«Ван Гог. На пороге вечности»: Портрет тревожника

Фильм не охватывает жизнь художника от рождения до смерти, потому что это не банальный байопик, а тонкая и глубокая иллюстрация мышления и мучений великого творца. Драма — шедевр, а Уиллем Дефо в образе Ван Гога — мощь.

В прошлом году зрители увидели рукотворный мультфильм «Ван Гог. С любовью, Винсент», который втянул нас в ожившие полотна великого европейского постимпрессиониста. Теперь за трагическую судьбу Ван Гога взялся американский постановщик Джулиан Шнабель, и эту биографическую драму просто нельзя не сравнить с другой картиной режиссера — «Скафандр и бабочка», где человек прикован к постели, лежит без движения, сказать ничего не может, хотя здраво мыслит и воспринимает окружающий мир. Живая душа, замкнутая в мертвом теле, — трагедия, которая страшнее любого жутика.

«На пороге вечности» — тоже драма об одиночестве и тревоге. И тут, и там зрителя погружают в пространство болезни, страдания и отчаяния. «Хочу вас нарисовать», — робко обращается художник к девушке, пасущей овец. «Зачем?» — ее взволнованный вопрос. И ведь действительно: зачем? Почему художники пишут картины? Как художники выбирают что рисовать? Эти и другие вопросы режиссер Джулиан Шнабель задает с самого начала, а дальше больше, не стесняясь. Да и стесняться нечего — хотим знать!

Новая картина о Ван Гоге — квинтэссенциальная драма о художнике и искусстве вообще, потому что говорит не столько о жизни творца, сколько о мировоззрении. Это предельно точное и предметное кино о состоянии души и философии мастера кисти, созревшего раньше общества.

Ван Гог, которого мы впервые встречаем в парижском кабаке среди импрессионистов, превратившихся, по словам революционера Поля Гогена, в «маленьких тиранов и бюрократов», отправляется на юг Франции, потому что терпеть не может серый свет и туман. Там голландец, мечтающий создать творческое сообщество художников, вроде семьи, блуждает по полям, вооружившись мольбертом, кистями и красками. Прогулки долгие, одинокие, задумчивые, но что ищет он в краю далеком? Художник вечно бедный и печальный, вот-вот рухнет замертво. Ботинки потрепались, подошвы прохудились, носки протерты до дыр. Позже художник признается в любви к Шекспиру, который писал о богах и королях, любви и ненависти… В крохотной книжечке, которую Ван Гог листает в провинциальном трактире, много тайн, как, впрочем, и в самом художнике, которого пытается объяснить режиссер. Только творец — не газетный рассказ. Вот и сюжет о нем получился загадочным, лирическим, духовным и божественным. Немногие актеры могут выглядеть сразу так страшно и так блаженно. А Уиллем Дефо может и, главное, умеет «говорить лицом». Глубокие морщины и складки 63-летнего Дефо (Ван Гог умер в 37) кажутся следами нынешних и прошлых страданий творца, которого картина призывает видеть и чувствовать.

«Он счастия не ищет и не от счастия бежит! А он, мятежный, просит бури, как будто в бурях есть покой!» — слова Лермонтова как нельзя точно описывают образ, который великолепно воплотил Дефо, выражающий и страх, и счастье, и горе. И в самом деле, это рассказ о человеке, которого не слышат, а те немногие, кто слушают, не понимают. В фильме есть поразительно страшная сцена, где Ван Гог сидит в поле и рисует, а немного погодя к нему прибегает толпа школьников и напрочь рушит его покой. «Оставьте меня в покое», — надрывается живописец, защищая свое полотно от тех, кто твердит, мол, были художники в наше время, не то, что нынешнее племя: творцы — не вы, мсье Ван Гог!

Камера оператора Бенуа Деломма постоянно кружит вокруг персонажей, подражая стилю Эммануэля Любецки, одного из виртуознейших операторов всех времен, отчего фильм кажется маликовским, но гораздо разговорнее и содержательнее. Нельзя не вспомнить «Древо жизни» и «К чуду», где всему позволено говорить: ветру, свету, воде, деревьям, рождению и смерти. Речь идет о поиске истины, будь она в человеке, искусстве и природе. Деломм берет крупными планами грязные руки художника, морщинистое лицо, улавливает текстуру дивной натуры и жирных мазков. «Мазков гения», которые на холсте гордому Гогену кажутся «скорее скульптурой, чем живописью». Этот портрет страстного и измученного творца объемный, поэтому порой одна сцена показана сразу с нескольких ракурсов: от лица художника, от лица собеседника и со стороны, будто мы сидим за соседним столиком. Изображение живое, снятое с рук, видны блики от солнечных лучей, камера то пьяно заваливается, то стелится над землей, то подымается вверх, будто за художником приглядывает Бог, а зритель притаился за спиной Ван Гога, всматриваясь в масляное полотно.

Художник явно не от мира сего, чужой и беззащитный странник. Винсент пьет, страдает, плачет, любуясь на красоту природы, ибо только она позволяет говорить с Богом. Для Ван Гога природа говорит голосом Бога. Герой впадает в истерику и отрезает ухо. Благо, эту дикую выходку режиссер показывает сухо — уха не видно, только разговор с врачом, который так же, как простой обыватель, задается банальными вопросами: зачем да почему?

Изгнаннику, насквозь пронизанному болью, тоской и злобой, рисование дает надежду и утешение. А то, что Ван Гог — безумец объясняет сразу все и, если честно, ничего. Сам художник сравнивает себя с Иисусом, которого тоже убили и которого играл все тот же Дефо. Бред сумасшедшего? Все ли художники сумасшедшие? Проклятые или избранные? Авторы вбрасывают вопросы прямо, не таясь. Конечно, в Ван Гоге проще увидеть странного чудака, если отказаться от диалога с картиной о творце и смерти, придаваясь предубеждениям, как священник, который не понимает, почему сумасшедший называет себя художником.

Кто-то справедливо скажет, что молчаливые хождения по полям с печальным видом под мелодично-режущие композиции Татьяны Лисовской — сплошное самолюбование, философствование о вечном и прекрасном — авторское словоблудие, а переход изображения на осенне-золотистое и зимне-синее — восприятие жизни глазами Ван Гога — слишком буквально и очевидно. Однако даже это «буквальное» не в силах объяснить трагедию гения. Возможно, авторы и сами полностью не уверены в главном герое. Не отделяя разум и чувства, режиссер и актер прощупывают, размышляют, фантазируют, хотя не уходят от биографии. Для них это такой же поход художника. В конце концов, если искусство можно объяснить, то оно перестает быть искусством, оно завянет, как цветы, которые на полотнах Ван Гога живут.

Кино как всегда рассказывает только часть истории, но главное, что делает этот фильм уникальным, — это иллюстрация мироощущения живописца, которое лучше увидеть, чем сто раз прочитать. Откуда взялись яркие цвета, мрачные оттенки, резкие перепады света и тени? Истерзанность и опустошенность, скажет вам Ван Гог, для которого рисование — Бог. Бог дал, Бог проклял, а художник все равно пытается познать божественное, протягивая руки к небу. Это кино — приключение тихого сумасшедшего, который искал «своих» и который терял рассудок, когда «свои» бросали. «Ван Гог» вскрывает раны и показывает душу, рассуждая о слабости и прощении, и это уже больше, чем то, что говорят многие другие творцы нашего времени. Фундаментальное и поразительно дивное произведение о преодолении смерти искусством, о природе жизни и любви, и природе природы. Уж простите за масло — холст и пейзаж перед глазами, которые ведут нас, как у Малика, к Чуду.