надеяться, что это не последний спектакль мастера, который мы увидим. Среди прочего, такие спектакли — огромная зрительская школа. Я, как зритель провинциальный и щелкающий семечки на улице перед театром, боялся начать кашлять, впрочем, волны кашля и без меня иногда пробегали по залу, иногда даже звонил чей-то святотатствующий проклятый сотовый. Но иногда начиналась тишина. И свет.