Архангельск: Федор Абрамов из СМЕРШа

Два следователя — успешный и из повести

Писатель Федор Абрамов: «28 ноября (1942-го года, — прим. автора) утром при наступлении полка… я был вторично тяжело ранен. Разрывной пулей у меня пробили обе ноги в верхней части бедер… находился на излечении в госпиталях Ленинграда. после чего был эвакуирован в тыл» (1). Потом три месяца на пинежской родине работал учителем, замковзвода в пулеметном училище в поселке Цигломень и… «Ночью трех курсантов военного училища неожиданно подняли и под конвоем повели в весеннюю распутицу по ночному Архангельску. На вопрос «Куда ведут?» — «Увидите. В контрразведку». Оказалось, предложили служить в Смерше» (2) (Смерш — созданная секретным постановлением СНК СССР от 19 апреля 1943 года главное управление контрразведки Министерства обороны СССР, подчиняющееся непосредственно И. В. Сталину, — прим. автора).

Примерно с середины 1950-х Ф. Абрамов собирался написать об этом периоде своей жизни. Обдумывал автобиографическую повесть «Кто он?»: «Да, герой во многом я. И моя биография: университет, блокада, отпуск, связь с деревней» (3). Опубликованные отрывки кратки, но по ним можно понять, что автобиографичность весьма условна. Ситуации вокруг главного героя — молодого следователя — во многом противоположны ситуациям с Ф. Абрамовым.

Ф. Абрамов: «Провел три месяца в родных краях, потом снова ушел в армию, служил в нестроевых частях, служил в нестроевых частях с лета 1941-го по 1945-й; был заместителем политрука роты, год работал в особом отделе Архангельского военного округа» (4). На самом деле он работал в Смерше 2,5 года, а не один, — с апреля 1943 по октябрь 1945.

Федор Александрович подчеркивает, что не вписался в службу. Идет собеседование по «Краткому курсу ВКП (б)»: «Выступление Васильева… Человек порет чушь — и все молчат… Начал изобличать Васильева… Смотрю, все отвернулись от меня глаза. Лишь генерал внимательно смотрит. После собеседования меня вызвал Перепелица — секретарь партбюро. — Ты понимаешь, что ты наделал? Авторитет подрываешь». …"меня совершенно возненавидел Васильев», в отделе кадров «взяли на учет», завели дело. То же пишет и Л. А. Крутикова-Абрамова, вдова писателя: «…Абрамов не понравился начальству. Его отправили в «отдел на ловлю дезертиров». Он «ходил по дворам, по помойкам»… Вечно голодный, он доедал объедки с тарелок начальства… Холодным и мрачным был кабинет, где он работал. «…Длинный как гроб, с одним окном. 1-й этаж. Зимой темно, летом тоже. Рядом комната пустовала — никто не хотел занять, хотя с помещениями было туго» (5).

А вот другие факты — за 2,5 года Абрамов «вырос» со старшего сержанта до лейтенанта. «…начинает он с должности помощника оперативного уполномоченного резерва… уже в августе 1943 года Абрамов становится следователем, а в июне 1944 года — старшим следователем Следственного отделения отдела контрразведки НКО Смерш Архангельского военного округа» (6). Характеристика на старшего следователя… лейтенанта Ф. А. Абрамова от 11 июля 1945 года: «Тов. Абрамов всесторонне развит, достаточно грамотен, следственно-оперативную работу любит, вкладывает в нее много ума и изобретательности. Усидчив и настойчив. В работе объективен и требователен. Систематически работает над повышением общеобразовательного уровня и своей квалификации. В морально-бытовом отношении выдержан. Среди оперативного состава пользуется авторитетом. Физически здоров» (7).

Автобиографическая повесть заканчивается так: «Он (молодой следователь. — прим. автора) пишет заявление «об отправке на фронт»… Месяц я ходил в ужасном состоянии. Меня никуда не вызывали. Мне ничего не давали. Ко мне даже вахтеры (охрана) изменили отношение. Мартюшев, например, требовал пропуск и делал вид. что не узнает меня. Никто не поддерживал меня… Мною овладел страх. Кончился это страх… через месяц. Мне сделали освидетельствование и признали негодным для службы в Смерш. Зато признали годным для службы на фронте… меня даже не ранило на этот раз на фронте. Окончил я войну в Берлине» (8).

