В мире есть типичные русские слова, которым нет эквивалента в других языках. Самые известные это спутник, перестройка, борщ и погром. Слово погром имеет свою историю, войдя в мировой лексикон в начале ХХ века, после Кишинёвского погрома апреля 1903 года, став синонимом оголтелого антисемитизма и ярлыком, наклеиваемым на всякого неугодного «рукопожатному обществу».

О том, как произошёл Кишинёвский погром и как это слово стало одним из символов России, в Америке вышла целая книга, автор которой является специалистом по еврейской истории и культуре. Идея изучить Кишинёвский погром в рамках тогдашних антисемитских настроений в России и революционной ситуации, вызвавшей оные к жизни, — похвальна. Концепция, на первый взгляд, выглядит очень простой. «Протоколы Сионских мудрецов» вызывают к жизни антисемитскую истерику, напряжённая атмосфера розни между евреями и славянами на юге России вспыхивает, погром в Кишенёве является квинтэссенцией этих настроений. Однако если копнуть поглубже и следить за авторским текстом, то концепция становится более сложной.

«Погром — слово из тьмы старых порядков», — вещает автор, тут тебе и Ханна Арендт, и Кафка, и «лучшие умы человечества» против злых мракобесов-антисемитов русских. С пафосом Виктора Гюго, сравнивавшего революционный Париж и роялистскую Вандею, автор показывает, что погром это нехорошо, что это демо-версия Холокоста. После ужасов погрома появляется луч света — американская и британская общественность возмущаются этим ужасом и морально осуждают этот ужас. Да, бурная реакция мировой прессы на случившееся была, однако не напоминает ли вышесказанное сюжет какого-нибудь околополитического голливудского боевика, вроде «пяти дней в августе»?

Однако несмотря на такую политизированную концепцию, у книги есть и достоинства. К ним стоит отнести грамотное описание Кишинёва как южнорусского провинциального городка, в контексте времени и места показан конфликт города и деревни в индустриализирующемся обществе, как на этом фоне вызрел конфликт, обернувшийся кровью и смертями. Однако ни в целом ситуации в стране, которая грозила революционным взрывом, ни первых проблесков терроризма, породившего волну антисемитизма, — нет. Контекст конкретного времени и места есть, а вот общей картины, важной для понимания целой проблемы антисемитских настроений среди простонародья — нет. Это можно отнести к упущениям автора, который ради политической конъюнктуры и ненужного пафоса часто упускает многие факторы из виду.

Общее впечатление от книги — весьма противоречивое. Да, сам конфликт описан и изображён весьма хорошо, и исследование этого сюжета является вкладом в историческую науку, но отсутствие широкого контекста и неуместный политизированный пафос снижают значимость исследования.