Фильм-притча «Благодать»: как открыться миру и не потерять себя?

В наш «прогрессивный» век, ставящий под вопрос все нормы человеческого существования: мораль, семью, человеческие взаимоотношения, общественные устои, — по-новому звучит извечная тема противостояния консерватизма и прогресса, запретов и живой энергии, эти запреты срывающей. Этому конфликту посвящен авторский фильм «Благодать» (Good Favour) Ребекки Дейли, премьера которого в России состоялась в рамках фестиваля Irish Week, причем зрители смогли напрямую обсудить ленту с самим режиссером.

Завязка фильма обставлена в духе фон Триера: главный герой Том пробирается через лес и попадает в некоторое отрезанное от мира пространство — религиозную общину, живущую под неустанным контролем настоятеля Миккеля. Ощущение «дежа вю» усиливается выдающейся операторской и режиссерской работой: ряд сцен сделаны столь оригинально и проникновенно, что от лежащей за кинолентой идеи начинаешь ожидать слишком много; глубины, под стать хотя бы триеровской.

Читайте также: Куда катится мир? Ответ западной интеллигенции

Это играет с фильмом плохую шутку: он умён, но не настолько. Его мысли не хватает проработки, при впечатляюще проработанном визуальном ряде. Такое несоответствие оставляет в конце неприятное чувство недосказанности, даже при формально завершённом сюжете; кажется, будто ты что-то упустил. Однако нужно просто смириться с мыслью, что режиссер сказал ровно столько, сколько мог, — и тогда «Благодать» в хорошем смысле запомнится вам надолго.

Итак, община старается жить по своим правилам, не «смешиваясь» с окружающей действительностью: они не обращаются в город за помощью, им не разрешается заходить слишком далеко в лес. Верующие даже разговаривают на английском языке, хотя живут где-то на территории Германии (по словам режиссера, это обусловлено еще и национальной разномастностью самой общины).

Естественно, что прибытие человека нового, случайного, принадлежащего миру «извне», становится вызовом для общинных устоев. Заметим сразу: по словам режиссера, она не разделяет образы леса и города — в фильме это всё единое абстрактное пространство «вне общины». Тома боятся как элемента неизвестности, потенциальной опасности. Но в то же время люди в буквальном смысле зачарованы его энергетикой, ждут от него чего-то особого, чуть ли не мессианского.

Тем более что замкнутая община переживает не лучшие дни: корова рождает замертво, у детей — странная болезнь глаз, кто-то из поселенцев находится при смерти, и т. д. Атмосфера тревоги поддерживается идеями настоятеля, постоянно ждущего божьей кары и учащего верующих переносить боль.

Образ Тома выражает противоречивость внешнего мира как такового: он и угроза, и источник обновления, развития, среда для жизни. Настоятель же изначально видит в окружающем лишь его негативную сторону. Он пытается обезопасить общину, закрыть её. Но нельзя совсем избавиться от минусов, не убив заодно и плюсы: в общине прекращается не только новизна, не только контакт с миром, но и сама жизнь. Встреча с Томом открывает настоятелю глаза и заставляет его как-то принять свою неправоту — ну, или отказаться от этого принятия.

Тонкий момент заключается в том, что сюжет в целом можно рассматривать двояко. Можно предположить, что Том действительно погружается в жизнь общины и «реформирует» её в позитивном ключе. Но столь же правдоподобна трактовка, будто главный герой — манипулятор, «ушлый» мигрант, отыгрывающий роль и перехватывающий у старого настоятеля управление. В этом случае судьба общины — мрачна. Режиссер подчеркивает, что для фильма она изучала феномен коллективных галлюцинаций: так что всё происходящее — по определению немного «нереально», плохо это или хорошо.

Что фильму удаётся передать ясно и осязаемо — так это описанную противоречивость ситуации, которая заставляет чувствовать себя неуютно и персонажей картины, и зрителя. Впрочем, режиссёр в итоге не даёт однозначного ответа на поставленную проблему, не заявляет свою позицию. Сама Дейли говорит, что она снимала кино «о чём-то», а не для того, чтобы «высказать что-то». Она и правда не знает, как найти баланс между тем, чтобы не потерять себя, не раствориться в среде или не стать её жертвой, и излишней «авторитарностью», нездоровой замкнутостью.

Внимание! В дальнейшем тексте возможны спойлеры!