На самом деле 9 мая 1945 года, судя по его дневнику, Ф. Абрамов встретил в Петрозаводске: «10 мая 1945 года, Петрозаводск. Вечером накануне великого дня я читал «Радугу» В. Василевской… В 1-м часу я лег в постель. Михайлов в соседней комнате допрашивал арестованного. Не помню, о чем думал, но вскоре я заснул. Вдруг слышу ночью отчаянно-радостный крик Михайлова: «Федька, вставай! Война окончена!» (9). По мнению исследователя истории спецслужб А. Мосеева, «на завершающем этапе войны Абрамов слыл в служебных делах авторитетом и держался со всеми весьма независимо и свободно. Во всяком случае перед старшими по званию во фрунт не тянулся, начальство глазами не ел» (10).

Работать в Смерше, судя по его действиям, Абрамов собирался продолжить, но получилось по-другому: «27 ноября 1944 года он представляет рапорт… в котором высказывает намерение поступить на заочное обучение в Архангельский педагогический институт, в связи с чем просит запросить руководство отдела документы об окончании им трех курсов филологического факультета ЛГУ. Такой запрос был направлен… В августе 1945 года… приходит долгожданный ответ ректора Ленинградского университета профессора А.А.Вознесенского, в котором он категорично просит «.направить для завершения образования бывшего студента 3-го курса филологического факультета… т. Абрамова Федора Александровича…» (11). Уходит с отличной характеристикой, «просят остаться в органах, добродушный генерал».

Мучительные размышления — грешен или нет?

Почему такая разница между реальностью и автобиографической повестью? С 1953 года, дела Берии, официальная оценка органов в стране поменялась на противоположную. «Герои невидимого фронта», с подачи Н. С. Хрущева, стали чуть ли не все преступниками. Возвращающиеся из мест заключения сотни тысяч людей рассказывали страшные вещи. Абрамов стал сверять свои действия периода Смерша с новой оценкой организации. Он переходил от полного согласия с совестью: «Я никогда не отказывался от службы в контрразведке, хотя это и пыталась кое-какая писательская тля использовать против меня. Мне нечего было стыдиться. Не поверят: а я ведь освобождал» (12) до признания, что так получалось не всегда: «Абрамов хотел рассказать и о своих ошибках, о том, что у него был «грех на совести». Он собирался поведать о двух драматических случаях, когда по его вине (пусть даже невольно), по его неопытности и под нажимом начальства арестованные получили больший срок наказания, чем другие» (13). В повести он, возможно, делился, как хотел бы поступать в Смерше, а в реальности так не всегда получалось по независящим от Федора Александровича причинам.

Само участие в борьбе с врагами советской власти накладывало на работу классовый отпечаток: «Шел: думал, там чудеса будут. А на деле одни антисоветчики. В колхозе жрать нечего. Клевета на советский строй… Постановление об аресте. Ордер на арест, обвинение… в том, что, будучи рядовым, систематически клеветал на советскую действительность, выразившуюся в том, что порицал колхозный строй… 2-я папка. Дело №… То же самое. Однозначно свидетельские показания… Три новых дела — и все одинаковые. 9 дел в столе. Такие же… И какая клевета?.. Ведь действительно жрать нечего…» (14).

Главное — Федор Александрович знал, что шла война не на жизнь, а на смерть, что в Смерше он воевал с врагом, там был фронт. Но мучительно понимать, что, проведя в системе 2,5 года, допрашивая, оформляя дела на особое совещание, он не мог остаться в стороне от всего, что происходило во всех кабинетах Смерша. Система создавала свои правила, не выполнять которые было невозможно. Ф. Абрамов размышлял о системе: «Были и злодеи. А в массе-то своей — обыкновенные люди… Нет, это не были злодеи. Злодеи бы — проще. А в том то и дело, что эти люди, которые искренне любили, переживали, входя в Смерш, становились другими… Гипноз — служение революции… И кое-кто понимал, что люди, попавшие туда, — никакие не враги и не шпионы… Но таков автоматизм мышления, который действовал в этой системе: раз попал, надо судить! Ибо освобождение — брак…» (15).

