По «Коридору бессмертия» — со слезами на глазах и ложкой дегтя

Нет в мире совершенства. Ну, вот просто не бывает, так уж устроен мир. Это в полной мере относится и к произведениям искусства, в частности кинематографу. Даже в картинах, признанных мировыми шедеврами, въедливый критик найдет к чему придраться. В современном отечественном кино, переживающем не лучшие времена, шедевров насчитывается немного, соответственно поле для критики обширно. И всё же нечасто случается так, что фильм, который казался если не идеальным, то весьма достойным на протяжении своих первых двух третей, в последней трети словно бы резко спохватывается: «Не слишком ли я хорош?» и начинает стремительно набирать непонятно кем установленную норму надуманности, «клюквы» и расхожих пропагандистских штампов, заставляя зрителя недоумевать, чем же он только что то ли насладился, то ли слегка отравился.

Говорят, что фильм Фёдора Попова «Коридор бессмертия» выйдет на телеэкраны в виде четырехсерийного мини-сериала. Для зрителей сериалов не в новинку, когда сюжет и атмосфера вдруг виляют куда-то совершенно не туда. Тогда зритель ворчит, что вот, опять «слили» хорошую вещь. Но тут можно хотя бы возвращаться к полюбившимся сериям, постаравшись забыть про «слитые». Фильм, пытающийся выглядеть чем-то цельным, да и призванный таким быть, внутренняя разностилица и разножанровость обычно и подкашивает целиком.

Ровно до финальной эвакуации детского дома №17 и его таинственного «имущества» «Коридор бессмертия» смотрится как очень неплохой советский военный фильм. Прежде всего, подкупает скрупулезное внимание к внешним деталям — быту, одежде, прическам. Даже типажи внешности не диссонируют с эпохой, что в современных отечественных ретро-фильмах редкость. Веришь, что это действительно люди военного поколения, а вокруг них — не созданная на скорую руку и для галочки симуляция, а органичная для них реальность. Ну, может быть, лица выглядят чуть менее изможденными, чем они были на блокадных фотографиях, может быть, не так много страшных деталей того времени, может быть, язык героев по-современному бедноват. Но совершенно нет чувства «косплея», «реконструкции». Напротив Фёдор Попов вместе со сценаристом Дмитрием Каралисом, человеком, для которого блокадная тема отнюдь не случайна, сумели сотворить маленькое чудо — создать стойкий эффект присутствия. Когда смотришь фильм, то кажется, что вместе с героями валишь лес, манипулируешь заковыристым паровозным управлением или бежишь вдоль шпал, размахивая флажком. В диалогах и ситуациях почти нет фальши и натяжек, ничто не царапает слух.

Само место действия диктует особый настрой. Что-то завораживающее есть в железной дороге. Ее образ архетипичен, сон о путешествии на поезде толкователи трактуют как переход — между ключевыми этапами жизни, между жизнью и смертью… Впрочем, вся блокада Ленинграда — такое вот пограничное пространство по соседству с Бессмертием. Тут термины лишь дело вкуса — Дорога Жизни или «коридор смерти». То, что сейчас многим созвучнее второе — тоже повод для размышления. Среди советских военных фильмов уже был один, посвященный отчасти железной дороге — телефильм «На всю оставшуюся жизнь». По своей атмосфере и тематике он был совсем другим, куда менее приключенческим, с куда более глубоким человеческим содержанием, что не удивительно — у фильма была крепкая литературная основа, повесть Веры Пановой «Спутники». Но всё-таки он был прежде всего о тех, кто едет в поезде, а не о тех, кто осуществляет движение и кого обычно мало замечают, хотя даже слово «проводник» — из другой, мирной, жизни — немного отдает потусторонним. «Коридор бессмертия» выводит зрителя в какое-то особое, почти межмировое пространство, а девчонки-кондукторы (всё те же проводники в переводе) превращаются почти в ангелов. Бег в темноте вдоль полоски рельс с фонарем или прицепленным к проволочному кольцу посланием… Увы, крылья в штатное снаряжение не входят.

Отдельная радость фильма — персонажи. Уже привыкнув скрепя сердце к сложившемуся для «военно-патриотических» скороспелок почти игровому набору, где герои обладают не большей индивидуальностью, чем «воин, клирик, вор и маг», буквально отдыхаешь и расправляешься душой, видя живых людей со своими привычками, лексиконом, особенностями биографии — как это должно быть в нормальном фильме, но воспринимается уже как роскошь. Тут и железнодорожник, однажды влюбившийся в море, и юноша-испанец из тех самых испанских детей, и колоритный перековавшийся представитель «советской малины», и интеллигентная девочка-музыкантша, стремительно теряющая свои наносные элитарные привычки, и деловитый бывший крестьянин с «широкой костью»… Перед нами неполный, конечно, но срез народа. Народа, о котором за яркими индивидуальностями наши кинематографисты как-то уже начали подзабывать.