Поскольку Том постепенно принимает на себя роль спасителя, Иисуса, то фильм изобилует библейскими отсылками. Главный герой совершает чудеса, вплоть до «воскресения», находится в особом «вдохновлённом» состоянии; наконец, на его теле просто проступают стигматы — кровоточащие раны на теле католических подвижников, соответствующие ранениям распятого Христа.

Впрочем, Том совершает чудеса отнюдь не чудесным способом. Например, утонувшую девушку он «воскрешает» просто тем, что реально вытаскивает её из воды и как-никак пытается откачать, тогда как члены общины просто пассивно стоят вокруг и молятся. Сила Тома — не в магии и волшебстве, а в том, что он действует. Община же оторвана от реального действия, она настроена пассивно, страдальчески. Она принимает выпавшие на её долю беды как отведённая на заклание жертва, не стараясь активно с ними бороться.

Эта установка явно идёт от настоятеля. Хотя Миккель и заботится о пастве, однако он делает это несколько со стороны, выдерживая «дистанцию». Тому верующие раскрываются ещё и потому, что он больше идёт на контакт, он не боится близости и буквального прикосновения к другому человеку. Это проявляется и в сцене проповеди, когда главный герой сходит с амвона и спускается к пастве, и в его романтической привязанности к поселянке. Если Миккель — суров, то Том — сочувственен, милосерден.

Поскольку главной проблемой общины является пропажа мальчика, главному герою в итоге приходится разрешать и её. Естественно, ему не по силам найти в лесу давно убежавшего ребёнка (что снова заставляет задуматься: не обманывает ли Том поселенцев?). Однако он разрешает проблему символически, как это издревле и делали реальные священники и жрецы. Том приносит из леса тело оленёнка, вместо которого поселенцы видят погибшего мальчика. Дейли поясняет, что эта сцена — метафора на идею причастия: хлеб и вино кажутся верующим в то же время телом и кровью Христа.

Отсутствие Тома (в фильме явно не показано, но со слов режиссёра — трёхдневное) воспринимается общиной как уход, гибель Христа. В свою очередь, это — древняя идея о гибели и возрождении бога. Когда Том уходит — мир увядает: пасека гибнет, старики умирают, пчёлы выходят из-под людского контроля и врываются в дома (аллюзия на нашествие саранчи на Египет). Община становится «богооставленной». Однако главный герой, как возрождающийся бог, возвращается, принося общине разрешение её проблем и обновление, восстановление жизненных сил. Отныне верующим открывается путь в светлое будущее — сцена в финале с детьми, лежащими в пруду.

Настоятелю хватает совести, чтобы признать поражение своего принципа, но не хватает сил, чтобы с этим жить. Миккель не злодей, он действительно желает для верующих лучшего, но у него не получается совладать со своим эго. В итоге настоятель тихо уходит, хотя закадровый голос читает строки о людях, отвернувшихся от Христа.

Заключительная сцена показывает общину, исполненную жизнью, и Тома, принявшего пост Миккеля. На этом замысел режиссёра заканчивается, однако нельзя не отметить: хотя старый, авторитарный настоятель уступил место человеку более живому и «прогрессивному», реальная проблема верующих не была решена. Они как были беспомощными, полностью зависимыми от фигуры лидера, так такими и остались. Более того, поскольку Том — чудотворец, он легко может превратить общину в полноценную секту имени себя. Секту более «милосердную», но оттого только более деструктивную.

Можно представить, что своей энергией Том не «растолкал» верующих на более активную жизненную позицию, а, напротив, ещё больше «перетянул на себя одеяло». Фильм почему-то не затрагивает этот аспект (что особо странно в контексте намёков на то, что главный герой — сознательный шарлатан, а не простая жертва коллективного религиозного экстаза), и вопрос повисает в воздухе.

В остальном же тема противостояния «консерватизма» и живой, развивающейся энергии в фильме раскрыта очень ярко. Однако, как и было сказано ранее, ему не хватает чёткой позиции: где тут баланс и как сочетается «живая жизнь» и чёткая структура? Нужно ли второе для первого, а первое — для второго? В чём их внутренняя связь — ведь ясно, что структура возникает как оформление жизненного процесса, а жизненный процесс не может быть продуктивным, если у него совсем нет структуры!

Столь глубокие вопросы режиссёр затрагивать не стал — это его право. В остальном — фильм сделан хорошо и явно побуждает к более глубоким размышлениям, чем, может быть, ожидал автор.