Да и молодость — Абрамов вспоминал себя, 23-летнего: «В общем-то, я не задумывался о противоестественности всего этого. Так, может быть, жалость просыпалась свободного человека к заключенному. И только… Тогда я в лучшем случае допускал несправедливость по отношению к отдельным людям… если и оказывал какое-то сопротивление системе, то шел на ощупь. Повинуясь какому-то инстинкту, врожденному, что ли, чувству справедливости» (16).

Блестящая работа следователя Абрамова

В центр повести Ф. Абрамов поставил уголовное дело о предательстве партизанского отряда в Брянской области:

«Садись Абрамов — сказал генерал. Я сел.

— Видишь это дело? Я пожал плечами.

— В этом деле лежит твой орден… А может быть, не один твой.

Нужно: навести блеск, ликвидировать противоречия. И выявить связи…

Трофимов И.В., 1922 г.р., русский, образование, б/п, в 1941 году… сдался в плен фашистам… завербован гитлеровской контрразведкой и направлен в партизанский край… Принимал участие в разгроме… назавтра я увидел чахлого, невзрачного парнишку». Григорий уверял что дал ложные показания. На вопрос, почему жену оговорил, подследственный объяснил, что только жена может его спасти… ибо только ей могут поверить… «Девушка меня поразила с самого начала. Так не может лгать человек»… Она с негодованием допрашивала следователя: по какому праву ее, партизанку, комсомолку, арестовывают без всяких доказательств, унижают, везут в скотских условиях… Следователю становится ясно, что все обвинения строятся на письмах Григория к жене… Григорий утверждал, что таких писем он не писал. …следователь на свой страх и риск… отдает письма на экспертизу… экспертиза подтвердила подложность писем.

Абрамов не решил окончательно, как ввести фигуру подлинного «шпиона», того, кто и подделал письма. При этом его (Абрамова) особенно поразила личность того человека, который был повинен в гибели партизанского отряда, им оказался бывший раскулаченный. … «твердый убежденный человек», «этот мог выдать отряд немцам. Крепкий, смелый человек… Каким унижениям подвергался он в 30-е годы. Хотел служить советской власти — не давали. А потом надо умирать — доверили. Умирать доверили. Иди» (17).

Борьба с диверсантами о которой ни слова

О работе против диверсантов, направленных немцами в Архангельскую область, Абрамов в повести не упоминает. Возможно, она слишком однозначна, все ясно — один детектив, которого писатель избегал. А рассказать Федору Александровичу было что. А. Мосеев, исследователь истории спецслужб: «Весь октябрь минувшего года (1943) следователь Смерша Абрамов находился в командировке в Вологде. «Там я пробыл до 5 ноября, вначале допрашивал радистов, а потом — с противником». То есть вел радиоигру… передавая радиоцентру немецкой разведки в Таллине дезинформацию. Первая радиограмма ушла в эфир 20 октября. Не исключено, что текст составлял лейтенант Абрамов: «Приземлились благополучно… Место приготовили. Ищите три костра, расположенных треугольником в верховьях реки Вожега».

25 октября Таллинский центр вышел на связь и передал время десанта. Парашютисты выбросились. А внизу… их уже поджидала засада. В эту ловушку попали 14 диверсантов, один из них при захвате застрелился. 6 ноября следователь Абрамов, согласно дневнику, выехал в Архангельск. Вероятно, для отчета о проделанной работе. Но 11 ноября он снова был в Вологде. В это день в западню Смерша попала еще одна группа диверсантов…

Вот что он отмечает в своем дневнике: «До 1 декабря работал с радистами… 1 декабря направили в Харовскую «для разговоров с Краусом». Скорее всего, это был радист, находившийся в Таллине… В тот день, 1 декабря 1943 года, Абрамову предстояло очередное радиорандеву, передачу надо было вести из условленного места в районе станции Харовская» (18).