Самая главная, на мой взгляд, ценность фильма — в том, что авторам удалось передать чувство сопричастности Общему Делу, судьбе воюющей страны. Фильм не распадается на кусочки отдельных личных судеб, есть нечто неизмеримо большее, чем даже чистое и искреннее любовное чувство. Это великое ощущается постоянно. Радуясь своим радостям и печалясь своими печалями, герои постоянно помнят и необходимости победить Гитлера и о том, что настрадавшимся ленинградцам наконец-то прибавили норму хлеба. И это не плакатный патриотизм, не декларации — это то, что идет из сердца. И потому время от времени слезы наворачиваются на глаза. Черт возьми, мы же так изголодались по этому. Мы — зрители современного российского кино — тоже в какой-то степени дистрофики, нам так скудно выдают подлинное, что мы рады даже крохам.

Но, увы, вся эта радость со слезами на глазах — лишь до определенного момента. Если бы фильм кончился мощно прочитанными со сцены стихами, он вышел бы незавершенным, всего лишь иллюстрацией, заявкой на тему — но он не уронил бы завоеванного уровня. Гибель некоторых героев, явно необходимую по логике сюжета, можно было бы подать несколькими короткими и яркими моментами — вроде классического «Будем жить!» из «В бой идут одни старики». Но авторы, как видно, засомневались, не будет ли современный зритель разочарован отсутствием сюжетного «перчика» и не обвинят ли критики, чего доброго, в приукрашивании советской действительности. Вон даже симпатичного и жизнерадостного офицера НКВД в начале показали… Хотелось бы верить, что всё произошло именно так, что сеанс довольно примитивного пропагандистского внушения не был специально прибережен напоследок, как удар по ностальгическим чувствам, так сказать, на размякшую и утратившую критику зрительскую душу. Наверное, будь это проделано намеренно, не скатился бы фильм так глупо в почти в шпионский боевик — со сверхсекретным грузом, безжалостными спецслужбистами, «опломбированными» учеными, отмороженным диверсантом, «бунтом на корабле» и так далее, и так далее.

Самое «прекрасное» — это, конечно, дети, вывозимые в эшелоне в качестве прикрытия для эвакуации ядерщиков и их оборудования. Готовность сопровождающих энкэвэдистов бросить детей под вражеским огнем и вывозить груз, и то, как герои срывают эти зловещие планы — ценой невероятного мужества и мастерства умудрившись разом накормить волков и спасти ягнят. Несмотря на выполненную невыполнимую миссию, ощущение в финале остается совершенно однозначное — государству верить нельзя, оно в любой момент вместо дружелюбного лица может показать звериную морду, потому нужно быть настороже и готовыми дать отпор — даже во время войны. И нужно еще посмотреть, мерзавец ли подло убивающий своих товарищей предатель или несчастная жертва режима. А еще государству плевать на людей. На детей. То, что именно государство, а вовсе не некие люди доброй воли организовало строительство этой же самой, спасительной для города, железной дороги, после подобного шока как то и не особо помнится — ведь запоминается последнее впечатление. А последнее — это едва не принесенные в жертву дети и виновато смотрящий на них ядерщик. О том, что советская атомная бомба, возможно, предотвратила гибель миллионов детей, и о том, что история знает, кто именно сбросил атомные бомбы на Хиросиму и Нагасаки (подсказка — вовсе не Сталин, хотя многие молодые японцы и думают иначе), в краткой экранной справке нет. Нет там и слов о том, что вся история в духе корявого боевика о монстрах из спецслужб, готовых ради дела сожрать младенцев — всего лишь фэнтези, а не исторический факт.

Придет ли тот момент, когда современные наши кинематографисты перестанут отрабатывать некие намертво засевшие в головах писанные и неписанные методички и одной рукой разрушать то, что строят другой? Речь не о том, чтобы без размышлений восхвалять СССР, Сталина, НКВД или поклоняться государству, как идолу. Просто не следует путать объективность с киданием дегтя в бочку меда — в результате будет попросту испорчен мед, но никакого нового съедобного продукта не получится. А превращение съедобного в малосъедобное — это всегда грустно и как-то нехорошо. Особенно — если мы вспоминаем блокаду.