У автора этой книги было три вины перед советской властью:

Иван Шилов ИА REGNUM

«Первая моя вина состояла в том, что в начале революции я был в числе организаторов одного из военных союзов…

Тогда, казалось, нужно было соединить фронт с общественными деятелями и поднять волну оздоровления, которая могла бы докатиться до фронта…

Мы имели на своей стороне приблизительно 20% гарнизона. В нашей подготовке мы уже дошли до того, что нам оставалось только сообщить день выступления в воинские части, но тут то и произошла та заминка, которая обрекла весь наш план на полную неудачу. В последнюю минуту Волынский полк заколебался и попросил отложить день выступления. Это так подействовало на участников союза, на воинские части, что вся наша организация рухнула, как карточный домик.

Вторая моя вина заключалась в том, что я, находясь в Черкесском полку Туземной дивизии, участвовал в походе генерала Корнилова на Петроград в августе 1917 года…

Наконец, третья моя вина состояла в том, что я… был назначен помощником коменданта Зимнего дворца и, таким образом, участвовал в его защите при взятии его большевиками».

Однако ни одно из этих преступлений не инкриминировалось Юрию Безсонову (1891−1970). Бывший ротмистр был задержан в 1918 году в рамках массовых арестов офицеров и других представителей имущих классов. Вина мемуариста усугублялась тем, что у его друга при обыске был найден образчик тогдашнего самиздата, пародия на ленинские декреты.

Воспоминания Безсонова интересны не только тем, что описывают становление советской пенитенциарной системы, но и личностью рассказчика. Значительная часть мемуаров, посвященных этому периоду, написана представителями левых партий, которые, как правило, находились в заключении в более терпимых условиях, чем остальные узники. В то время как Безсонов испытал весь спектр репрессий, а потому временами говорит о себе языком жертв второй половины 1930-х гг., хотя успешно бежал, разоружив охрану с четырьмя товарищами еще в 1925 г., то есть до Большого террора.

«Началось мое арестантское образование и тот внешний перелом, который помог мне преодолеть все те материальные лишения, которые казались мне тогда непреодолимыми и как бы первенствующими в жизни человека. Из более или менее изнеженного интеллигента, не привыкшего и не приспособленного к подобной жизни, я постепенно начал превращаться в загнанного, но постоянно готового к борьбе за существование зверя, смело смотрящего в глаза опасности».

Хотя вернее в данном случае говорить не об «образовании», а о расчеловечивании.