Воспоминания о Великой Отечественной спасали Ф. А. Абрамова от мучительных развилок: «Вот что самое главное. Все… я, филантроп с обнаженным сердцем. И обольстительный Алексеев… и самовлюбленный Васильев, и генерал, и Фаина… и Рюмин и др. — все главные свои силы и помыслы направляли на разгром врага… они действительно составляли один лагерь… Всех их объединяло желание победы, ненависть к врагу…» (19). Но размышления писателя возвращались к несправедливости, репрессиям, последствиям революции, разделению народа, умиранию деревни. И своему месту в этой великой и страшной эпохе — в чем согрешил?

Повезло — ушел учиться, стал писателем

А в 1944 году размышлений о «греховности происходящего», как пишет сам Абрамов, еще не было, аргументы «за» и «против» дальнейшей службы были другие:

«Что я выигрываю от того, если останусь в органах:

А) хорошая материальная обеспеченность;

Б) возможность получения генеральского чина;

В) возможность в отдаленном будущем поездки за границу (перевода в НКВД) и больше, пожалуй, ничего.

В чем проигрываю:

А) полнейшее отсутствие свободного времени;

Б) прощание навсегда с грезами жизни о ПИСАТЕЛЕ и т. д.;

В) нелюбимая работа, вечные сомнения об упущенных возможностях и т. д.;

Г) прикованность к одному месту, невозможность странствования, скованность в действиях и т. д.

Мой характер требует постоянного обновления, изменчивой, подвижной работы. Пожалуй, надо уйти» (20).

Абрамов писал «пожалуй, надо уйти», а готовил документы для поступления на заочное отделение Архангельского пединститута с целью продолжения службы. Ему повезло, вызов на учебу в ЛГУ поломал планы, вывел молодого следователя на дорогу, где дар открылся в полную силу. Останься Федор Александрович в Смерше, и судьба его могла быть печальной. Он размышлял что было бы: «…намеревался в финале повести рассказать о судьбах сослуживцев через тридцать лет. Все оказались изломанными. Одни спились, других расстреляли, третьи живут неприкаянными, неустроенными» (21).

Везение Абрамова сработало еще в одном. Начальником следственной части, где работал Федор Абрамов, был полковник М. Д. Рюмин. Федор Александрович часто упоминает его в черновиках повести. Молодой следователь, судя по характеристикам, был у М. Д. Рюмина на хорошем счету, так как лейтенант умел делать то, что не умел полковник: тонко вести дело, спокойно говорить с подследственным, загонять его в логические ловушки без применения физической силы, грамотно оформлять документы.

В 1947 году у Рюмина вдруг открылось большое будущее: «Рюмин Михаил Дмитриевич (1913−1954), один из руководителей органов государственной безопасности. В 1941—1945 — следователь, нач. следственного отделения особого отдела НКВД СССР, отдела контрразведки Смерш Архангельского и Беломорского военных округов. В 1945—1947 —старший следователь, зам. нач. отделения Главного управления контрразведки Смерш. В 1947−51 — старший следователь Следственной части по особо важным делам МГБ СССР. При допросах широко использовал пытки и избиения арестованных. В 1951 году написал в ЦК (в кабинете С. Д. Игнатьева — секретаря ЦК) донос на своего начальника В. С. Абакумова (министра Госбезопасности СССР, — прим. автора), обвинил его в том, что он не расследует деятельность вражеской агентуры, использует казенные средства на личные нужды. 20.10.1951 г. назначен заместителем министра МГБ СССР. Лично вел следствие по делу Абакумова. Однако, будучи бездарным работником, допустил ряд ошибок в следствии, чем вызвал неудовольствие И. В. Сталина, и 14.11.1952 г. уволен из органов… 17.03.1953 был арестован. 7.07.1954 приговорен к смертной казни. Расстрелян» (22).

Задержись Ф. А. Абрамов на службе лет на 5−6, и его качества следователя, которых недоставало М. Д. Рюмину, могли оказаться востребованы в Москве. Начальники МГБ умели убеждать, и Россия и Русский Север лишились бы писателя Федора Абрамова, родившегося в мучительном поиске собственной и чужой вины в драме русского народа XX века.

Примечания: